На конкурс ужастиков была написала миниатюра,в строго заданных размерных рамках, по которой сразу родилась полная версия описываемого в миниатюре. Полную версию и представляю здесь.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Паша не был в родном городке почти десять лет. С тех пор, как окончил школу и уехал в Москву, выучился и довольно быстро сориентировавшись, нашел свою стезю и даже стал в какой-то мере самодостаточным человеком. За все эти годы он вспоминал малую родину с легкой ностальгией, как помнят о чем-то тихом, уютном, спокойном, когда возникает потребность в отдыхе и передышке среди бесконечной гонки за успехом. Потому родня не удивилась, когда вечером, после застолья, парень выказал желание прогуляться в одиночку по полузабытым улицам. Тетя Зина резонно предложила подождать до утра, но оглушенный бурной семейной встречей, обильными возлияниями и многоголосной чередой новостей («а помнишь Маринку Захарову, светленькая такая, вы вместе учились, двое детей уже!», «Семен Петрович-то допился всё-таки, угорел в гараже, не просохнув, в том году», «Лешка Гутов наш, который у дядь Славки мотоцикл угнал аккурат когда ты в первый класс пошел – так он байкером заделался, лохматый и в цепях!» и прочее), Пашка ускользнул и вышел в ночь, хлопнув калиткой.
Маленький городок, который до своего статуса едва-едва дотягивал количеством жителей, по сути как был деревней, так и остался. На первый взгляд. И имелось здесь множество мест, куда хотелось сходить, посмотреть – изменилось ли там что-то?
После сгустившихся ранних октябрьских сумерек улицы словно вымирали, лишь собачий лай изредка тревожил тишину. Павел шел, оглядываясь и то тут, то там припоминая свое беззаботное детство, пока не поравнялся с территорией детского садика. Стоящий почти на отшибе, сейчас, в темноте, освещаемый тусклым светом единственного фонаря, он выглядел одиноким, заброшенным. «А ведь тут я в 4 годика познакомился с Оксанкой» - в груди разлилось тепло, - до 16 лет вместе были…». Павел остановился, вспоминая.
Они и познакомились-то через ссору: он забрал у милой курносой девчушки ведерко с совком - поиграть, а она – не стала, как другие, лупить его чем под руку подвернется с гневными криками - расплакалась вдруг. Кудряшки запрыгали вокруг мокрого личика, плечики дернулись и ссутулились. Так и началось их знакомство. А также он впервые понял, что нельзя девочек обижать, наоборот – всяческие защищать, они слабее и беспомощнее. Оксаночка такой и была, нежной, как цветок, трепетной, наивной.
Однако в десятом классе что-то вдруг случилось с ней, изменилась в один день. Стала молчаливой, грустной, неразговорчивой, потух огонек в глазах. А однажды вообще на его встревоженные приставания ответила грубо: «Отстань! Оставь меня в покое!». Прозвучало, как пощечина. Почти как «ненавижу». Обожгло парня, изумило.
А потом Оксана и вовсе исчезла, не доучившись до выпускного. Вся их семья уехала, бросив дом, продавали потом его через знакомую. Больше Пашка не видел подругу детства и так и не узнал, что случилось с ней.
А сейчас стоял столбом, придавленный памятью, её яркими картинками, не замечая ничего вокруг. Не слыша воцарившейся вдруг ватной тишины, не видя как колыхнулись волной кроны деревьев по улице. Встрепенулись и замерли, будто неживые.
