начало: http://www.proza.ru/2012/05/02/429
На восьмое декабря специально взял отгул, чтобы успеть перепечатать "Ловушку" и отнести вечером в лито на улицу Юбилейная на первом этаже 12-этажки, где мы сейчас собираемся. В другие вечера сюда приходят ветераны. Фонфора просил принести рождественский рассказ. Сомневаюсь, что кто-то сможет написать, у меня получился случайно, неожиданно. Пришел немного раньше, и Фонфора успел ознакомиться. Рассказ ему понравился, и он попросил прочитать.
Я согласился, давно не читал, и ожидал, что рассказ может понравиться. Немного волновался, и от этого частил, но читал выразительно, отчего рассказ выиграл, почти всем понравился. Этим почти — был Алексей Алексеев. Я ожидал от него гадости. Он и сказал:
— Я бы не стал читать такой рассказ. Это даже не чернуха, а серо. Такие рассказы можно писать тысячами.
Очень похоже на мою раннюю реплику, когда я сказал что такими стихами, как у него, можно заполнить семитомник, пиши, что взбредет в голову. То ли отомстил, то ли говорит, что думает. Мне хотелось сказать, что рассказ писал не для него, что в его оценке не нуждаюсь, но сдержался.
Промолчал даже при оценке его новых стихов, входящих в цикл, где он намеренно избегает предлогов "к-в-с", это трудно, но дисциплинирует и требует особых выразительных средств. Говорил он напыщенным, утомленным тоном, через губу.
Конечно, у него талант, но, я считаю, точка приложения таланта ошибочна, это его и погубит, то есть он не состоится как большой поэт, разве что, областного масштаба. Впрочем, жизнь покажет, насколько я прав. Но насчет Виктора Толстова я оказываюсь прав, он не прогрессирует, некультурность его подводит.
Слова Алексея запали занозой, то и дело вспоминал и переживал их. Он не пытался задуматься, что каждое произведение имеет свой адрес, и в данном случае мой рассказ пришелся не по адресу, он был вынужден выслушивать то, что ему не по духу, и совершенно не нужно. Поэтому, когда Фонфора заставил его выступить, он и сказал то, что думал, ему плевать, какое впечатление произведут его слова, пусть не лезет в чистое искусство со свиным рылом. Юношеская жестокость.
Ученые говорят, что агрессивность зависит от определенного состава крови, мол, радиоактивное облако, после испытания атомной бомбы, прошло над Татарией, отчего сейчас там молодежь жестокая, все время дерется. Ищут причину там, где её нет. Всё проще: вожакам выгодно такое состояние, когда подчиненные пацаны приносят дань и не могут объединиться против них же, потому что разобщены на противоборствующие кланы. Пацаны этого сообразить не могут. Поймут, когда вырастут. Взрослым сейчас не до них, заняты своими делами.
Позже Кудряшов прочитает мой рассказ, и ему понравится. Два раза скажет:
— Надо бы его напечатать.
Гришмановский каждый раз приходит с пассией, по-девичьи миловидна, но не более, ярко накрашенные губы. Молчит, не вмешивается, но улыбается, или тихо смеется, когда смешно. Я от него ожидал негативной оценки, но ему рассказ понравился, даже зачитывал цитаты. Передразнил Рашевскую, которая скажет про рассказ:
— Нас не поймут.
N ни с кем не разговаривает, и с ним тоже, понимают, что человек болен. Угрюм, ни на кого не смотрит, только в свою тетрадь, где что-то черкает, исправляет, может быть, делает видимость, чтобы ни на кого не смотреть.
Когда Фонфора спросил его мнение о моем рассказе, сразу и грубовато сказал пассии, сидевшей напротив него:
— Не смотри мне в глаза, я не люблю этого.
Гришмановский сильно покраснел и засмеялся:
— Я тоже смотрю.
Говорил N, словно ученик, вызванный к доске, и плохо знающий урок, вымучивая слова:
— Автор заметно прогрессирует. Чувствуется заимствования у Гиляровского, Достоевского, у которого такие герои, как Соня Мармеладова, которая пытается...
— Ближе к теме, — несколько раз просил Фонфора.
Но он продолжал до фразы:
— И никто не знает, что можно ожидать в будущем от автора.
