Челдон. гл. 30. Гаврош

               

                ГАВРОШ
                (глава 30. роман «Челдон»)


               
       «Париж — это праздник, который всегда с тобой» - Э.Хемингуэй

               
               
     Шестое ноября 2005-го. Я комфортно устраиваюсь в мягком кресле вагона скоростного поезда Thallys. Чудо цивилизации - от брюссельского Gare du Midi до парижского Gare du Nord, триста километров, экспресс пробегает за 1час 25 минут. Я прибываю в прекрасном настроении — у меня в гостях мой батя, давно не виделись. Позавчера я отвез батю погостить к его старинному другу в Германию.

     За окнами экспресса мелькают деревушки, мосты, убранные поля, туннели, бетонные желоба ...тире-точка-тире...словно азбука Морзе.   
   Cмеркается.


    Здесь нам , читатель, самое время заново познакомиться.

    Через месяц мне исполнится сорок.  Я подтянут, у меня густая шевелюра, я гладко бреюсь и делаю маски из грязи Мертвого моря, и вообще, я ухоженный тип. Моя мимика и жестикуляция холерика ближе к южанам, чем к спокойным северянам, или тяжелым на характер сибирякам. У меня небольшой бизнес в сфере транспортных услуг. Я не принадлежу ни к одной политической, ни общественной организации, презираю социальную иерархию, выше меня только налоговое управление! Я имею многочисленные знакомства  в разных «слоях общества»(этот термин, как  и «социальная иерархия», в моем лексиконе отсутствуют), от нелегальных эмигрантов с разных континентов, до членов Rotary club и франкмасонов. Среди моих знакомцев самые экзотические: один выходец из Конго, он сражался в отрядах Лорана-Дезире Кабилы, в 1965-ом их обучал тактике ведения партизанской войны сам легендарный  Че Гевара, другой - боец фронта ПОЛИСАРИО.  Сегодня в моем меню устрицы, эскарго, фуа гра, каждый третий четверг ноября я откупориваю бутылку Beaujolais nouveau, но и «солдатский торт»  не забываю, кушаю каждый год 23-го февраля.   

      Помните главу «Знаменосец»? Тогда мне тоже оставался месяц до знаменательного события — совершеннолетия. Забавное совпадение.  Но сегодня объективным является лишь один факт — восьмого ноября в полночь в крупных городах Франции вводится — couvre-feu — комендантский час. Такая чрезвычайная мера по ограничению гражданских свобод не применялась с 1955-го года - со времен войны в Алжире, что подчеркивает исключительность происходящих в эти дни событий.
        Франция полыхает уже вторую неделю, «массовые уличные беспорядки», так их называют власти, захлестнули все крупные города страны. Официально причиной беспорядков стала смерть двух африканских подростков, которые по роковой случайности решили спрятаться от преследовавших их полицейских в трансформаторной будке,хотя сам факт преследования полиция  отрицает.  Ну, поджарилась парочка «черных», «чурок», «зверей»,  делов то.  Ну побузили в своем квартале день, два, я такое и в Брюсселе видал, но чтобы по всей стране и так долго я такого не припомню. Со слов очевидцев и участников известных событий мая 1968-го нынешние  беспорядки, emeutes, по своему размаху уже намного их превзошли, а по моим сведениям там — восстание - не иначе.  Я давно ждал нечто подобное, и хочу провести эту ночь с повстанцами. Я отдаю себе отчет - то зачем я еду в Париж - противозаконно, опасно для здоровья и даже жизни. Некоторые, попавшие под горячую руку повстанцев, «честные   налогоплательщики», не до конца осознавшие серьезность ситуации, сильно пострадали. НО мне есть, что  сказать повстанцам, и они возьмут меня с собой. Во внутреннем кармане моей куртки лежит пропуск, с которым я могу безбоязненно зайти в любой африканский квартал. Мой пропуск это: афишка-флайер с концерта King Kester Emeneya с его собственноручной подписью, указывающей мое имя.  Кинг уроженец Конго (Заира), живет в Париже, он известен среди африканцев, скажем, как  Валерий Леонтьев среди русскоговорящих. Кинг поет в стиле фольк в современной аранжировке и собирает на концертах  полные стадионы. Я хорошо знаю его двоюродного брата, Люксена, он занимается организацией концертов Кинга в Бельгии, он нас и познакомил.

        Большинству обывателей мое поведение покажется странным — вот так запросто собрался и поехал. Но я отнюдь не новичок и определенный опыт у меня имеется, и убеждения, одно из них:  всякая власть, от бога она или нет – порочна.

        Утро седьмого ноября 1990-го. Архангельск.  Одинокая, припорошенная снегом, туристическая палатка стоит в парке напротив Главпочтамта. Возле палатки    сидят на замызганных матрасах голодающие студенты. Они собирают подписи под петицией с требованиями демократических преобразований. Это первая, доселе невиданная, открытая антиправительственная акция в Архангельске. Мимо проходят колонны участников, как  оказалось, последней всесоюзной демонстрации. К студентам подходят люди, интересуются, дискутируют, подписывают петицию.  Текст петиции и подписные листы лежат на раскладном столике. Рядом дежурят милиционеры, снуют топтуны, их заметно.  Провокаторы отговаривают любопытных граждан, оскорбляют студентов, пытаются спровоцировать их на агрессивные действия. В одном из провокаторов я узнал штатного тралфлотовского стукача.  Я предупредил об этом студентов и подписал петицию.
 
