Краткое содержание: Анна переезжает в другой город и часто ходит к церкви, не решаясь войти внутрь. Однажды она встречает у храма молодого священника, отца Сергия...
* * *
Церковь в этом городе стояла рядом с памятником погибшим в войну, рядом с краеведческим музеем и политехническим колледжем. Вот такой вот странный симбиоз. Анна всегда этому удивлялась.
Она приходила сюда часто: поднималась по широкой лестнице в двести ступенек — лестнице, раздвигавшей величественные деревья и ведущей к Вечному огню. Огонь действительно горел здесь всегда: администрация города не экономила на газе, хотя перебои в жилых домах случались. Но огонь под каменной скульптурой скорбящей матери никогда не угасал, как не гасла лампадка под образом Богоматери в застеклённой нише позади скульптуры.
Горка героев или Поповская горка — вот так по-разному называли в городе это место. Во время войны тут стоял артиллерийский расчёт: высота господствовала над местностью, солдаты стояли насмерть на этой высоте, и немцы так и не вошли в город, хотя сравняли его с землёй постоянными бомбёжками и артобстрелами.
В краеведческом музее девушка-экскурсовод сказала Анне, что фашисты бомбили город чуть ли не каждый час. «Но мы его не сдали», — добавила она с гордостью. Не «советские войска», а «мы не сдали». Для Анны, приехавшей сюда с другого конца страны, где никогда не падали бомбы, было немного странно это слышать, тем более от девчонки лет двадцати двух, не больше.
Анна жила здесь почти год и за это время бывала на Горке героев очень часто. Но в церковь так ни разу и не решилась войти, хотя поднималась по ступеням широкой лестницы только ради этого. Поднималась… и, помедлив, шла к Вечному огню. Смотрела на языки пламени, бьющиеся на ветру. И на огонёк лампадки под иконой Богоматери.
А потом шла в краеведческий музей.
Но сегодня она решила пойти во двор колледжа и постоять там в резной тени раскидистых клёнов. Ей было всё равно, где стоять, раз уж она не могла войти в церковь.
Во дворе галдели мальчишки-студенты. Лет по шестнадцати-семнадцати, первый курс, наверное. Размахивали разными электронными девайсами, с жаром передавая их друг другу, сравнивали что-то и ржали, как жеребята. И похожи-то они были именно на жеребят, длинноногие, нескладные и лохматые.
Анну вдруг удивило, что они не матерились, даже мимоходом. Она привыкла к тому, что пацаны и девчонки сейчас матом не ругаются, а разговаривают. Но тут она не услышала даже обычной связки «бля» между словами.
Присмотревшись, она догадалась, почему так. Рядом с мальчишками стоял парень на несколько лет старше них, должно быть, преподаватель. Он живо участвовал в непонятном для Анны обсуждении и так же, как пацаны, увлечённо размахивал руками. Его худое носатое лицо сияло улыбкой, впалые щёки покрывал неопрятный пух. Должно быть, он пытался отрастить бородку, чтобы казаться взрослее, как с усмешкой решила Анна. Лучше бы прикид сменил. И как только директор этого учебного заведения не попеняет своему преподавателю на его внешний вид? Ну что это такое? Заношенные джинсы с мотнёй на уровне колен, по нынешней дикой моде, майка-борцовка, открывающая плечи — надо признать, широкие и загорелые. Но в этом городе, где лето длилось девять месяцев в году, загорелыми плечами было некого удивлять. Длинные светлые волосы парня были собраны сзади в хвост, тоже по нынешней моде.
Наконец он вернул мальчишкам девайс, который вертел в руках, — кажется, планшет, в этом Анна не очень хорошо разбиралась, — а те, смеясь, похлопали его по спине, видимо, на прощание. Ну что за панибратство! Анне снова захотелось оказаться на месте директора этого колледжа. Ну, или хотя бы преподавательницы, чтобы иметь право отчитать такого, с позволения сказать, учителя и призвать его к порядку.
Но надо было отдать ему должное: мальчишки при нём всё-таки не матерились. Значит, уважали.
Анна поспешила прочь, чтобы не столкнуться в воротах с горе-преподом, и направилась по проверенному маршруту — в краеведческий музей. Стоило бы уже приобрести абонемент на посещения, с мрачным юмором подумала она. Но музей уже был закрыт. Время позднее.
Пройдя туда-сюда по двору, где красовались старинные пушки времён позапрошловековой кавказской войны, она всё же решила ещё раз приблизиться к церкви. Подняла голову, глядя на сиявшие в солнечных лучах купола. И вдруг заметила, что из боковой двери — она не помнила точно, как называлась эта часть церкви, — вышел священник и внимательно посмотрел на неё.