— Да уж ничего хорошего, — тут же подал я реплику, которая сама просилась.
Гиляровского я даже и не пытался читать.
Удивляет Фонфора, как он до сих пор не поймет, что нельзя заставлять всех подряд выступать, тем более больного, как этот?
После перерыва N надел старое пальто с вязаным воротником, какие были в моде во времена моей молодости, то есть 25 лет назад, рукав небрежно зашит черными нитками, и ушел. Жалко его, но неприятен его бзик, что он считает себя творчески состоятельным.
Рассадин не пропускает ни одного занятия. Тогда я не догадывался об истинной причине, ему хотелось стать руководителем лито. Назвал меня лириком, а рассказ чернухой, мол, сейчас это модно. Говорил долго и нудно, совершенно не заботясь, что кому-то его рассуждения неинтересны, то и дело возвращался и перебивал других, продолжая дополнять свою мысль.
Юрий Брусникин посоветовал дописать другой конец, который ему больше нравился.
— Но тогда это будет ваш рассказ, а не мой.
Фонфора взял два экземпляра для "Благовеста", в рубрику рождественского рассказа. Я сомневаюсь, что напечатают, но другого выхода нет. Такие рассказы не нравятся редакторам.
В конце вечера Фонфора начал читать Кабакова "Невозврашенец", и я ушел, ни с кем не прощаясь, было уже восемь вечера, сколько можно сидеть? Теперь я снова свободен, надо ждать, когда придет идея нового рассказа. Когда это будет и от чего это зависит?
29 октября. В магазинах разбирают соль. Женщины рассказывают друг другу страшилки, мол, кончается соль, накопленная ещё при царе: а своей не запасли. И этому верят, потому что вера во все потеряна, и знают, что от нашей власти ничего хорошего ждать не приходится, коль даже соли нет.
31 октября. Самая большая очередь, в сто человек, за яйцами. В "Руси", то пусто, то густо, в основном торгуют по талонам и паспортам. Купил за пять копеек шнурки для туфлей, в обувном отделе только тапочки и кирзовые сапоги.
"Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью".
Центральное радио спохватилось, что по эфиру редко звучат песни республик, сейчас наверстывает упущенное, звучат молдавские, узбекские мелодии. Парламент России начнет с первого ноября отсчет своей программы, следовательно, игнорируя союзную.
Владимир Кудряшов по поводу напечатания книги Н. насмешливо сказал:
— Для этого надо с ними выпивать.
И я подумал, не такой ли ценой вышла его книжка, которую я взял в библиотеке?
Попробовал читать, но всё так серо, даже сюжет не захватывает. Если бы я пресмыкался перед Валей, лебезил, то она бы снизошла, чтобы замолвить словечко перед нужными людьми, а я даже простой благодарности не проявлял, наоборот, даже позволил себе обидеться. Хотя, если бы вышла моя книжка, она была бы не намного лучше выпущенных в этом году. Но так хочется, ведь это цель моей жизни, оставить хоть маленький след.
Впервые в этом году после войны, СССР стал импортировать нефть!
2 ноября. Вечером пришла мать:
— Я на минуту. Мне было откровение, что ты и твоя семья стоите над пропастью.
Я рассмеялся:
— Всем бы так стоять над пропастью, как я стою.
Она тоже засмеялась. В прошлый раз она уговаривала пойти в молельный дом на Мичурина, "там нет таких, как ты". Как же ей хочется поставить меня на колени, напугать. Она понимает, если склонит меня к вере, то, значит, снова вернет себе власть, и будет командовать как встарь, а я буду покорно прислуживать. Ей всё кажется, что она умнее других, и нежелание подчиняться ей, воспринимает как упрямство.
Рассказала, что хочет вызвать московскую комиссию, которая бы установила, откуда у неё дар предсказания, от черта или от сатаны? Мол, нынешние верующие говорят, что от сатаны, но как это может быть, коль она верует в Бога? Действительно, человек может сам себя свести с ума, что она и сделала.
Обычно, больные подагрой или туберкулезом талантливы. Но я не хотел бы такой талант, поэтому у меня его и нет.