        Поздним вечером я вернулся к палатке. При свете фанарей падая серебрились крупные, мягкие снежинки. Двое  студентов сидели на матрасе у входа в палатку. Неподалеку прохаживались по тротуару двое милиционеров в тулупах. Прохожие проходили мимо не останавливаясь, боязливо поглядывая на пикетчиков.  Я подошел к студентам, поздоровался, спросил разрешения, и сел рядом на матрас. Еще двое их товарищей спали в палатке. Я пытался завязать разговор, расспрашивал о пикетеке, но ребята отвечали сухо, и предложили прочитать петицию.  Я сказал, что еще днем подходил, прочитал и подписал. Разговор не клеился. У студентов, я чувствовал, имелись подозрения  по поводу моей личности - а может я казачок засланный.  Я полез в карман за сигаретами и невзначай вытянул  вместе с пачкой паспорт с вложенной полувизой - я в то время оформлял документы на ПМЖ в Израиль и постоянно таскал паспорт с собой.  Я  показал  документы студентам, после чего мы разговаривали откровенно. Больше всего меня поразила малочисленность их, нет, уже  наших, рядов, из 420-ти тысяч жителей  славного  города Архангельска в заснеженном парке нас было всего лишь пятеро. Какой процент от численности населения? – ничтожный, и без подсчетов видно.
        Беседовали мы долго, пока двое других студентов не выбрались из палатки, чтобы сменить дежурных. Один из студентов, с которым я беседовал,  спросил с иронией, когда я пойду спать в теплую постельку. Но идти спать в теплую постельку я не собирался, и попросил остаться с ними до утра. Они не ожидали такого ответа, с уважением пожали руку, угостили еще теплым чаем из термоса  и предложили место в палатке. Так как одет я был легко, а на студентах были ватные штаны, валенки, тулупы, они предложили мне лечь между ними, а сверху мы укрылись ватными одеялами. В армии мне приходилось спать зимой в палатке, но та была большая, с деревянным полом, кроватями, и двумя печками-буржуйками, здесь же я просыпался от холода каждые несколько минуту, но у меня ни разу не возникло желание, даже мысль не мелькнула — встать и уйти. 
         Проснулся я от стука колес первого трамвая. Я был в палатке один, и был укрыт кучей одеял.  Мои товарищи уже  бодрствовали. Они сложили на меня все одеяла, потому мне удалось немного поспать. Мы тепло попрощались, я пожелал им удачи и мужества. Двое милиционеров в тулупах проводили меня пристальными взглядами.


         Январь 1991-го. События в Вильнюсе. 

        До службы в армии мне не доводилось иметь знакомства  с прибалтами.  К нам в учебку, в Горький, их пригнали целый эшелон из трех республик.  Они от нас, азиатов, сильно отличались. Главное отличие состояло в том, что их деды до 1940-го года жили в свободных республиках, а не в совке. Оттого у них и мировоззрение было иное. Потому они меня и привлекали.  Немногим из нас, азиатов, получилось с ними подружиться.  Слушал я до этого передачи русской службы Би-Би-Си и прочее, ну, понимал, подсознательно, что проигрывает советская идеология Севе Новгородцеву,  здесь же мы свободно говорили на такие темы, что любые запретные голоса представлялись «пионерской зорькой».  После службы не раз бывал в гостях у моих друзей в  Прибалтике. Это было единственным место в СССР, где мне нравилось бывать. Там я общался в основном с коренными жителями, совки мне уже были неинтересны. Бывало, я  оказывался первым, как сейчас называют — русскоязычным -  побывавшим у них дома.

     Вечером 13-го января 1991-го, в то время, когда Саша Невзоров задумывал  свое бессмертное «Наши», мое возмущение и отвращение к власти достигло апогея.  Я написал красной  гуашью на куске картона лозунг: «Вильнюс — позор душителям свободы!», и поднялся со своим самопальным транспарантом на крыльцо архангельского обкома КПСС. Дежуривший в фойе обкома милиционер подошел к двери и через стекло прочитал лозунг. Вернулся  к дежурному столу и  принялся звонить по дежурному телефону, поглядывая на меня.  Мне стало страшно, очень страшно. Куда ты прешь? Судьбу сгинувшего в ГУЛАГе деда хочешь повторить? На другом конце страны за такое –УБИВАЮТ.
         К крыльцу обкома подкатил дежурный уазик. Тут мои страхи мгновенно  исчезли, я стал спокойным и решительным, монолитным, как скала, и вдруг стал расти,  изнутри, я вырос до невероятных размеров,  я даже перерос стоявшего посреди площади гранитного Ильича, мявшего в руке каменную кепку.  Странно, но милиционеры не вышли из машины. Они приоткрыли окна, курили, до меня долетали невнятные обрывки фраз, хрип радиостанции. Возможно, это моя решительность так на них подействовала, они поняли, что сейчас меня можно только убить, а к этому они готовы не были.  Перед ними стоял в окружении глыб обкомов и горкомов — столпов мощнейшей власти — одинокий человек, возможно, этот контраст их и поразил. Площадь была хорошо освещена, по ней семенили, не останавливаясь,  прохожие, украдкой поглядывая на меня. Милиционеры так и просидели в машине, больше часа, пока я не ушел. 
 

        Сегодня я трезвый, в своем уме, и еду в экспрессе за свой счет. На мне теплая черная куртка, черные джинсы-стрейч, удобные черные кроссовки. В карманах моей куртки лежат  горнолыжные перчатки и черная вязаная шапочка. Если края шапочки раскатать, появится прорезь для глаз и шапочка превратится в балаклаву, это я сам смастерил на скорую руку.

        Париж. Северный вокзал. Экспресс остановился очень мягко, даже не качнуло. Выхожу из вагона и направляюсь к выходу. 
        Вокзал кишит жандармами. Мне нравится  слово — жандарм. Жандармы ощупывают цепкими взглядами каждого. В десятке метров впереди меня трое жандармов остановили двух молодых парней. Парни белые, по виду — студенты, они показывают свои документы, жандармы шарят в их рюкзаках.  Останавливаюсь, приседаю, делаю вид, будто завязываю шнурок. Merde, а если остановят, обыщут, и найдут шапочку-балаклаву? Я одет во все черное, коротко подстрижен, без багажа. Надо было догадаться и прихватить с собой  газету или журнал. Или хотя бы очки нацепить — очкарики имеют пацифистский вид. У меня сегодня вставлены контактные линзы, но,  как любой близорукий, собираясь в дальний путь, всегда беру с собой запасные очки, они лежат у меня в кармане в жестком футляре. Но достать и надеть очки на виду у жандармов  может показаться подозрительным, неестественным, это можно расценить, как попытку изменить внешность, шел без очков, затем вдруг взял и надел  —  близорукие так не поступают, по себе знаю. Я «завязал» шнурок, встал и двинулся к выходу. В нескольких шагах впереди  меня, чуть левее, выросли два жандарма, они смотрят на меня в упор. Улыбка! Один из жандармов делает шаг мне наперерез. Вдруг слышу за спиной шум, крики. Жандарм остановился, и они оба уставились на источник шума, потеряв ко мне интерес.   Оборачиваюсь на ходу -  жандармы преградили путь компании «готов» ( адепты  направления в рок-музыке в стиле The Cure, The Sisters of Mercy и др., они даже летом носят длинные черные кожаные плащи, это не считая цепей, ошейников, браслетов и сатанинского макияжа,  и пугают своим видом  конформистов).
 
