...-Я знавал твоего отца, когда он был героем войны! – Готфрид уселся напротив меня и тщательно старался не встречаться со мной взглядом, - и, к сожалению, видел и то, как сильно он изменился за последний год! Война ломает людей, меняет их порой до неузнаваемости. Тут, видишь ли, такое дело, сынок, - полицмейстер Швенмейер замялся, подбирая слова, - по закону, и по возрасту, ты попадаешь под уголовное преследование за… - он усиленно сглотнул и замер не договорив до конца.
- За убийство своего отца! – всё-таки собрался он с духом. Не смотря на все обстоятельства этого непростого дела, думаю, тебе грозит никак не меньше 5-6-ти лет заключения в лагере. А это может сломать тебе жизнь и загадить душу. Не я принимал эти законы, но я вынужден их исполнять, однако… - его голос окончательно сел.
Седой Готфрид задумчиво потеребил усы и постарался совладать с дрожью в голосе.
-Как видно пришло моё время отдавать кармический долг! Чтобы ты понял, что к чему, мне придётся рассказать тебе одну историю. Однажды, а было это несколько лет назад, наш отряд бросили на штурм одного из оборонительных укреплений. Не важно, где это случилось, и волею каких судеб я там оказался. Возможно, кто-то из тогдашних генералов решил переместить линию флажков на карте, не берусь судить, солдатам далеко от понимания генеральских замыслов и причуд. Где мы – ходячие фермы для вшей, замызганные окопные крысы, и где они – повелители солдатских жизней покрытые, что твоя зебра - лампасами да золотыми звёздами?!
Но стоило нам, в ночной вылазке очутиться среди траншей и окопов и ползком двинуть к кирпичным стенам полуразрушенного дворянского имения, как нас подстерегла волна обстрела. Меня частично прикрыло спинами бегущих в атаку товарищей. Я получил пулю в бедро, упал, не успев схватить полную порцию свинцовых пилюль доктора Смерти, как мы тогда окрестили пулемётные очереди. Я остался один, чуть живой, и вопящий от боли в изувеченной ноге. Не знаю, сколько я так орал, вскоре рядом загрохотал миномет, и тут-то меня и накрыло с головой, подброшенной взрывом землёй.
Когда я очнулся, то очень пожалел, что не умер. Боль как дикая собака грызла мои раздробленные кости, а придавленный слоем земли, я даже не мог дотянуться до винтовки, чтобы пустить себе пулю в лоб. Осветительная ракета внезапно рассеяла мрак, и вдруг я увидел, как ко мне, наполовину ушедшему в землю, ползёт какой-то человек. Он был одет в цвета Вальмарглов, тогдашних наших противников на этом участке фронта. Света мне едва хватило, что рассмотреть его лицо в деталях. Это оказался старик с жиденькой бородкой, низкорослый и плюгавенький. Сморчок – так бы его обозвали бы в нашем отряде, попадись он в перекрестье прицела.
Я даже обрадовался его появлению и понадеялся на приход скорой смерти. Но не штык блеснул в руках престарелого мужичка, а игла инжектора. Он что-то мне вколол. Скорее всего, это был морфин. Боль чуть ослабла, и старичок начал откапывать меня своими маленькими морщинистыми ручонками. К тому времени как он извлёк меня из-под завала, и начал перевязывать, мне стало уже все равно, что со мной будет. Утащат ли меня в плен, для допросов и пыток или же наградят орденом Дырявого Котелка первой степени.
Старичок всё бормотал, как попугай – Карма, Карма! И на наломанном наречии, мешая языки и диалекты, принялся мне объяснять смысл своего поступка. Мол, если жизнь, судьба, хоть как это не назови, однажды дала тебе шанс выжить, и не сгинуть, надобно кому-нибудь другому тоже обязательно помочь в беде и несчастье. Неважно кому – шлюхе, битой сутенёром, мальчишке, за которым гонится дикий кабан, любому. Важно – сделать это, до того как судьба опять поставит тебя на грань жизни и смерти. А иначе тебя ждёт вечное проклятие, ну или тебя вместо того, чтобы принять в Валгаллу после смерти, отправят чистить мильон солдатских сортиров.