Радио сообщает, что Госбанк оказался банкротом, не оказалось золота, даже тех 240 тонн, о которых постоянно писали всё время советской власти. Неужели не будут судить тех, кто довел страну до такого состояния?
"3айцы читают экономический журнал.
— Теперь я понял, — говорит один другому, — что причиной коррупции у волков было отсутствие гражданской смелости у нас, зайцев".
19 ноября. Странное впечатление производит диктор Кириллов в модном красивом свитере, сытый, ухоженный, рассуждающий и осуждающий нищенские карточки, которые вводятся по всему Союзу. Ему ли понять, как живется народу? Взбунтовавшие депутаты выпустили пар, колобок Лукьянов в очередной раз уцелел благодаря ораторскому искусству заговаривать зубы.
А время идет, это на руку мафии, партаппарату, всем, кроме народа. Это все поняли, но изменить ничего не могут, потому что они не депутаты, а депутаты разные, не все хотят, а иные поняли, что бесполезно стену пробивать своей головой.
В местной печати сообщения, что на свалку вывезены несколько тысяч банок мясных консервов. Те, кто видел и знал, несколько раз приходили и набивали свои сумки вполне хорошими, не бомбажными консервами. Если даже и поверить владельцам, то ведь можно было просто вручную перебрать, и хорошие пустить в продажу, а не выбрасывать и закапывать в ямы.
В прошлый раз Слава, пишущий красивые стихи, выразил желание прочитать мою повесть, и я, наивно, предложил поехать со мной и взять свободный экземпляр. У него своя машина, правда, очень старая, ветровое стекло сильно треснуто. Он вошел со мной в квартиру, взял повесть и пообещал через неделю вернуть, но даже не пришел, и я сразу подумал, что он из КГБ, куда и отнес мою рукопись. Выходит, я своими руками отдал. Неприятно об этом думать.
Недавно на сессии писатель Кугультинов рассказал о встрече и разговоре с американцем, которому сказал:
— Вы знали, что у нас творятся репрессии? Почему же не вмешались? Вы обязана были вмешаться. Нельзя стоять в стороне и смотреть, как проводится геноцид, уничтожают народы.
Следуя этой логике можно и Гитлера оправдать, мол, был движим отеческой заботой о русских, советских, хотел спасти людей. Ум есть у этого «инженера человеческих душ»?
2 декабря Лёня принес мою повесть после прочтения. Неделю назад я случайно проходил мимо его дома и решил зайти на минутку, узнать, почему он не ходит? Я всё не могу понять, что ему это ненужно, он тяготится, и наивно продолжаю навязываться, а ему деликатность мешает, послать меня подальше.
Критику повести начал за здравие, отметил достоинства, что читать интересно и прочее, а потом о недостатках — плохой стиль, не выписаны герои, газетность, штампы и прочее. Его послушать — один путь — в корзину.
Я хотел было сварить кофе, а пока предложил почитать новый рассказ, который написал вчера, а сейчас сидел, перепечатывал. Он с завистью посмотрел на меня:
— Какой ты счастливый, взял и написал, ни о чем не задумываясь, а я занимаюсь самоедством, и не могу писать.
Я его понимал: ему хотелось сразу создать шедевр, и по стилю, и по всем качествам. Но он не может понять, хотя я каждый раз его подталкиваю к этой мысли, чтобы он понял, что ему уже под сорок, а он пока ничего стоящего не написал, и не надо надеяться, что всё в будущем. Если хочешь писать, то садись и пиши, а не строить планы, как он, каждый раз рассказывает мне о романах, которые собирается написать. Он рассказывает, а я сижу и пишу, правда, ленюсь, надо писать больше.
Удивил неожиданным признанием:
— Я никогда не говорю правду. Не вижу смысла. Но тебе я говорю правду. Поверь.
В это трудно поверить. Противоречивая фраза. Лжец говорит: Я лгу.
Я понимал его и можно бы согласиться, что дураку бесполезно говорить правду. Но он и умному врет, потому что боится показаться плохим, а на самом деле, он думает совершенно, иначе. Я каждый раз говорю себе, не надо к нему больше приходить, так как он ясно дает понять, что не нуждается в моем обществе, а я продолжаю навязываться, как и к Ямпольцу, у меня совершенно нет гордости.