         Выбираюсь на привокзальную площадь. Праздношатающейся публики нет, все деловито спешат. Не видно даже клошаров и алкоголиков -  завсегдатаев подобных мест. На краю площади стоят два полицейских бронированных фургона, в каких  перевозят спецподразделения по борьбе с массовыми беспорядками, и машина-водомет с двумя гидропушками на загривке. По площади прохаживаются, пристально осматривая прохожих, полицейские в доспехах, правда, пока без шлемов, в пилотках, и без пластиковых щитов.  Эта акция устрашения предназначается для таких как я, приезжающих в город-солнце с дурными намерениями.
 
         Занимаю очередь на стоянке такси.  Впереди меня человек пять.  Стоят вереницей десятка два таксомоторов. Отхожу чуть в сторону, смотрю, кто сидит за рулем нескольких ближайших в очереди таксомоторов. Моя очередь. За рулем сидит толстый пожилой француз с пышными седыми усами. По правилам я не могу выбирать, и обязан садиться в первую машину в очереди. Но я в нее не сажусь, а предлагаю пройти вперед стоящей за мной женщине с ребенком, ссылаясь на то, что жду кого-то с минуты на минуту. Она  садится и уезжает. Я пропускаю вперед еще одного пассажира. Тут  обнаруживаю, что похожу на того грузина-репатрианта в тель-авивском аэропорту, который ждал именно Mercedes.  Но я ждал не Mercedes, я ждал машину, в которой водителем немолодой африканец с седой шевелюрой, седые африканцы выглядят забавно,  у них как будто белая капроновая мочалка вместо волос.
         Когда я оказываюсь в незнакомом городе, то первым делом обращаюсь к африканцам, если встречаю. Они общительные, доброжелательные, всегда подскажут и помогут. Еще одна  немаловажная деталь: практически все африканцы говорят либо по-французски, либо по-английски,  это если оказываюсь не во франко- и не в англоязычной стране.
        Сажусь на заднее сиденье таксомотора(далее все названия  и настоящие имена   изменены):
        — Добрый вечер! В Сен-Дени, пожалуйста.
        — По какому адресу? — равнодушно спрашивает водитель, гладя на меня в  зеркало заднего вида.
        — К стадиону, пожалуйста
        В парижском пригороде Сен-Дени мне уже приходилось бывать.  Как-то раз я заплутал, выбираясь из центра города на автостраду, и очутился рядом со строившимся тогда  «Стад де Франс».  Я поразился — вокруг меня не было ни одного белого человека.
        По дороге замечаю, как улицы пустеют, опускаются жалюзи и решетки на витринах торговых заведений, люди прячутся по своим норам, уже почти темно.
       Таксист, поглядывая на меня в зеркало, пытается завязать разговор, я же говорил — общительные:
        — Ты поляк? — сразу на ты, он слышит мой сильный славянский акцент.
        —  Нет, я русский, живу в Бельгии, а ты?
        — Конго-Браззавиль.
        — Мботе! (Здравствуй!) — говорю на лингала.
       По выражению лица, отражающемуся в зеркале, вижу, что он удивлен.  Я уверен, он не часто встречает белого, знающего хоть слово на лингала.
        — Деньгенини?! (Как дела?!) — мне нужен контакт.
        — Наса маляму! (Все в порядке!) — расплылся он в широкой улыбке, и что-то говорит мне  на  лингала.
        Я признаюсь, что знаю на лингала лишь несколько слов.
        Контакт установлен.
        — Откуда ты знаешь лингала, ты бывал в Конго?
        — Нет, не бывал, но у меня в Брюсселе друзья  выходцы из Конго-Заира, из Киншасы. — мне очень нужно расположение этого человека, он знает все хитросплетения парижской жизни. Я вынимаю из кармана и протягиваю афишку. Он берет ее, разглядывает,  читает надпись:
        — Это что, Кинг для тебя  подписал?
        — Да!
        — На концерте?
        — Нет, не на концерте, я знаком с Кингом.
        — Не может быть! Откуда ты его знаешь?
Рассказываю историю знакомства.
        Он в ответ:
        — Поедем короткой дорогой!
        Таксист!
        Я осторожно расспрашиваю об обстановке в городе.
        Каис, так зовут таксиста, говорит, что это не этнический конфликт, а социальный, и нелестно высказывается в адрес министра внутренних дел Саркози. Говорит, что среди повстанцев, rebelles — именно так он и сказал, немало белых французов, и что в восстании участвуют неспокойные граждане многих европейских стран.
        Пора.  Выкладываю начистоту о цели моего приезда. Каис  смотрит на меня уже не с любопытством, но оценивающе. 
        Скоро  Сен-Дени.               
        — Каис, если хочешь помочь, подскажи, как присоединиться к повстанцам.
        — Хорошо, — отвечает он после короткого раздумья.

