========================Каллимах из Коринфа
На кладбище было как-то по-особенному солнечно и заметно пригревало. Словно кто-то незримый, заботясь о людях, которые спали здесь вечным сном, наполнил их последний дом тихой радостью и светлым покоем, - думала Рита. Вокруг росли высокие раскидистые берёзы. Их крепкие стволы цвета белого шёлка поднимались в небо, словно гигантские колонны античного древнего храма – и там, в вышине, увенчивались резными изумрудно-прозрачно-зелеными капителями листвы.
Коринфские, - мгновенно определила Рита. Зачёт по истории искусств она чуть было не провалила, но ухитрилась сдать. В Ритиной бедной голове непостижимым образом уместились все тринадцать томов Малой истории искусств под редакцией А.М. Кантора (двадцать семь томов Большой – не уместились). Коринфский архитектурный ордер – один из трёх греческих архитектурных ордеров – вариант ионического ордера, более насыщенный декором: колоколообразная капитель с двумя рядами стилизованных листьев аканта (восемь нижних, помещённых над астрагалом, и восемь верхних); абака с вогнутыми сторонами; лилейки из цветков и розеток…- вспоминала Рита.
Коринфский ордер изобрёл скульптор Каллимах из Коринфа (отсюда и название), живший во второй половине пятого века до нашей эры. Об этом рассказывает древняя легенда: прогуливаясь как-то по кладбищу, Каллимах увидел на могиле недавно умершей девочки принесённую кормилицей корзину с её вещами, которую оплели листья буйно растущего аканта. Эта корзина и стала прообразом капители нового ордера — коринфского, а сам ордер стали называть «девичьим», в противоположность дорическому и ионическому (дорический ордер символизирует собой аскетичность зрелого мужчины, ионический – повторяет характерную прическу греческих женщин).
Лезет же в голову всякая всячина! Обыкновенные берёзы… Или необыкновенные? – Рита запрокинула голову, любуясь представшим перед ней древним храмом. История искусств говорила о такой архитектуре как о далёком прошлом, а вот же она – настоящая!
Сквозь зелёный причудливый узор листвы голубело июньское небо и просверкивали солнечные лучи. Весело и звонко перекликались невидимые птицы (а может, это пели ангелы?). В розовом цветке шиповника деловито копошилась янтарно-жёлтая пчёлка, раздвигала мохнатыми лапками лепестки, добираясь до сладкого нектара. Рита засмотрелась на пчелу, на игру света в изумрудной листве, испытывая незнакомое чувство светлой грусти…
====================Царевишна- королевишна и забор
Рита приехала в Деулино вечером. И долго стояла у бабы-Тониного дома, обняв руками зелёный штакетник. Они красили его вдвоём с бабушкой прошлым летом – в два слоя, как хотела Антонида, и им не хватило краски. То есть хватило на забор, а на калитку и ворота краски почти не осталось.
Находчивая Рита вылила остатки зеленой краски в банку со старыми белилами, найденную ею на чердаке, и плеснула туда олифы – белила были старые, забытые когда-то Николаем и пролежавшие лет пять. Николай красил ими рамы, вот и остались… И хорошо, что остались!
Краска получилась светлой, и вышло красиво: густо-зеленый забор и светлая калитка и ворота. Воодушевившись, Рита уже одна докрасила ворота и остатками новой, так удачно изобретённой ею краски, прошлась вдоль забора и мазнула верхушку каждой штакетины. Забор получился нарядный – двухцветный, и Антониде «глянулся».
- Не было бы счастья, да несчастье помогло! – смеялась Антонида, обнимая усталую Риту. – Умучилась? В сарайку иди, платье сымай. Водой обольёшься, усталость уйдёт-пройдёт, по третьему разу красить возьмёшься…
- Ба, она ж холодная, вода-то! Ты мне в печке вскипяти, я из печки обольюсь.
