- Я в душ, Медвежонок, - поцеловала она его в лоб и, накинув прозрачный пеньюар, упорхнула в ванную комнату.
Он вздохнул, тяжело опустился на край кровати, взял с туалетного столика фотографию в серебряной рамке и опять вздохнул. Это была их свадебная фотография. Он в антрацитовом смокинге, она в белоснежном подвенечном платье, оба счастливо улыбаются: он улыбкой умудренного опытом старца, она улыбкой такой искренне-детской…, в русском языке есть точное слово для такой улыбки – улыбка ее была лучезарна. Да…, кабы не подвенечный антураж, то можно было бы сказать, что тут счастливый дедушка с счастливой внучкой. Разница в сорок два года… Любовь… Что бы там ни трезвонили товарищи его по актерскому цеху, он любил искренне и она любила искренне. Это была настоящая любовь между мужчиной и женщиной и он, хоть для него это был уже четвертый брак, впервые по-настоящему осознал значение католической формулы: в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас. Во всяком случае сейчас оба пребывали в радости, богатстве и здравии и он впервые за многие уже последние годы перестал каждый вечер, отходя ко сну, думать о смерти, ибо каждый вечер… Она, детскою своею рукою будто отвела от него смерть. Единственное…, м-да…, ну да теперь медицина на таком уровне… Он достал из кармана пижамы волшебную таблетку, положил под язык и забрался под одеяла. Из ванной доносилось веселое ее пение, а он, в ожидании действия лекарства, пустился в рассуждения, исполненные, как и положено у актеров, театрального пафоса, как если б произносил он центральный монолог со сцены:
«Граф Толстой уже указывал обществу на недопустимость спаривания супругов чаще двух раз в год. В своей Крейцеровой сонате мэтр не только давал на то четкие наставления, но в своем Четвероевангелии даже переписывал наново, очищал от скверны Евангелия канонические, в благой и наивной надежде исправить человечество, приискивая в священных текстах лекарство от него самого, но… слаб человек, слаб и грязен человек, он «зачат в грехе и рожден в мерзости и путь его – от пеленки зловонной до смердящего савана»… Воистину половое влечение между мужчиной и женщиной - явление противоестественное. Не само по себе влечение, разумеется, но частота его возникновений. Частота эта настолько несоизмеримо велика против прямой нужды биологического вида в репродукции, что невольно задумываешься: а не ошибка ли природы человек, не мутация ли он?
Физиологи отмечают у мужчины до восьми только самопроизвольных эрекций в день (ежедневно!). Самопроизвольных – это, значит, без мотива, без визуальных или мыслительных провокаций. Что же говорить, когда он видит женщину, красивую женщину, может слышать ее запах, может дотронуться до нее, говорить с нею, а ведь такое с ним с утра до вечера?.. Мало этого! Сама женщина является ему не просто так, а всенепременно в облаке духов-феромонов, в изысканном раскрасе макияжа, в нежном чулке ноги, в высоком разрезе юбки, в ненароком расстегнутой пуговичке блузки… И ведь все это «всеоружие» доспехов соблазна - безо всякого прямого намерения уложить его тут же в постель, а лишь чтоб натурально нравиться вообще. То есть она готова к спариванию не восемь раз в день самопроизвольно, а, так сказать, перманентно. Когда же она вознамерится, наполнится прямой и конкретной целью – держись, мужчина! Короче говоря, кабы не Супер-Эго человека, как то: его нравственность, мораль, стыд, стыдливость, совесть, воспитание, условности общества, то спаривания происходили бы ежеминутно, повсеместно и непрерывно, что неизбежно привело бы к демографическому взрыву, перенаселению планеты, истощению её ресурсов и, разумеется, к неминуемой и скорой гибели всего человечества.
Однако человечество живет, живет и размножается (а как иначе?), но размножается в скоростях далеко не сообразных с количеством половых актов на душу населения. Контрацептивы? Ну да, и это тоже, но все-таки главным и единственным контрацептивом, уберегающим нас от гибели, является… любовь. Именно любовь, а отнюдь не церковь, мораль или презерватив заставляет нас хранить верность лишь одному единственному человеку, лишь от него иметь детей, с ним состариться и умереть. Ошибки? – да, измены? – да сколько угодно, но всё это лишь потому, что то была не любовь. Граф Толстой, конечно, мыслитель авторитетный, в чем-то и великий, но спариваться два раза в год – это не любовь, а не любовь – это не человек – животное, не больше…».
- Медвежонок, ты готов? – прервал цепь его рассуждений серебристый ее голосок.
«Блистательна, полувоздушна, смычку волшебному послушна…», - только и могло прийти в его артистическую голову, глядя сквозь розовый пеньюар на пылающие затаенной страстью прелести её. Он проверил рукой у себя ниже живота и бодро отвечал:
- Всегда готов!