       Полиция контролирует все стратегические перекрестки, на нас останавливают. Несколько жандармов в доспехах облепили машину. Мы улыбаемся, киваем в знак приветствия. «Проезжайте». Едем дальше. Уже совсем темно.  Улицы пустынны, лишь одинокие автомобили куда-то спешат.
        Въезжаем в квартал, где невысокие дома соседствуют с  какими-то индустриальными  постройками. Каис останавливает машину напротив небольшого сквера.  Выходим из машины. Висящий прямо над нами уличный фонарь хорошо нас освещает. Внутри сквера виднеется спортивная площадка, обтянутая по периметру металлической сеткой. Спортплощадка не освещена, но я различаю на ней какое-то движение. Из темноты к нам движутся три мужских силуэта. Кто-то из них обращается к Каиссу на непонятном мне языке. Каис  отвечает. Силуэты  вышли на свет — три молодых африканца. Останавливаются  в нескольких метрах. Каис подходит к ним, здороваются за руку, видно, что знакомы. Каис зовет меня: 
        — Можешь поговорить с этими людьми, удачи тебе!
        — Тикалямаляму! — прощаюсь я на лингала — Спасибо тебе, Каис! — добавляю по-французски.
        — Кедемаляму! — улыбается Каис, парни тоже улыбаются. Он садится в машину и уезжает.
        Тот, кто  издали  обратился к Каису,  я определил его по голосу, спрашивает, правда ли то, что я лично знаком с Кингом. Достаю афишку. Они разглядывают, улыбаются, одобрительно кивают. 
        Наконец, вернув мне афишку, спрашивает, серьезным, строгим тоном:
        — Зачем ты здесь?
        — Я русский, сегодня годовщина русской Революции и этой ночью мое место здесь.
       — Ты это серьезно?
       — Вполне.
Они переглядываются.
       — Тогда, одной причиной больше! — смеются
         - Жан-Марк, - и он первым протягивает мне крепкую руку. На вид ему лет двадцать пять, рослый, крепкая спортивная  фигура. На нем спортивный костюм, черная куртка, бейсболка. 
        Заходим на спортплощадку — там еще люди.
        — Знакомьтесь, этот парень будет сегодня с нами — говорит Жан-Марк, и ко мне тянутся для рукопожатия множество  рук. Да здесь целый партизанский отряд! 
        Вот что мне удалось узнать за время короткого знакомства: Александр, Давид и Лоик — белые французы, студенты, антиглобалисты; Халед, Дрис и Сами — алжирцы местного разлива; африканцы - Эмме, Контан, это они подходили ко мне с Жан-Марком, Сирил  и младший брат Жан-Марка тринадцатилетний пацан  Жан-Батист (Иоанн Креститель) как и алжирцы – отрыжка колониального прошлого, все они родились во Франции; Хорхе и Родриго — молодые испанские анархисты; Паоло и Джанни — итальянцы, члены одной леворадикальной организации.  Испанцы и итальянцы находятся в Париже уже несколько дней, они отсыпаются между боями в недорогих молодежных хостелях. У них с собой рюкзаки, как я понял, они каждый вечер берут с собой свои пожитки,  чтоб в случае ареста иметь  все при себе.  Если не брать в расчет меня и пацана Жана-Батиста, то средний возраст бойцов отряда года 22-23, итальянцы постарше, им лет по тридцать. Жан-Батист, «сын полка», прицепился ко мне,  показывает, как делать  тинэйджерское  рукопожатие, краба. Тинэйджер. Такие тинэйджеры - baby-soldiers - с мачете и автоматами Калашникова в руках громят подразделения регулярных армий и наводят ужас на всю Африку. Жан-Батист рассказал, что был знаком с подростками, погибшими в трансформаторной будке. Они с братом участвует  в восстании с самого первого дня. Удивительно,  что они до сих пор целы  и на свободе.
     Кто мы есть? Voyous, racailles, crapules, casseurs, fauteurs de trouble — со слов министра внутренних дел Саркози; арабо-африканское отребье, отморозки со всей Европы, погромщики — так нас определили российские СМИ и политологи; можно еще - полпотовцы – так нас называл вечно пьяный сосед дядя Ваня, когда мы подростками шумели во дворе.

         На площадке мы провели  около часа. Разговаривали обо всем на свете, шутили, не затрагивая тему, для чего, собственно, «все мы здесь сегодня собрались».
         К  Жан-Марку прислушиваются. Не потому, что он здесь   лидер какой-то, а потому что это его район, он знает здесь каждый закоулок. Полиция утверждает, что повстанцы назначают места сбора и связываются между собой при помощи смс-сообщений и Интернета. В общем, мы друг друга находим, неважно как!

         Наконец, Жан-Марк говорит, что пора выдвигаться. Мы вышли со спортплощадки, прошли немного и оказались в большой промзоне. Вокруг ангары, цеха, вереницы фур-автоприцепов. Юркий Жан-Батист вырывается вперед, ныряет под куст, достает какие-то предметы - это обрезки арматуры. Беру обрезок - увесистый, сантиметров семьдесят длиной.   Все обрезки одной длины.  Я не знаю, где они  взяли арматуру, вряд  ли  в магазине купили, сегодня резать арматуру такого размера подозрительно. Так же  введен запрет на отпуск бензина в переносные емкости на заправках -  замутил же ты «коктейль», товарищ Молотов!
         Когда мы были подростками, у нас тоже имелся свой арсенал, оружейка. Мы хранили в щели между сараями палки, арматуру, велосипедные цепи, которые доставали когда шли на разборку с группировкой из другого района. Позже мы имели на вооружении  самодельные мелкокалиберные пистолеты. Помню, я делал чертежи пистолетов прямо на уроках, а патронами нас снабжал Серега-«Слон», он тырил  их у своего деда-милиционера. Но это было давно.
       Вооружившись, движемся дальше. Жан-Марк отвечает на телефонный звонок, говорит, к нам присоединятся еще люди.
       Впереди из-за ангара  появляется ватага человек пятнадцать. Сближаемся. Некоторые из наших с ними знакомы, пожимаем руки, обнимаемся, как при встрече двух фронтов. Состав соседнего фронта тоже смешанный: африканцы, алжирцы, белые, и даже один монголоид - был ли он местного разлива, или приезжий я выяснить не успел. Бойцы соседнего фронта тоже неплохо вооружены обрезками труб, арматуры, палками.  У некоторых из них на головах велосипедные шлемы – вещь нужная и полезная, я этого не предусмотрел, уж слишком был охвачен эмоциями, а как идти на такое  без эмоций.  Соседи сообщают, полиция сосредоточилась неподалеку на другом конце промзоны. Полицейских там десятка три, у них имеются бронированные фургоны и одна машина-водомет. Повстанцев там человек сорок. Говорят, там жарко. Жан-Марк советует нам не углубляться в жилые кварталы — промзона идеальный путь для отхода. Слившись в единый фронт, движемся к месту сражения.
        На ходу запихиваю горнолыжную перчатку в левый рукав, под свитер, что бы прикрыть предплечье от ударов, другую кладу на голову и сверху натягиваю шапочку-балаклаву.
        Впереди за ангарами вспыхивают  синие молнии  полицейских жирофар, слышатся неясные крики по  мегафону.
        Показалась машина-водомет, из двух брандспойтов на ее крыше вырываются мощные струи, издали она походит на  мамонта пытающегося подцепить врага длинными бивнями. 