Анна тоже, в свою очередь, присмотрелась к нему… и обомлела, едва не ахнув. На священнике была длиннополая чёрная ряса с большим золочёным крестом на груди, но Анна сразу же узнала в нём молодого препода, который полчаса назад панибратствовал во дворе колледжа с мальчишками! Сомнений у Анны не оставалось: это был он, его некрасивое худое лицо с мягкой улыбкой и смешной недобородкой.
Неожиданно для себя она шагнула вперёд и быстро сказала, боясь передумать:
— Простите…
И осеклась, не зная, как правильно обратиться к нему. Святой отец? Отче? Батюшка? Да он же был лет на десять моложе неё! Какой он для неё батюшка!
— Меня зовут отец Сергий, — спокойно сказал священник всё с той же немного рассеянной мягкой улыбкой. Видимо, его совершенно не смущало, что женщина гораздо старше него годами обратится к нему именно так. Конечно, ведь даже шикающие на всех злобные старушонки в чёрных одеяниях, постоянно толкущиеся возле церкви, тоже называли его отцом и целовали руку, вот он и привык. С пацанами же он не так общался! Почему вот только местные старушонки не загрызли его насмерть, видя, во что он одевается… как же это правильно назвать? В миру? Да, в миру.
Вся эта невнятица вихрем пронеслась в голове у Анны, когда она подошла к священнику ещё ближе и сказала почти шёпотом:
— Помогите мне. Прошу вас. Я… я… — у неё начал заплетаться язык, и она крепко сжала руки за спиной, переплетя пальцы. — Я... совершила нечто такое, что… сильно меня мучает. Скажите, что мне делать?
Взгляд его светло-голубых глаз ничуть не изменился, когда он участливо спросил, склонившись к Анне с высоты своего роста:
— Вы крещены? Как вас зовут?
— Анна, — пробормотала она. — Нет. Я некрещёная.
— Если вы примете святое крещение, — продолжал он тихо, — придёте ко Христу…
— То мои грехи простятся мне, ибо я начну новую жизнь, и бла-бла-бла, — почти зло перебила его Анна. Конечно, что ещё он мог ей сказать! Его обязанность — разводить такую агитацию! — Знаю, я погуглила. Да-да, — продолжала она, криво усмехаясь и сама чувствуя, как перекашивается её лицо от этой усмешки. — Но всё дело в том, что я не верю в Бога. Вернее, — поправилась она, — я верю, что существует нечто непознаваемое… но вся вот эта ваша обрядовость, — она взмахнула руками, указывая на кресты и лампадку под иконой в нише, — она меня тяготит и кажется нелепой. Извините, — спохватилась она.
Она с отчаянием подумала, что на месте этого молодого священника пожала бы плечами и просто ушла отсюда, оставив странную тётку с её крамольными разглагольствованиями стоять там, где она стоит.
Но он не ушёл.
— Вы же приходите именно к храму, и часто приходите, — рассудительно заметил он и пояснил в ответ на её недоумённый взгляд: — Я уже видел вас здесь. Вы идёте либо к огню, — он указал на мемориал, — либо в музей. Но сначала вы всегда подходите к храму.
— Да, — пробормотала Анна, опуская голову, — но я никогда не захожу внутрь. Что мне там делать? Я некрещёная, неверующая, а у вас там эти ваши бабульки, и я… не думаю, что имею право входить туда вообще.
Она беспомощно развела руками. Какой дурой она, должно быть, выглядит в его глазах!
— Вы сказали, что мучаетесь из-за того, что совершили, — прервал он её уже не мягко, но почти властно, напряжённо сдвинув светлые брови. — Что именно вы сделали? Аборт?
Анна вздрогнула и даже отшатнулась, невольно прижав ладонь к груди.
— Как вы догадались? — выдохнула она. — А впрочем… исповедь… вы же исповедуете.
Чего только, наверное, не приходилось выслушивать этому мальчишке с недобородкой по долгу, так сказать, службы!
— Так глупо, — хмыкнула она и почти вызывающе тряхнула головой. — Подумаешь, преступление! Любая баба это столько раз делает, что…
— Но в глазах Божиих это убийство, — сурово перебил он, и Анна вновь попятилась, задохнувшись — так страшно это прозвучало в его мальчишеских устах. — Детоубийство. И верующая христианка не смеет зайти в храм после этого. Он исповедуется и несёт свою епитимью. Искупление.
— А, значит, вот почему я тут топчусь и не могу войти, — с трудом пробормотала Анна, исподлобья косясь на священника. Он уже не казался ей мальчишкой: глаза его были печальными и усталыми, как на иконных ликах. — Может быть, я бы и не парилась… — она запнулась. — Не мучилась бы так. Но мне стали сниться сны. Вернее, один и тот же сон.