Резкий и протяжный скрип, монотонный, размеренный… Оттуда, с детской площадки. Сделав несколько шагов к ограде, парень заглянул между широкой узорчатой решеткой. На опустевшей территории сиротливо раскачивалась одна единственная качель, его любимая, с облупившейся голубой краской. Та, под которой вырастающие дети постепенно протерли ямку-дорожку, скользя ногами по утоптанной почве, бороздя её сандалями. Так хорошо было взлетать вверх, откидываясь спиной назад, потом лететь обратно, выгнувшись грудью, всем телом, чтоб задать ещё большую скорость. Паша очень быстро начал поджимать ноги, чтоб не царапнуть ими о землю. Выходя на прогулку, он бежал опрометью, впереди всех, стремясь занять этот удобный стульчик на металлических прутьях, в котором так удобно воображать себя пилотом самолета! Конечно же, он по первой просьбе умоляющих глаз уступал качели Оксане, но только ей. И то, стоял рядом, раскачивал одногруппницу и не сводил с неё завистливого жадного взгляда. Качели он любил едва ли не больше подруги. Собственно, единственное их наличие примиряло его с необходимостью посещать сад. Остальные дети имели возможность покачаться лишь когда Оксана просила его поиграть с ней в какую-то игру и уводила в сторонку (и то он шел тяжелея ногами, оглядываясь и негодуя в душе на тех, кто воспользовался моментом и прыгнул в «кабину пилота») или когда воспитательница сгоняла, требуя поделиться с жаждущими («Ты накатался, теперь дай Вовочке, его очередь». Ох уж этот жирный Вовочка, с трудом втискивающийся в узкие бортики качельного сиденья!). Никогда после детского сада ни одни качели не приносили ему столько удовольствия, как эти, первые в его жизни… Вообще, мало что могло сравниться по счастливым ощущениям с данными воспоминаниями детства.
В душе всколыхнулось столько всего, в том числе и жажда снова взлететь и окунуться в те самые детские переживания. Он даже машинально сделал шаг вперед, прежде чем подумал, что теперь стал покрупнее даже прежнего ненавистного Вовочки, а уже потом понял, что его вожделенное место снова занято.
Протерев глаза от удивления, он понял, что это не игра теней, а на качелях и впрямь сидит маленькая девочка, лет пяти, не больше, в клетчатом платьице, с распущенными, до пояса темными волосами. Сидит и – туда-сюда – медленно, вверх-вниз. Протяжно поскрипывая видимо давно не смазывающимися петлями.
- Эй! – крикнул Паша.
Девочка подняла голову и на парня уставились два широко распахнутых глаза, в которых отражая фонарный свет блестели слезы. Что-то екнуло в сердце, сжалось. Как в моменты, когда видишь чужую беду или сам находишься в беде.
Не раздумывая, Павел перемахнул через ограду. Здание детского сада не светилось ни одним окном. Даже сторожка. Но откуда здесь ребенок в такой час? Время-то позднее.
- Ты что здесь делаешь? Ты одна? – спросил Паша, приближаясь. Девочка не сводила с него глаз, напряженно вцепившись в бортики.
- За мной не пришли… - тоненьким голоском, в котором сквозило отчаянье, пожаловалась малышка, - меня забыли…
- Боже мой! – Паша кинулся к ребенку, та протянула ручонки, повторяя в рыданиях: «меня забыли, меня забыли, меня забыли…».
Да как такое могло вообще случиться? Ну, родители не пришли, а где же воспитатели, где хоть одна живая взрослая душа? Приобняв девочку, Павел уже хотел снять её с качелей, взять на руки (господи, она же совсем замерзла!). Девочка вцепилась в него, как в спасательный круг, в последний раз выдохнула прямо в ухо: «меня забыли…» и вдруг тихим, совершенно спокойным голосом, шепнула:
- Десять лет назад…
Пашу как молнией шандарахнуло, аж волоски по телу дыбом встали.