        Что, мандраж? Вдруг вспомнил, как во время шторма в северных широтах выходил на палубу траулера и вцепившись в леер, смотрел на бушевавшую стихию, было страшно и притягательно. Ревущий ветер перехватывал дыхание,  хлопья мокрого снега  залепляли глаза. Небольшое судно взбиралось на гребни огромных водяных валов, аж  винт  резал лопастями воздух, и падало в пропасть. В эти мгновения я ощущал себя каплей в море, но все равно восторгался, глотая адреналин с порывами ветра.

        Горят припаркованные автомобили, освещая поле битвы жутким светом.  Машина-водомет, уверенная в своей неприступности, как боевой слон, движется по улице, за ней идут двумя шеренгами десятки тяжеловооруженных пехотинцев. Движения повстанцев сумбурны, хаотичны, они словно племя варваров  против дисциплинированной римской когорты. Они бросают в легионеров камни, бутылки с зажигательной смесью, подбирают и бросают обратно пущенные в них гранаты со слезоточивым газом. Некоторые повстанцы тоже имеют щиты, приспособив для этого оторванные дорожные знаки - «СТОП», «Стоянка запрещена», «Пешеходный переход» - мне это показалось забавным, думаю, именно это больше всего злило легионеров!

         Я уже участвовал в массовых беспорядках, правда, не по своей воле, на концерте  Guns'n'Roses в Тель-Авиве в 1993-м. Тогда для разгона толпы полиция пустило в дело конное подразделение. Всадники на  рослых конях врезались в толпу,  как  тевтонские рыцари в порядки легкой пехоты, как нож в масло. Кони валили людей с ног,  топтали копытами, а всадники с яростью опускали свои длинные дубины-мечи на головы несчастных. Чтобы уцелеть в этом побоище мне пришлось отбиваться палкой. Если бы не моя дерзость и напор, мне бы размозжили голову, искалечили, а может, даже убили. Бойцы этих подразделений персональной ответственности не несут, они просто оружие тех, кто их послал, они безлики, они — номера. Это  не оперативники, не патрульные, те хотя бы лица имеют, в подразделения для  борьбы  с массовыми беспорядками набирают особую публику. Работа, как и всякая другая? Если снять с них всю мишуру, то на поверку они окажутся  банальными садистами. А где еще в повседневной жизни садист может безнаказанно дать волю страстям,  да еще  под защитой закона.  У меня нет иллюзий — искалечат, убьют, тем паче  ночью и без свидетелей.

          Раскатываю края шапочки и натягиваю маску на лицо.

         Мы зашли к когорте с левого фланга. Легионеры остановились, они  не ожидали от нас хулиганов такой тактики. Они образовывают дугу.  А машина-водомет  ползет дальше, отрываясь от пехоты. Увидев наше фланговое наступление, остальные повстанцы кидаются в атаку, оставив водомет у себя в тылу.  Яркая вспышка — борт машины-водомета объят пламенем от попадания бутылки с зажигательной смесью.  Мы сошлись в яростной схватке.  Крики, ругань на всех языках. Я прикрыл голову рукой от удара дубины, нестерпимая боль пронзила  все тело, и подложенная в рукав перчатка не помогла, но без нее было бы еще хуже. В ответ  бью арматурой по щиту и шлему легионера.  Мощный  толчок сзади в бедра, я на мгновение ощутил состояние невесомости, и вновь почувствовал гравитационное поле Земли, грохнувшись на мокрый асфальт. Балаклава и кусок арматуры словно испарились.
   Кретины, управляющие машиной-водометом, развернули ее у нас в тылу и ударили в спину. Напор воды был такой мощный, что смел чужих и своих. Все смешалось в одну дерущуюся орущую толпу. На меня лежачего навалился  легионер, здоровый бычара. Он, как и я, потерял все свое вооружение. Он сел на меня и принялся бить в лицо  кулаком в защитной перчатке, а другой рукой душить, прижимая к асфальту. Я отбиваюсь, как могу, пытаюсь освободиться от удушающего захвата. Сука, падла, получай – бью кулаком в пластиковое забрало.   Вдруг, неведомая сила сбросила с меня легионера, видать, кто-то из моих товарищей помог. Я вскакиваю на ноги, чувствую, что хорошо вижу лишь правым глазом — из левого вылетела контактная линза. Легионеры бегут к своим фургонам, на асфальте валяются брошенные щиты, шлемы, дубинки. Машина-водомет поливает нас, прикрывая отступающих легионеров. Она с ревом пронеслась сквозь наши ряды, чуть не передавив нас. Огненный вихрь взвился над кормой машины-водомета — еще одно попадание  коктейлем Молотова - молодец, Вячеслав Иванович! Мы выиграли битву! Париж – наш! Мы хозяева  Города-Солнца! Разве мог представить такое близорукий мальчик с пластинкой на кривых зубах, стоя за этюдником на берегу великой сибирской реки. Я в экстазе! Поздравляю, приятель, сегодня ты превратился в смутьяна международного масштаба!

