Пьер – типичный европейский парень, спокойный, доброжелательный, глубоко убежденный в превосходстве и незыблемости западных ценностей. Жил он тихо и благополучно в Берне в полной гармонии со своей любимой родиной – Швейцарией. Да и могло ли быть иначе? Ведь к его стране тянутся люди со всего света: каждому хочется хотя бы на миг глотнуть райской жизни. Все так, но судьба прихотлива – иной раз очутишься там, где и не думал быть. Тем более, что предпосылка для этого была: Пьер, не испытывая особого интереса к Востоку, выбрал своей специальностью изучение одной из тамошних стран – Ирана. Впрочем, вместе с получением диплома он узнал, что когда-либо побывать в этом государстве у него практически нет шансов.
Пролетело несколько лет, прежде чем к нему поступило неожиданное предложение – поехать сотрудником одной из международных гуманитарных организаций в Афганистан. Помогло то, что афганцы говорят, можно сказать, на одном с иранцами языке: афганский дари и иранский фарси – близкие родственники. Не очень охотно, но все же Пьер согласился на такой вариант. Да, опасно, но и деньги платят не как в Швейцарии. Простой человек везде считает копейку – даже в райской стране.
И вот его первое восточное государство. После Берна столица воюющей уже несколько десятилетий страны показалась ему воплощением разрухи и материализованного отчаяния. Раздолбанные то ли танками, то ли тысячами солдатских сапог улицы, повсюду кучи мусора, стаи бродячих собак, быстрые бесшумные тени покрытых с головой женщин, вечная тревога, повисшая в воздухе. Несмотря на постоянную готовность к худшему, взрывы в разных местах города всегда раздаются неожиданно – со многими жертвами.
Вот почему сотрудники миссии, где работал Пьер, жили в своем кампусе словно в осажденной крепости. И в город без крайней необходимости не разрешалось выходить. Но внутри условия были вполне сносные – люди размещались в просторных помещениях, хотя и с заколоченными окнами, имелась необходимая мебель, для каждого коттеджа – повар и прачка из местных. Женщины-афганки выполняли свою работу с большим рвением, а повара неплохо готовили. Так, в коттедже Пьера, где, кроме него, жили еще несколько человек , повар Джаббар умело делал мясные и куриные блюда. Но Пьер не очень-то его привечал, откровенно говоря, едва терпел. Швейцарца раздражали в этом человеке его восточная размашистость и шумность, бестактность и отсутствие какой-либо выдержки. А одна особенность Джаббара просто выводила Пьера из себя – повар был буквально помешан на шурави. Они упоминались, где надо и не надо. Однажды он слышал, как Джаббар объяснял какому-то человеку, как разыскать нужный ему адрес.
- Значит, так, - говорил повар, - выйдешь из нашего кампуса, пройдешь по улице полкилометра, увидишь котельную, построенную шурави, пройдешь дальше еще полкилометра - там стоят жилые дома, тоже построенные шурави, ищи среди них свой номер.
«Причем тут шурави? –внутренне кипел Пьер и как-то, не выдержав, спросил Джаббара:
- Что ты носишься с этими шурави? Такой страны уже давно нет!
- Почему нет? – возмутился Джаббар. – Люди-то остались, народ такой есть.
- Что ты такое говоришь – какой народ? Страна распалась на множество самостоятельных государств.
- Не-ет, - убежденно ответил повар. – Народ никуда не делся. Один человек - другое дело, а народ так сразу не заменишь, народ - это живучая сила.
Вот и поспорь с таким! Пьер безнадежно взмахнул рукой и отправился по своим делам.
Но прошло время, и Пьер снова услышал, как Джаббар заказывал одному их русскому сотруднику, отъезжавшему в отпуск в Узбекистан, привезти оттуда утюг.
- Только чтоб утюг был шурави. То, что сейчас делают, мне не надо. У моего соседа утюг шурави двадцать лет без поломок! Мне только такой нужен. Запомни – утюг шурави!
- Да я не знаю, - отнекивался Василий, - можно ли сейчас такой разыскать, разве что на барахолке…
- Послушай, - обратился Пьер к Василию на английском, - неужели ты всерьез принимаешь этого чудака? Может, он еще какую-нибудь древность тебе закажет? Сам подумай, откуда сейчас в Ташкенте возьмется советский утюг?
-Ну, это ты зря,- обиделся Василий. – Мы же были единая страна, забыл, что ли?
- Я вообще не понимаю,-- раздраженно ответил Пьер, - что ты, русский, делаешь в Ташкенте?
-- Как – что? – растерялся Василий. – Это моя родина, я родился и живу в Ташкенте. Там похоронены мои дед и две бабушки, родители живут…
- Странные вы все, - вздохнул Пьер. – Время стирает все!
- Ну, я бы так не сказал… Пролетели тысячелетия, а наскальные рисунки древних, фрески Афросиаба под Самаркандом не стерлись.
Неожиданно Пьер смягчился:
- Вообще-то я давно мечтаю попасть в Узбекистан, увидеть всю эту древность. Многие называют вашу страну сердцем Востока.
- Хочешь, помогу тебе организовать туда выгодный тур? –откликнулся Василий. – Не пожалеешь. Несколько лет назад мне пришлось говорить с американкой из корпуса мира. К нам и таких засылали, а теперь что-то о них не слышно. Так та американка – кажется, она была из Сиэтла – называла наш край лучшим местом на земле.
- А я считаю лучшим местом Швейцарию, - засмеялся Пьер.
- Твое право, - согласился деликатный Василий. – А что ты знаешь про нашу страну?
- Что ты имеешь в виду – Россию или Узбекистан? У нас не было какого-то деления. СССР воспринимался как одна громадина, и я, как и многие, знал, что у вас хорошее образование и все ваши люди – очень дисциплинированные, выполняют все, что говорит им власть.