Бани у Антониды не было, так и мылась – в сенях, в корыте, согревая пару вёдер воды, а летом обходилась дождевой, из большой железной бочки, привезенной Николаем. Во время дождя вода сливалась с крыши и стекала по жёлобу прямёхонько в бочку. Колодезной-то грядки поливать нельзя, вредно им это. А людям колодезная вода на пользу, а дождевая на забаву, объяснила Антонида Рите и подтолкнула в спину:
- Иди, иди… Дитятко малое, воду ей скипяти! Я и Ольке маленькой не кипятила, и ничего с ней не сделалось, выросла ладная да складная. Чай не колодезная вода-то, дождевая. Ты колодезной-то не выдержишь, городская ты…
- Это я-то городская? Это я – не выдержу? Давай, тащи, - распорядилась Рита.
- Ишь быстрая какая, ташши… И не стыдно тебе, баушка ей воду таскать будет, а она как королевишна…
Рита представила «царевишну-королевишну», принимающую «душ» из дождевой бочки в бабушкином щелястом сарайчике: расшитые алмазами и жемчугами одежды аккуратно сложены на лавке, здесь же приткнута корона и позолоченные туфельки.
Царевишна стоит «солдатиком», сцепив зубы и прижав к бокам руки, и обмирая под водопадом холодной воды, а царевнина бабушка ворчит на неё, называя никудышной и непутёвой. А царевишна-королевишна, стуча от холода зубами, второпях напяливает на себя платье с жемчугами и, нашарив босыми ногами золотые туфли, выскакивает из сарая вон. На солнышке греться.
- Ха-ха-ха! - хохочет Рита, и подхватив вёдра, несётся вихрем к колодцу.
- Коромысла возьми, непутёвая! – кричит ей вслед Антонида.
- Да не надо, я так донесу, я ж на коромыслах не умею, - отзывается Рита издалека…
Рита улыбнулась, вспомнив как радовалась Антонида и как она гордилась перед соседями необыкновенным забором и светлой калиткой. Вот бы вышла бабушка Тоня во двор, увидела Риту, ахнула, захлопотала, бросилась в избу – печь разжигать, гостью накормить-угостить, да с дороги спать уложить…
Нет больше бабы Тони, и Риту некому встречать. Никто теперь не накормит, не уложит. Не расспросит, как ей живётся с Майрбеком, который теперь – Ритин законный муж, никто не отнимет, да и сам не уйдёт.
С ним никогда не знаешь, чего ждать: Майрбек непредсказуем. Заносчив. Горяч. Вспыльчив. Да не на ту нарвался: Рита тоже "хороша", уже убедился. После бурного выяснения отношений оба бессильно отступаются друг от друга, и оба знают, что никуда им друг от друга не деться – они уже не смогут порознь: пробовали уже, не получается. Не могут.
И хохочут-заливаются, уткнувшись друг в друга лбами, как два упрямых барана.
- Ва (послушайте), люди! На ком я женился? Брал малейк (ангелочек), получил шейтан! Чапильги (пироги с брынзой) печь не умеет, муж за неё должен печь, ва!
- Ну и напечёшь, не развалишься...
- Ррр-рита! Ты - что сейчас сказала? Ты - кому это сказала?!
- Сказала, что пирогов хочу, а муж печь не умеет, за другого надо было выходить. И хватит сопеть, я от этого печь не научусь, мне на курсы надо, кулинарные. А может, ну их, эти курсы? Давай пиццу закажем.
- Это идея! Сейчас позвоню. Рит, а ты у меня молодец, догадалась! Сам-то не дотумкал.
======================Заходящее солнце
Никто не встретил Риту, не напёк пирогов…Николай и Галина, её двоюродные дядя и тётя, даже не знают, что она здесь. А зачем им это знать? Она ведь не к ним приехала, к Антониде… На калитке красовался новенький блестящий замок – не войдёшь.
Но Рита вошла – пролезла через лаз в штакетнике, о котором теперешние хозяева дома не знали – иначе бы покрепче прибили висящие на одном гвозде две штакетины.
А Рита знала! Это был её секретный лаз. С торжествующей улыбкой Рита раздвинула доски и пролезла во двор. И долго сидела на крыльце старого, знакомого до последнего брёвнышка дома, который уже не принадлежат бабе Тоне, и Риту здесь никто не ждал.
Заходящее солнце золотило ступени тёплыми лучами, доски были тёплые, и от этого Рите стало вдруг хорошо и уютно, словно Антонида сидела с ней рядом и согревала её своим теплом.