        Ликовали мы недолго.  Легионеры оправились,  выстроились  в цепь и двинулись на нас. В нас полетели гранаты со слезоточивым газом, мы их подбираем и бросаем в легионеров. Но легионеры  почему-то медлят, они останавливаются каждые несколько шагов, стучат дубинами по щитам, словно дразнят нас. Тут кто-то из наших кричит, что нас окружают! Оглядываюсь, и вижу, как нам с тыла  заходят несколько бронефургонов с потушенными фарами. Из фургонов выскакивают десятки легионеров и несутся на нас, образуя на ходу цепь.  Первая когорта тут же пошла в атаку, пустив вперед машину-водомет. Я понял их замысел -   они хотят отсечь нас от промзоны.  Еле удерживаюсь на ногах под напором скользнувшей струи. Весело прыгавший, было, Жан-Батист пролетел мимо меня сметенный  напором. Подбежавший легионер бьет дубиной лежачего пацана. Пацан крутится на спине, защищаясь  ногами, словно танцует брэйк-дэнс. Гаврош, твою мать, африканскую!  Бросаюсь  на выручку и ударом корпуса сшибаю легионера с ног.  Подаю  пацану  руку. Он вскакивает и тут же валится на асфальт с перекошенным от боли лицом — у него что-то с ногой, он не может бежать. Подбежал Жан-Марк, я кричу -  у него нога сломана! Мы подхватываем пацана и в пять ног бежим в спасительную промзону. Какие-то парни пытаются нас прикрывать. Мы сворачиваем за ближайший угол и бежим между бетонной стеной ангара и длинным рядом прицепов-фур.  На бегу замечаю, что у одной из фур приоткрыта дверь.  Заглядываю — в фуре штабели деревянных поддонов. Мы забрасываем туда Жана-Батиста и ныряем сами. Закрываем дверь. Сквозь полупрозрачную крышу фуры пробивается рассеянный свет уличного фонаря. Мы сдвигаем, перекладываем поддоны к двери, чтобы нас не было видно, если дверь откроют.  Слышны крики, топот ног, надрывное рычание бронефургонов, вой сирен. Слышим, как  в нескольких метрах  от  нас легионеры  кого-то избивают.   Через какое-то время шум стих.
        Мокрые и грязные лежим в фуре. Глаз окончательно заплыл, нос с трудом дышит от сгустков запекшейся крови. Это не было паническим бегством с поля боя, нет, мы не бросали раненных, мы отступили под натиском превосходящих сил противника.  Жан-Батист, пытаясь повернуться, вскрикнул от боли, старший брат заткнул ему рот.  Жан-Марк задрал штанину на ноге пацана, я подсветил сотовым — лодыжка распухла. Просим его пошевелить ступней, он не может. Его нужно срочно везти в госпиталь. Но в таком виде нам на улице показываться нельзя. Жан-Марк звонит старшей сестре. Начинает спокойно, затем переходит на повышенный тон, говорит по-французски вперемежку с суахили.  Затем сестра передает трубку мужу, его зовут Фустан. С ним Жан-Марк  говорит только по-французски.   Объясняет Фустану,  как до нас добраться, и в конце разговора просит захватить спортивный костюм. Жан-Марк говорит мне, что должна приехать сестра с мужем на машине, они отвезут Жан-Батиста в госпиталь. Благодарит меня за брата и предлагает  остаться у него до утра.
        Ждали мы сестру с зятем больше часа.  За это время Жан-Марк несколько раз звонил боевым товарищам и ему звонили. Выяснилось, что полиции удалось арестовать многих наших.
        Жан-Марк спрашивает, как мне все это нравится.  Нравится, и даже очень! Он смеется, и говорит, что нужно совершить набег на Нёи-сюр-Сен — богатый пригород Парижа - где нынешний министр внутренних дел Саркози восемнадцать лет трудился мэром. Не сомневаюсь, что в следующий раз они  разгромят и этот чудесный городок!
        Жан-Марк рассказывает немного о себе. После окончания профессиональной школы он работал на заводе металлоконструкций (не там ли арматуру нарезали?!), а несколько месяцев назад попал под сокращение и был уволен. По его мнению, уволили его незаслуженно. С трудоустройством  нынче тяжело, тем более африканцу, сетует он. За полгода до увольнения он купил в кредит  новый авто. Интересуюсь на счет невероятного количества сожженных автомобилей, счет идет уже на тысячи. Он отвечает, что половину из них сожгли под шумок сами же владельцы, так как государство уже пообещало выплатить компенсации. Глядя телерепортажи, я обратил внимание, что подавляющее большинство сожженных авто это старые колымаги, дорога которым под пресс, страховые компании даже не смогут определить их остаточную стоимость.

         Завибрировал сотовый Жан-Марка — это зять, они где-то рядом. Жан-Марк объясняет, как нас найти в промзоне.  Мы раздвигаем поддоны, Жан-Марк выбирается из фуры. Рядом с фурой останавливается автомобиль. Дверь фуры открывается, это Жан-Марк с Фустаном. Фустан стройный высокий, стильно одет. Жан-Марк говорил, что зять хорошо образован, он работает менеджером в крупной компании, и что сестре с ним повезло. Жан-Батист подполз на четвереньках к двери,  мы снимаем пацана с фуры и несем к автомобилю, новенькому Рено. Сестра тоже стройная, высокая, с объемной грудью и оттопыренной попкой, среди африканок редко встретишь плоскодонок. Она тут же  набрасывается на Жана-Марка, мол, сам делай что хочешь, но младшего брата не втягивай.  Я вмешиваюсь и предлагаю быстренько погрузить пацана и разбежаться.  Сестра открывает заднюю дверь. Фустан с ужасом смотрит на светлое, бежевое сиденье новенького Рено, молча качает головой и усаживает мокрого грязного родственничка.  Жан-Марк спрашивает Фустана  об обстановке  в городе. Тот говорит, что неподалеку выставлен полицейский кордон, как и повсюду в городе, их два раза остановили для проверки. По радио передают о нескольких очагах сопротивления. Жан-Марк просит брата придумать правдоподобную историю о полученной травме, так как полиция контролирует всех поступающих с ранениями.  На прощание мы с Жаном-Батистом делаем краба. Для него все это — прикол. Удачи тебе, Гаврош!
          Не успела машина Фустана скрыться за углом, как с другой стороны улицы показались огни автомобильных фар. Мы  ныряем под фуру. Это автомобиль частного охранного агентства, проверяют, не разгромили ли мы чью-нибудь собственность, - разгромим, ой разгромим!