Раньше ей казалось, что она никому и никогда не сможет рассказать об этом. Произнести такое вслух… и не сойти с ума.
— Какой сон? Расскажите, — коротко велел отец Сергий, шагнув к ней. Всё-таки она довольно далеко отскочила, когда он заговорил про… убийство.
Но она ведь и сама именно так думала о случившемся.
Убийство. Детоубийство.
— Мне снится мой мальчик, — с запинками, медленно выговорила она, снова опуская голову. — Я… знаю, что это был мальчик, понимаете? Только он уже большой. Лет пяти, наверное, или шести. Светленький такой, в белой майке, — она сглотнула. — Похож на мои детские фотографии... Стоит передо мной и говорит мне: «Мама!». Мама, мама… — повторила она шёпотом и замолчала, будто чья-то жёсткая ладонь стиснула ей горло. Но потом она всё-таки с усилием закончила, глядя не на священника, а вниз, на серые потрескавшиеся плиты двора. — У него нет рук. Совсем. Вернее, вместо правой — культя… а вместо левой — крыло.
Говоря это, она чувствовала, как кровь отливает у неё от лица: в лоб и щёки словно впились сотни крошечных иголок.
— Крыло? — так же шёпотом переспросил священник. Анна наконец вскинула глаза и увидела, что его впалые щёки тоже побледнели. И обречённо кивнула:
— Да. Врачи сказали мне после обследования, что мой ребёнок родится с болезнью Дауна. Это на позднем сроке выяснилось, на двадцатой неделе. Делали анализы… амниоцентез, потому что я считалась старой первородящей. Мне ведь уже тридцать семь, — теперь она говорила быстро, захлёбываясь этой торопливой скороговоркой. — И я… сделала это. Аборт. Потому что как иначе? Как я подниму инвалида? Я ведь одна. Мой… в общем, Михаил сразу сказал, что я дура, когда я решилась забеременеть. И ушёл. Но я тогда думала… думала, пусть у меня будет сын! А получилось… вот как. Вот так получилось.
Она судорожно дёрнула руками и зажмурилась. Было так больно говорить, будто кто-то действительно душил её, но… недодушил.
Зря!
Анна опять поглядела в серьёзные светлые глаза священника. Тот молчал. Конечно, что он мог ей сказать!
— Простите… простите… — выдавила она, отворачиваясь и сглатывая. — Я гружу вас непонятно чем… и вы слушаете, а ведь я не ваша прихожанка… и даже в Бога не верю.
— Но, возможно, он верит в вас, — просто сказал отец Сергий и, увидев, как Анна изумлённо раскрыла рот, быстро добавил: — Это не я выдумал. Это такое изречение, довольно известное. Вы можете… погуглить. И вы можете… — он прикусил губу, а потом решительно закончил: — Можете взять ребёнка из детского дома.
— Да кто мне даст! — прошептала Анна, не сводя с него широко раскрытых глаз. — Я же одинокая баба, неустроенная, живу тут на птичьих правах и зарабатываю гроши.
— Это ерунда, — оборвал её священник почти гневно. — Вы сами знаете, что это ерунда… и вы уже думали об этом.
— Да, — согласилась Анна. У неё вдруг ослабели ноги. — Думала… что я могу просто приходить в приют… или в больницу, где есть брошенные дети… читать им… играть.
— Присядьте, — проговорил отец Сергий с неожиданной мягкостью и крепко взял Анну за локоть, подводя к скамейке. Пальцы у него были тёплыми и крепкими. — Я должен идти, скоро вечерняя служба. Вы… — он помедлил. — Вы, пожалуйста, не исчезайте, вы приходите сюда. Я буду ждать вас.
— Конечно, я приду, — едва шевеля губами, ответила Анна. Она чувствовала такую усталость, словно таскала мешки. В музее она видела фотографии: женщины носят мешки с песком, строя военные укрепления. — Я всё время сюда хожу.
Он кивнул, стремительно повернулся и исчез в притворе храма. Это слово внезапно вспомнилось ей. Вот как это называется — притвор.
Толстая полосатая кошка вышла из той же боковой двери и деловито мяукнула. За ней вприпрыжку выскочили два маленьких котёнка, тоже полосатых. Анна опустила руку, и котята доверчиво подбежали к ней, обнюхивая её пальцы и подол юбки.
Она ещё немного посидела на скамейке, потом поднялась и начала осторожно спускаться по лестнице. Ей надо было наконец выяснить, где в этом городе находится детский приют.
Над её головой ударили колокола, и густой звон медленно поплыл в воздухе. «Вечерняя», — вспомнила Анна.