За столом с родственниками не только сплетни передавали и косточки перемывали, но и травили городские байки:
«А в тот год, Павлуха, когда ты уехал, как раз осенью, - вещал подвыпивший дядь Боря, пуская носом кольца сигаретного дыма, - у нас тут в садике девчонка одна погибла. Качалась на качелях и слетела. Приложилась виском о камень и дух вон. Совсем малявка. Родители от горя с ума сошли. Мать потом повеситься пыталась… в психушку увезли. А отец пропал, домой не возвращался. Колька, сосед Михалыча, да ты его не помнишь уже… Видели его потом пару раз в городе. Вроде как запил сильно или даже что похлеще. Говорили, на иглу подсел. Не смог, значит, дочурку забыть. Агрессивный стал, никого не слушал, сразу орал и посылал по матушке… В садик тот наведывался, стоял у забора и выл белугой. А в саду твориться что-то стало такое, сторож говорил, что без поллитра на дежурство по ночам не останется ни за какую зарплату. А с поллитровкой спать уваливался. И воспитатели туда-же – увольняться принялись. Клавка Иванчук рассказывала, что девка та малая ей мерещится, среди бела дня! Да и ребятня тоже всё чаще рассказывала, что Катенька не пускает их к качеле… Короче, родители детей стали оттуда забирать. И через полгода садик закрылся совсем. Так и стоит, неприкаянный: ни снести его, не переделать. Никому не нужен…»
Паша, холодея, с усилием отстранился, отодвинул от себя малышку, взглянул ей прямо в лицо.
- Не уходи от меня… - попросила девочка равнодушным голосом, из которого исчез страх.
Резкий порыв ветра бросил в них горсть листьев. Запорошил глаза рябью пыли. Невидящим от ужаса взглядом парень обвел глазами пустую заросшую сорняком территорию, дошел до детсадовского корпуса и обомлел. На месте ещё крепкого, каким запомнил его, здания увидел полуразрушенные, заброшенные его остатки, затянутые хмелем и диким виноградом.
Снова протяжный скрип. Но не качелей, а где-то в стороне. Пронзительный, противный до зубной боли. Шорохи, шорохи со всех сторон. Тени забегали по серой пустоши, по выцветшим, когда-то разноцветным, - бордюрам, врытым в землю наполовину раскрашенным шинам, детским лазилкам. И одна длинная тень выдвинулась из зияющего чернотой проема сторожки
Павел шевельнулся, пытаясь вырваться из детских объятий, но цепкие пальчики держали стальной хваткой, впиваясь в кожу, в мясо. Скрип нарастал, ветер хлестал Пашу колючими волосами страшной девчонки, а тот дергался, как марионетка, в маленьких ручках, утопая в жутком взгляде.
- Останься… - прошептала девочка, - со мной.
Фонарь мигнул ярче, снова и снова, вспышками озаряя синеватое лицо, отражаясь в залитых сплошной чернотой глазах, высвечивая круги под ними и тонкие обкусанные губы.
Шаги, шоркающие, страшные, позади. Но не обернуться, и даже не закричать. Загипнотизированный до оцепенения, парень безуспешно попытался просипеть: «помогите…».
Тень надвигалась, вырастала, скрюченная, черная, вытянулась, коснувшись головой качелей.
- Останься с нами, - повторила девочка.
А за её плечом, обезумев от ужаса, Паша увидел вдруг силуэты. Много фигур: дети, взрослые. Все они стояли и смотрели бессмысленным взглядами пустых кукол. Смотрели не на него, а куда-то за его спину. И какая-то покорная обреченность сквозила во всем их облике.
А в следующий момент Паша услышал треск, ощутил удар по голове и провалился в темноту.
Мужчина, заросший, со слезами в безумных глазах, в лохмотьях, сжимая в руках обрезок стальной трубы, присел на корточки, обшарил карманы, забрал кошелек. Потом поднялся, неуклюже перегибаясь через труп, обнял малышку:
- Доченька, я так тебя люблю!
- И я тебя, папа.
Она таяла, становилась полупрозрачной. Мужчина всхлипнул и отправился обратно в сторожку.
«Колька вроде бы поселился в заброшенном садике, то появлялся там, то уходил. Как и на что жил – непонятно. Наркоманы туда лазили время от времени. Мерли там. Подростки пропадали, помнишь, Зин? Много трупов находили, но убийцу так и не поймали…»
- Спасибо, папа, - улыбнулась девочка на качеле вслед, отпуская тело, бывшее ещё совсем недавно живым, а теперь истекающее кровью из пробитой головы. Мешком свалившись на землю, оно замерло у ног призрака.