          Дом моего боевого товарища  находится неподалеку от спортплощадки,  откуда мы двинулись в бой. Мы поднимаемся по крутой узкой лестнице на третий этаж. Не успел  Жан-Марк вставить ключ, как за дверью послышались быстрые шаги, лязгнул замок, дверь резко распахнулась и на пороге возникла грузная женщина в  цветастом африканском платье и такой же расцветки платке, уложенном на голове в виде короны — это  maman.  Где Жан-Батист? - спрашивает она с тревогой, даже не взглянув на меня. Жан-Марк отвечает, что отвез брата к школьному другу, и тот попросил разрешения там переночевать, а завтра утром он захватит его школьную сумку и отвезет брата в школу. Мать есть мать, не очень-то она верит в алиби сыновей. Жан-Марк улыбается, спрашивает маман, долго ли еще  она собирается держать нас за порогом. Маман попятится назад, освобождая узкий коридор, забаррикадированный своим грузным телом.  Зайдя в коридор, я уставился в висевшее на стене зеркало. Ну и видок - заплывший посиневший глаз, размазанная запекшаяся кровь под носом, куртка и джинсы в грязи. Жан-Марк представил меня  своим русским другом.  Маман, предугадав мой вопрос, с укором покачала головой,  открыла дверь в ванную комнату и достала из шкафчика чистое полотенце. Жан-Марк принес мне свой спортивный костюм и предложил постирать грязную одежду в стиральной машине.
      Я умылся, переоделся, зашел в зал. Обычная обстановка: недорогая мебель, овальный стол с шестью стульями, диван, пара кресел, журнальный столик, телевизор, чисто и аккуратно. Слышно, как мать с сыном о чем-то спорят на кухне. Говорят на непонятном мне языке, догадываюсь, что речь идет о Жане-Батисте. Из кухни выходит Жан-Марк, озорно подмигнув, просит  показать  маме афишку Кинга.  Достаю из кармана намокшую афишку. Из кухни раздаются восторженные возгласы маман! И позабыв обо всем, она принимается расспрашивать, где и как  я познакомился с самим Кингом. Я рассказываю. Она с гордостью говорит, что имеет множество аудио и видеозаписей Кинга и много раз бывала на его концертах, она большая поклонница его творчества. Пока мы с маман беседовали, Жан-Марк успел принять душ, переодеться и включить телевизор. Спасая меня от нескончаемого разговора, он просит маман приготовить нам ужин. 
        Звонит сотовый Жана-Марка. Из кухни появляется встревоженная маман:
        — Это кто? Жан-Батист?
        — Нет, один знакомый — Жан-Марк идет в спальню и закрывает за собой дверь. Возвращается через несколько минут, говорит шепотом, что звонила сестра,  они в госпитале, рентген показал, что у Жана-Батиста сильный ушиб, ему наложили тугую повязку, и он переночует у сестры. Жан-Марк еще раз благодарит меня за брата.

        Маман приносит нам чай и сэндвичи.
        Поужинав, Жан-Марк предлагает мне устроиться в комнате брата.  Договариваемся, что утром он подкинет меня до Северного вокзала. Я ложусь на кровать тинэйджера Жана-Батиста под изображениями каких-то черных реперов на стене и засыпаю, едва коснувшись подушки.

      Утро. Жан-Марк будит меня.  Открываю глаза, вернее, один глаз, вспоминаю, где  нахожусь.
      Заботливая африканская маман уже приготовила нам завтрак.  Моя постиранная и высушенная одежда аккуратно сложена на стуле. Сверху лежит проглаженная афишка! Благодарю гостеприимную хозяйку, извиняюсь за доставленные неудобства, и на прощание дарю, подписанную пусть не для нее, но рукой самого Кинга, афишку.

       Садимся в небольшой, новой модели Пежо Жана-Марка. Я прошу подъехать, посмотреть место ночного сражения, если можно. Отчего нет – поехали! 
        На месте сражения грузовик поднимает гидравлической лапой обгоревший остов автомобиля. У сгоревших авто крутятся полицейские и гражданские. 
         Закипает парижская жизнь, просыпается после буйной ночи Город-Солнце, видавший на своем веку и не такое.

         Gare du Nord. Жан-Марк, не в силах сдерживать смех, достает из бардачка солнцезащитные очки - подарок!
        Прощаюсь с моим боевым товарищем, прошу передать привет Жану-Батисту и повстанцам, кого увидит.  Жизнь продолжается, борьба продолжается.

          P.S. Этой ночью повстанцы атаковали полицейский участок в одном из предместий Парижа, стрельба из огнестрельного оружия велась с обеих сторон, были раненые.  Власти обратились за помощью к профсоюзам, и призвали к созданию народных дружин.



                *  *  *  *  *               


         Тринадцатое ноября 2005-го. Автострада берет круто влево, взбираясь на эстакаду. Отсюда  особенно хорошо видна громадина «Stade de France» — Килиманджаро —   возвышающийся среди джунглей Сен-Дени,  вот уже три неделе выплевывающий  по ночам свою смертоносную лаву¬¬.   Батя с любопытством разглядывает огромный стадион. Это наша с батей последняя дальняя экскурсия, через неделю он улетает в уже снежную Сибирь.
        Первый парижский светофор. Ветер гонит по улице пустые пивные жестянки, картонные коробки как перекати-поле. Port de la Chapelle.

         Всех гостей я вожу по Парижу давно освоенным маршрутом: Плас Пигаль с ее борделями и Мулен Руж;  Монмартр  — богема, художники, с вершины холма открывается величественная панорама Города-солнца; Триумфальная арка и Елисейские поля — чтобы гости окончательно убедились, что они в Париже;  Плас де ла Конкорд, Лувр со стороны, иначе времени не хватит; Нотр- Дам де Пари — в последнее время  многие при этом напевают «Belle»,  и на десерт грациозная Tour Eiffel.
        Приближаемся к нависшей над улицей железнодорожной эстакаде — это  avenue Stalingrade. Благодарные парижане назвали ее в честь великой битвы, которая приблизила день, когда они снова смогли мирно пить добрые вина в уютных бистро. Направо, вдоль эстакады.
        Плас Пигаль. Десять часов утра. Останавливаемся напротив Sexodrome, на противоположной стороне улицы. Сегодня найти парковку не проблема, на всей Плас Пигаль припарковано всего несколько десятков автомобилей. Мы вышли из машины. Повесив на плече сумку с видеокамерой, вставляю ключ в замок двери.
        — Мсье, несколько сантимов, пожалуйста — жалобно раздалось спиной. Резко оборачиваюсь — место бойкое, мало ли что — грязный клошар с рюкзаком за спиной и свернутой подстилкой подмышкой клянчит у бати деньги.  Когда успел подкрасться?
        — Подожди — говорю клошару, закрываю дверь, достаю мелочь из кармана, кладу на заскорузлую ладонь монету в 50 «сантимов». Англо-саксонское сеnt у французов так и не прижилось, они по-прежнему считают свой язык самым красивым на планете, и сильно  гордятся своей Революцией, свободами и Наполеоном. «Аux armes, citoyens..» — придумали  песенку на свою голову.

        — Большое спасибо, мсье! — бормочет клошар.
        — Удачи тебе, приятель! — отвечаю я.