- Да, не густо у тебя со знаниями о нас, - усмехнулся Василий. – Тебе и в самом деле стоит съездить к нам. Тогда, быть может, что-то поймешь. Лучше раз увидеть…
Василий в самом деле помог с туром. Свой наступивший отпуск Пьер начал с Хивы – небольшого, но впечатляющего городка в Хорезме. Там он впервые ощутил неповторимый аромат современного Востока: обескураживающее сочетание застывших в вечности, никогда им ранее не виданных причудливых минаретов и тяжеловесных крепостных стен и рядом, под этими же стенами, - бодрящий праздник движущейся жизни: ныряющие звуки заунывных протяжных песен вперемешку с мелодичным женским смехом, громкими выкриками зазывал – продавцов бесчисленных сувениров на все вкусы, гомоном толпы, облаченной кто во что горазд – одни в старинные длиннополые одежды, другие – в мини-юбки, третьи – в огромные лохматые туркменские шапки. С таким Пьер еще не сталкивался. Это нельзя было сравнить ни с чем, даже с бразильским карнавалом. Здесь сошлись два времени: сквозь одно проносился грозный, неукротимый дух Тамерлана, в другом же метался несколько бестолковый, сумбурный, словно чего-то потерял, дух нынешних тусовок, а то и организованных мероприятий.
Пьер был так ошеломлен, что гиду пришлось усадить его в машину и отвезти в пустыню, где, наоборот, царила оглушающая тишина, и неизвестно, что больше отпугивало – пир жизни или безбрежная тоска безмолвия. Остановились на том, что нужно ехать дальше – в Бухару.
Этот город поразил Пьера не только своими памятниками, но и размахом предпринимательства. Впечатления наплывали одно на другое, и Пьеру, привыкшему все анализировать и раскладывать по полочкам, это очень мешало. Но в конце концов ему все-таки удалось сделать главный вывод: несмотря на развитую жилку предприимчивости у жителей этого города, в глубоких морщинах его лица таится столько усталости, что они словно шепчут: «Все уже было. Дайте покой».
Впрочем, этот пессимистический настрой на следующий же день был опровергнут Самаркандом. Здесь желание продолжать свое великолепное существование ощущалось очень сильно. И, видно, не случайно Пьер, бродя среди знаменитых памятников, не один раз вспомнил символический миф о птице Феникс. «Сгореть дотла, чтобы затем вновь возродиться» - не это девиз творческих личностей? А также всех, кто не признает благополучного тления?
С такими мыслями и багажом впечатлений, каких у него никогда еще не было, Пьер на несколько дней заехал в Швейцарию повидать отца.
- А ты какой-то совсем другой, - обнимая и разглядывая сына, заключил отец. = Древность, что ли, тебя вдохновила? Ну, признавайся, что тебя больше всего потрясло?
- Многое. Но, боюсь, самое главное мне не удастся тебе разъяснить.
- А ты загадками не говори. Скажи просто, что в твоей душе. Не бойся, я пойму.
- Больше всего меня потрясло несоединимое сочетание. В этих древних городах, с одной стороны, все, как у нас в Европе, - чистые улицы, дома с удобствами, магазины с множеством товаров… Вот видишь, я куртку купил, - Пьер крутанулся перед отцом в обновке,-- как думаешь, сколько стоит? Всего 75 долларов, а у нас такая за 200 – 250 идет. Еще там опрятные и вежливые люди, красивые, приветливые девушки. Но есть также то, чего нет у нас. Это Магоки-Аттари…
- А это еще что за чудище?
- Не чудище, отец, а скорее наоборот, нечто, связанное с приятными запахами.
- Как это нужно понимать?
- Магоки-Аттари –это место, где еще в доисламский период торговали идолами, всяческими снадобьями, пряностями. Находится оно в Бухаре недалеко от центра города, где в земле есть большущее углубление, огромная такая яма, на дне которой стоит храм. Верх его крыши ниже уровня поверхности улицы. Другими словами, храм этот откопали и восстановили в советское время – представляешь, сколько веков пролетело над Бухарой, прежде чем эту древнюю постройку полностью занесло наносами? А возвели ее предположительно еще в эпоху зороастризма и лишь спустя века переделали в мечеть, сохранив древнее название – Магоки-Аттари. У него есть еще одно толкование – мечеть в яме… Ну, удалось меня понять?
- Да как сказать, - нерешительно начал отец. – Ты говорил о несоединимом сочетании. Получается, кому-то это удалось. Древняя сказка ужилась с достижениями нашей эпохи. Правильно я понял?
- Конечно. Еще я вспоминаю, как мы стоим у входа в арк – это крепость там же, в Бухаре. Гид рассказывает, как во время революции несколько отчаянно смелых девушек сговорились у подножия этих тысячелетних стен дружно сбросить паранджу на глазах у народа средь бела дня. Легко сказать – попробуй сделать! Они медлили, боялись, а толпа их противников все разрасталась. Наконец девушки решились, и первые самые тяжелые и острые камни полетели в них из рук их же отцов… Я как наяву представил эту кровавую сцену и в ужасе повернулся назад. Мимо нас вдоль улицы непринужденно проплывали говорливые стайки нарядных девушек с яркими веселыми глазами. Контраст между воображаемой и реальной картинами был так велик, что в мозгу у меня шевельнулась мысль: а может, революция – это не так уж бессмысленно? Как ты думаешь, отец?
Ответ прозвучал не сразу:
- Мой опыт говорит, что лучшая доля никем в подарок не преподносится. Впрочем, у каждого на этот счет свое суждение. Одно я точно знаю – без потрясения жизнь неподвижна.