Солнечный мальчик

            
   Июльское лето было нещадным. В полдень столбик термометра, расплавленной ртутью, показывал за сорок два. Плавилось все. Исчадие асфальта астмой перехватывало дыхание. Лесные пожары в округе своим дымным смогом накрыли город. Казалось, сами мозги начинали закипать. Участились случаи неадекватного, необъяснимого поведения у вполне здоровых людей. Люди падали в обмороки.  Морги не справлялись с нарастающим потоком все поступающих и поступающих... Все работало по инерции. Это было похоже на сон, очень жуткий сон. Страшный суд начался, пришло время апокалипсиса.

      Недельный отпуск казался спасительным выходом, когда можно было вырваться из этого ада, плена города. Хотелось уехать, уехать далеко,  к реке, туда, где еще не горели леса.

   Небольшое село под Тулой спускалось прямо к реке, берега которой были укутаны, как курчавым каракулем, воротником из старых  могучих ив. Там пряталась река. Река носила очень необычное название - Осетр. Приютившие меня на неделю люди, хорошие знакомые, работали учителями в местной сельской школе. Андрей, так звали хозяина, стал редко бывать в городе и мы не виделись уже длительное время. Мария, после рождения сына, оставила работу, все ее время уходило на воспитание, хлопоты по хозяйству. Медленно увядала ее молодость. Из задорного, веселого и очень жизнерадостного человека, она превратилась в замкнутую женщину с усталыми глазами. Прошедшие шестнадцать лет, особенно последние годы, делали свое дело. Здоровье Марии стало вызывать опасение, депрессия разъедала ее душу. Вечером, во вторник, Андрей смущенно сказал мне, что завтра он должен везти Марию к психологу. Спросил, могу ли я присмотреть за нашим мальчиком во время их отсутствия... Сама просьба показалась мне нелепой. Я с радостью согласился, так как, на правах гостя, просто не мог отказать в таком малом деле. "Солнечный" ребенок, так  зовут таких детей за вечную улыбку, был покладист, мог обслуживать себя сам. Синдром, который был у нашего, вечно улыбающегося ребенка, не мешал ему.

 Вот только родители были на грани...

   Площадка перед частным домом, засаженная многолетними цветами, заросла травой, которая была сейчас желтой, выжженной солнцем. Цветы были еще живые, их, вероятно, периодически поливали. Слева начинался сад. Под старой яблоней находился разборный павильон, где стоял плетеный стол и такие же кресла. Рядом кресло - качалка, в котором могли разместиться не менее трех человек. Я сидел один, слегка раскачивался, читал. Вениамин, так звали моего подопечного, находился постоянно в движении. Он часто вставал с плетеного кресла, подходил к деревьям, трогал листья, неспелые плоды, что-то говорил. Я наблюдал за ним, он периодически обращался ко мне, улыбался и задавал вопросы. Я не успевал ответить, так как он сам отвечал... Вопросы были простые, но его ответы иногда вызывали у меня изумление. Я старался понять логику его мышления. К примеру... Он спросил меня, хочу ли я пить? Я готов был ответить, что да. Но, на полуслове я получил уже ответ, что сегодня холодно и потому вода холодная, можно простудиться. Я молчал, старался не рассмеяться. Тут он взял меня за руку и стал тянуть. Я встал.  Он тащил меня к навесу, где были остатки дров. В глубине, после яркого солнца, было трудно сразу разглядеть щенка, который лежал на куче старых газет. Его  разморило жарой  и он не желал выходить на свет. Он тоскливо смотрел на нас своими очаровательными глазками, моргал, слегка скулил, вилял хвостиком, припадал на передние лапки, прижимая при этом свою головку к лапкам.  Было весело смотреть на это страдающее от жары существо. Вениамин присел к щенку, стал гладить его  против шерстки. Это было противоестественно, но я не стал вмешиваться в этот процесс выражения любви. Вдруг Веня стал ощупывать щенка, укрывать его газетой. Я спросил его, что он делает? Улыбающееся лицо подростка, как мне показалось, стало на короткий момент серьезным. –Шарику холодно, он замерз.

 Он продолжал укутывать щенка газетами, тот уворачивался,  крутился на месте, это ему явно не нравилось. Я постарался отвлечь мальчика, увел в сад, стал рассказывать ему про служебных собак. Он внимательно слушал меня, стал засыпать в кресле. В какой-то момент я потерял контроль, Вениамина не было рядом. В это время он выходил из дома в направлении  навеса, где оставался щенок. Пройдя следом за Вениамином, я остановился недалеко, пытаясь не привлекать его внимание, и стал наблюдать.  Ужас охватил меня, когда я понял, что успел в последний момент остановить поджог. Веня неумело чиркал спички, они ломались, он доставал очередную, рассыпая при этом остальные, пытался поджечь газеты, на которых находился щенок. Я отобрал спички, собрал рассыпанные. Мое кровяное давление зашкаливало, я ощущал не молоточки в висках, в них стучали молотки...

    Во время обеда мы молчали, точнее, молчал я...  Повернувшись к мойке, чтобы убрать посуду,  краем глаза заметил убегающего подростка. Теперь, уже через окно, я видел спешившего под навес Веньку. Времени на раздумья  не оставалось. Я выбежал из дома. Подбегая к навесу, почувствовал запах горевших газет. Газеты нехотя разгорались, щенок забился в щель между дровами, скулил. Оттолкнув поджигателя, бросился затаптывать набиравший силу огонь. Вениамин стоял у стены, правая рука его,  поднятая как в замахе, чтобы ударить, замерла. В кулаке был зажат коробок спичек. Мы смотрели друг на друга. Лицо его улыбалось, но в глазах я прочитал  гнев. Он шептал одно и то же: «Шарику холодно, Шарику холодно...»

   Я стал медленно приближаться, он угрожающе повел рукой, с явным намерением ударить меня. Я схватил его за руку, за запястье, придавил ее к стене, стал бить тыльной стороной его кисти об стену. Это было мое отчаяние, беспомощность. Мои мысли лихорадочно искали объяснения тому, что же я делаю. Все промелькнуло мгновением, я нашел оправдание своим действиям.  Я подумал, что  причинение мною боли вызовет рефлекторную связь и, впредь, он не повторит задуманного. Я продолжал бить его кистью об стену. Спички давно выпали из его руки, теперь я ощущал его сопротивление, но оно ослабело...

     Мы вышли из под навеса, оба опустошенные. Мне показалось, что он плачет, он что-то говорил, было непонятно что, но похоже было на всхлипывание. Мне было жалко его, мое сердце сжалось, я был готов сам разрыдаться. Мы остановились, я прижал его к себе, а он все продолжал то ли говорить, то ли плакать. Я понял одно, что я сделал ему больно. Он высвободил правую руку, стал показывать ее мне. Легкий кровоподтек на тыле кисти увеличивался. В глазах его я читал укор, вспыхивали искорки ненависти и еще что-то, что мне не было доступным, что оставалось мне непонятным. Это вызывало у меня страх, тревогу и усиливало мою беспомощность, мою вину.

   Родители вернулись поздно, когда люди уже расходились... "Солнечный" ребенок бежал навстречу родителям, улыбка светилась на его лице. Мои руки, покрытые сажей, беспомощно свисали вдоль тела, я не мог сдвинуться с места.

... Удалось отстоять дом, что случилось со щенком, я не знал...