        Медленно ползет полицейская машина. Останавливается напротив нас. Мы одни на этом участке улицы, лишь вдалеке у Мулен Руж небольшое оживление.
         — Мсье, с вами все в порядке? — обращается к нам из открытого окна автомобиля стриженный наголо жандарм.
         — Да, спасибо! — отвечаю с улыбкой, а боковым зрением замечаю, как клошар семенит прочь от нас и полиции в сторону Красной Мельницы. Машина трогается и движется за клошаром. 
         Не успела полицейская машина  отъехать, как из открывшейся двери стриптиз-бара появилась помятая девица-зазывала и выдала нам скороговоркой: - Мсье, мы только что открылись, и сегодня вы можете стать нашими первыми посетителями! Обычно вход 20 евро с персоны, вам скидка — 30 за двоих!  Я передал бате суть предложения. Батя смутился, и ответил, что нужно идти смотреть достопримечательности. Я вежливо ответил зазывале, что мы немного прогуляемся и подумаем над предложением.

        Возле Мулен Руж снуют вездесущие японские туристы. У них   диковинные  фото и видеокамеры. Японские туристы  дисциплинированы и щедры. У владельцев отелей, ресторанов, сувенирных лавок и таксистов японцы слывут лучшими клиентами, они платят столько, сколько им говорят. Я где-то слышал, что перед поездкой за границу японцев инструктируют,  им советуют избегать ненужных конфликтов и агрессии и откупаться от попрошаек. Наш знакомый клошар знает об этом не понаслышке, он отошел от группы японцев,  разглаживая  на ладони  купюру!

         Поглазев на Красную Мельницу, возвращаемся к машине. 
        У входа в стриптиз-бар нам снова улыбается  девица-зазывала:
         — Мсье, вы не надумали?!
        Мы замялись, вернее, замялся я, по каким-то псевдо этическим соображениям.
       Девица, видя, что мы прибываем в замешательстве, профессионал,  черт бы ее побрал, не унимается:      
        — Эксклюзивное предложение и только для вас — 20 евро за двоих включая два напитка!
        Сколько простых российских пенсионеров и ветеранов труда хоть раз в жизни посетили стриптиз-бар в Париже?
        — Батя, идем!

        Я отдал двадцатку огромному лысому вышибале-метису в тесном предбаннике перед входом в зал, он предложил нам занять любой столик на выбор.

        Длинный, узкий параллелепипед зала заполнен смесью из  полумрака, табачного дыма, прокисшего пива, дешевого освежителя воздуха и французской попсы. Крутящийся под потолком зеркальный шар осыпал нас цветными конфетти. Ярко освещен лишь невысокий подиум с шестом  в дальнем конце зала. Вдоль стен узкие диванчики и маленькие столики.  Действительно, мы пока первые и единственные посетители. Садимся на ближайший от подиума диванчик. Через пару минут невесть откуда выныривает  худая, средиземноморского типа, официантка в голубых джинсах и черной футболке, принимает заказ на напитки, и довольно быстро приносит  нам пиво. Я интересуюсь, когда начнется шоу.  Официантка обещает что скоро, и исчезает в проходе справа от подиума. Музыка заиграла громче, по подиуму запрыгали разноцветные лучи подсветки, и из прохода, справа от подиума, выходит, поднимается на сцену стриптизерша - та самая официантка, но уже в черных кружевных чулках, бюстгалтере и стрингах! Немного  покрутившись вокруг шеста,  медленно снимает бюстгальтер, стягивает стринги, покрутит ими над головой, шлет нам воздушный поцелуй, и скрывается в проходе, призывно виляя задом. Следом за ней появляется следующая участница шоу — раздобревшая крашеная блондинка с целлюлитной задницей и в белом прикиде. Поднявшись на подиум, она проделала примерно то же самое, что и первая, только неуклюже - стягивая стринги, она подвернула ногу на своих высоченных каблуках  и чуть не грохнулась, ухватившись в последний момент за шест!   Я вас умоляю, по десятке с носа за пиво  и индивидуальный, эксклюзивный  стриптиз в Париже — и так сойдет! Дорогие читатели, водили ли вы ваших отцов-пенсионеров и ветеранов труда на стриптиз, пусть не в Париже?  Слабо?!
       Под конец музыкальной композиции на подиум поднимается еще и первая официантка-стриптизерша в одних чулках, держа в руке бюстгальтер со стрингами. Девочки обнимаются, трутся сиськами, трут пальчиками бритые пипки, томно обсасывают пальчики.  Затем, как по команде, спрыгивают с подиума, подбегают и садятся к нам на колени - блондинка к бате, официантка ко мне! Батя от неожиданности чуть не опрокинул на себя пиво, и ошалело смотрит на барышню, слизывая пену с губ! Спрашиваю, ерзающую у меня коленях голой попкой девочку, чего они хотят. Она, томно растягивая слова,  предлагает  пойти в номера,   тут же за подиумом,   всего за 50 евро.  Эх, какой мог  получиться  сюжет: «Отец и сын посещают номера»! Такому сюжету  позавидовал бы даже «злостный порнограф» Золя! А батя, непонимающий щебечущую, обнимающую его блондинку, спрашивает меня, чего они хотят?  Я смалодушничал, соврал, я не осмелился сказать бате правду.  Сказал, что девочки хотят еще потанцевать для нас, но просят за это много денег.
      «Откуда тебе, говнюку, знать, чего хотят  простые  российские  пенсионеры и ветераны труда. Какого хрена ты все за всех решаешь. Ты спросил своего батю, интересно ли ему будет после стриптиза пялиться на эту сраную башню?»

      Услышав мой ответ, батя  отрезал -  нечего деньгами сорить, пора идти смотреть достопримечательности. Я благодарю девочек за предложение, и ссылаюсь на недостаток времени.  Недовольные девочки  слезают с наших колен и исчезают в проходе справа от подиума.
         Допив пиво, идем к выходу. Скучающий на стуле в предбаннике вышибала лениво кивает на прощание.
          Выходим на улицу и видим,  как девица-зазывала на ломаном английском «грузит» группу японских туристов.  Пока мы смотрели стриптиз, площадь заметно оживилась, теперь зазывалы стоят у каждого стриптиз-бара и наперебой заманивают клиентов.

          И тут я вспомнил ту жутковатую парижскую ночь, когда я остался жив чудом - сравнил с тем,  что происходит сейчас -  и меня разбирает смех! Смех сквозь слезы. Батя  с тревогой смотрит на меня. А я просто жалею. Жалею о том, что не было у меня в ту ночь - реального, настоящего, знамени, которое выпало тогда из рук пьяненького, дураковатого юнца.


                КОНЕЦ