Дед тащил меня на своём хиленьком загривке, надрываясь и бормоча незнакомые мне ругательства. Сквозь пелену морфийного забытья я понял, что тащит-то меня старичок в сторону наших окопов, но повторюсь, мне было уже на всё плевать. Я погрузился в сладкую дремоту и очнулся только к тому времени, когда по нам открыли огонь солдаты моего же полка, решив, что к ним подбирается диверсант или разведчик. Пули свистели вокруг нас, я улыбался как блаженный идиот, а старик, обливаясь потом, и отплёвываясь от песка, всё тащил и тащил меня вперед, как заведённый. Улыбка не сползла с моей одурманенной рожи даже тогда, когда одна из пуль нашла старика, и он затих. Пальба прекратилась, дозорные, в конце концов, узнали меня, и подоспели на помощь. Меня подняли на руки, и я увидел лицо мёртвого старика. Он тоже улыбался, довольный, как кот сожравший тарелку сливок, и будь я проклят, если виной тому мог послужить вколотый морфий. Я уверен, что он умер без сожалений, успев выполнить свой долг судьбы, кармы, как ты её не называй.
Готфрид замолчал и прикоснулся к обручальному кольцу, успевшему за давностью лет врасти в палец. Он вышел из комнаты, я слышал, как зашумела вода в умывальнике, как загрохотало упавшее в ванну мыло. Через несколько минут он вернулся, держа в руке с трудом снятое кольцо. Переложил его в карман мундира и начал собирать мои скромные пожитки в сумку и, не оборачиваясь ко мне, всё говорил и говорил.
-Мою жену Марту и дочку Нину убило при налёте в самом начале войны, когда я был на пересылке. Бомба, упавшая с цепеллина разнесла наш коттедж в щепки, даже тел, чтобы похоронить, толком не осталось. Одно это кольцо, вот и вся память. Всё, что я могу пощупать, вспоминая о той нашей, стародавней, довоенной жизни. Всё никак не мог от него избавиться, хоть и навевало оно мне тоску промозглыми морозными вечерами, резало по сердцу острее гвардейского штыка. Но видно моё время пришло, время отдавать долг судьбе, карме и этому безымянному старику с чахлой бородёнкой.
Собрав мои вещи, Швенмейер взял меня за руку, и повел вон из моего залитого кровью дома. Привел меня в ломбард, ни немало не колеблясь, отдал меняле кольцо, старинные часы и именной наградной пистолет. Забрал деньги, выскреб всю мелочь из кошелька, переложил мне в карман потрёпанного пальтишки всё, что смог тогда раздобыть. А потом отвел меня на вокзал, купил билет да дальней станции в провинции и усадил на деревянную скамью общего вагона.
-Будь мужественным! – напутствовал он и на это раз его голос не дрогнул, - Борись за своё место под солнцем, но не опускайся до подлости или малодушия и, главное, помни – придёт время платить по долгам судьбы, кармы и пёс его знает, чего ещё, не скупись, отдай всё, не размениваясь на пустые сожаления!
Поезд увёз меня вдаль и больше Готфрида Швенмейера я никогда не видел, и ничего о нём не слышал. Шли годы, Империи исчезали с карт, и из памяти людской. Города сгорали в пожарах, на месте пепелищ возникали новые. Уже никто не вспомнит, что такое «поезд», и что такое «цеппелин», а я всё помню слова о неоплаченном долге. Помню и жду! – Отто фон Бюрн поднялся со скамьи и протянул руку Олафу.
-Может сейчас самое время начать отдавать по задолженности, как вы думаете, молодой человек?!
Олаф тоже вскочил, сжал протянутую руку и, краснея, сказал:
-Можно попробовать. И мне отчего-то начинает казаться - этот ваш урок я тоже хорошо усвою!
Простите, уважаемый профессор, - Феликс решился задать один вопрос, - вот вы в своём рассказе упомянули, мирный пакт 1834 года, названный Пактом Золотого Орла и Красного Льва. Но ведь, сейчас 1984 год на календаре, как такое, может быть? Или я в чём-то ошибся, или чего-то недопонимаю?!
-Вы абсолютно правы! – в глазах Отто фон Бюрна блеснули озорные огоньки, - память вас нисколько не подводит, как и способности к арифметическому вычислению. Но это уже другая история…
продолжение следует...