«Российская компартия была образована в 1898 году. Другого образования она не получила. Жаль".
— "Что будет после программы 500 дней"?
— Сначала 9 дней, потом 40 дней».
На восьмое декабря специально взял отгул, чтобы успеть перепечатать "Ловушку" и отнести вечером в лито на улицу Юбилейная на первом этаже 12-этажки, где мы сейчас собираемся. В другие вечера сюда приходят ветераны. Фонфора просил принести рождественский рассказ. Сомневаюсь, что кто-то сможет написать, у меня получился случайно, неожиданно.
Пришел немного раньше и Фонфора успел прочитать. Рассказ ему понравился, и он попросил прочитать, я согласился, так как давно не читал, и ожидал, что рассказ может понравиться. Немного волновался и от этого частил, но читал выразительно, отчего рассказ выиграл, и почти всем понравился. Этим, почти, был Алексей Алексеев. Я ожидал от него гадости. Он и сказал:
— Я бы не стал читать такой рассказ. Это даже не чернуха, а серо. Такие рассказы можно писать тысячи.
Очень похоже на мою раннюю реплику, когда я сказал что такими стихами, как у него, можно заполнить семитомник, пиши, что взбредет в голову. То ли отомстил, то ли говорит, что думает. Мне очень хотелось сказать, что рассказ писал не для него, и что в его оценке не нуждаюсь, но сдержался, даже при оценке его новых стихов входящих в цикл, где он намеренно избегает предлогов "к-в-с", это трудно, но дисциплинирует и требует особых выразительных средств. Говорил он напыщенным, утомленным тоном, через губу.
Конечно, у него талант, но, я считаю, что точка приложения таланта ошибочна, что его и погубит, то есть он не состоится как большой поэт, разве что, областного масштаба. Впрочем, жизнь покажет, насколько я прав. Но насчет Виктора Толстова я оказываюсь прав, он не прогрессирует, некультурность его подводит.
Слова Алексея запали занозой, то и дело вспоминал и переживал их. Он не пытался задуматься, что каждое произведение имеет свой адрес, и в данном случае мой рассказ пришелся не по адресу, он был вынужден выслушивать то, что ему не по духу и совершенно не нужно. Поэтому, когда Фонфора заставил его выступить, он и сказал то, что думал, ему плевать, какое впечатление произведут его слова, пусть не лезет в чистое искусство со свиным рылом. Юношеская жестокость.
Ученые говорят, что агрессивность зависит от определенного состава крови, мол, радиоактивное облако, после испытания атомной бомбы, прошло над Татарией, отчего сейчас там молодежь такая жестокая, всё время дерется. Ищут причину там, где ее нет. Всё проще: вожакам выгодно такое состояние, когда подчиненные пацаны приносят им дань, и не могут объединиться против них же, потому что разобщены на противоборствующие кланы. Пацаны этого сообразить не могут. Поймут, когда вырастут. А взрослым сейчас не до них, заняты своими делами.
15 декабря. Вечером в лито прочитал рассказ "Дива", большинству рассказ понравился, но не Виктору Толстову, который сказал:
— Всё неправда. Где автор видел такого, который отдал бы свои туфли?
Олег-поэт спросил меня:
— Как вы относитесь к проституткам? Не вы ли их делаете такими? Если это произошло с автором…
Боже мой! Он подумал, что я хожу по проституткам! Попытался объяснить: это мое творческое право — выдумывать всё, что хочу, но метал бисер…
И Кудряшов стал говорить заумное:
— Рассказ не следует правде. Где автор увидел свободные места в кафе?
Я не стал спорить, понял, зря читаю рассказы. Мне это ничего не дает, полезного для меня они не могут сказать, потому что сами творчески несостоятельны, и не умны.
Валя, внимательно всматриваясь в моё лицо, мол, правильно ли я понимаю её слова, произнесла:
— Такие сценки нужно уметь выписывать.
И что это значит? Я кивнул головой, соглашаясь. Кто же спорит? Конечно, надо уметь. Но, кто лучше автора знает, как это надо написать? У меня в рассказе всё пристойно, ничего неприличного. Подозревал, что ей больше нечего сказать, а наставить меня на путь истинный нужно, вот и сказала так.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/01/855