- Баби-Тонина душа прилетела! – подумала неверующая Рита, поверив безоглядно и сразу – в то, что после смерти остаётся душа, и где-то во Вселенной существует Тот Свет, и Господь Бог существует. Значит, и бабушка Тоня где-то есть. Существует…
- Ба, а ты где теперь? – тихо спросила Рита. – Как же ты без дома?.. Да ведь тебе теперь не нужен дом, у тебя есть другой! А… этот? А… я?
В дом ей не войти – на двери висел замок (баб-Тоня никогда не вешала, даже когда отлучалась, даже когда уезжала!)
- Прощай, - прошептала Рита дому и погладив тёплые доски крыльца, не выдержала, прижалась к ним щекой и заплакала. – Знаешь, они меня даже на похороны не позвали, потом только написали… Боялись, что с мужем приеду, не любят они его, и меня не любят… Я бабушке привет от тебя передам, скажу, что ты её помнишь и что всё у тебя хорошо. Забор нарядный, окошки занавешены, чтоб не заглядывал никто, замок вот – новенький…
Рита вытерла глаза и, не разрешив себе слёзы, тем же путём – через лаз в дальнем конце забора – выбралась наружу и отправилась к Таньке Красновой, с которой дружила с детских лет. Танька жила в большой избе-пятистенке, комнат было тоже пять, и ещё две в мансарде, на втором этаже., и веранды тоже две. И качели во дворе – высоченные! На двух врытых в землю столбах с перекладиной. Танькин дед ставил.
Рита с Танькой всегда качались на них по очереди, считая до ста и изо всех сил раскачивая друг дружку – сто «качков» Танька, сто «качков» Рита, сто – Танька, сто – Рита… И не надоедало! Так сладко было – взлетать на этих необыкновенных качелях в небо, становясь там, наверху, невесомой и бестелесной… И обмирая от восторженного ужаса, на огромной волне качельного размаха нырять вниз, в тёмную глубину двора…
Рита толкнула знакомую калитку, присела на качели, качнулась тихонько – и качели скрипнули в ответ, здороваясь…
- Кто тут? Ритка? ты?! Мам, Ритка приехала!! Риточка! – Танька стиснула подругу в объятиях, звонко расцеловала в мокрые щёки. – Рит, ты… плачешь, что ли? Ты чего, Риточка?
- Это я от радости, - соврала Рита.
========================Нерадостные новости
У Красновых Риту встретили приветливо, Танькина мать шустро накрыла на стол, улыбалась:
- К пирогам приехала, как знала! Тесто подошло, сейчас печь буду… Вы, девки, картохами-от не наедайтеся, место на пироги оставьте…
…Потом они долго пили чай (настоящий, из самовара на углях!) с горячими пирогами и привезёнными Ритой московскими конфетами и тульскими пряниками, которые так любила Танька, и Рита всегда ей привозила...
- Бери, бери, не стесняйся. Господи ты боже мой! Тебя дома не кормят что ли, кости одни, и глянуть-то не на что! (Рита подавилась пирогом от «комплимента», но промолчала) Вот ещё этих спробуй! – Танькина мать подсовывала Рите пахучие, жаром пышущие пироги и быстрой красновской скороговоркой (которую никто в деревне не понимал, обрывая на полуслове: «Не тарахти, чай не пожар, нормально говори») перечисляла деревенские новости...
- Как Антонида-то померла, царство ей небесное… Энти-то, наследнички-то! Не успели мать похоронить, сорок дней не обождали, как положено по-христиански-то… Взялись дом делить. Неймётся им, вишь, - рассказывала словоохотливая Танькина мать, которую Танька в особо патетических местах дёргала под скатертью за подол.
- Да не дёрьгай ты меня, не дёрьгай! Я ить правду говорю… Ну, на похоронах-то попритихли оне, а как дом-от делить начали, разругались в дым… Да не дёрьгай, что ты всё дёргаешь!
Ох и ругались! На всю дерёвню лаялись, чтоб все, значит, слышали. Колька-то с Галькой удвох супротив Женьки. Завсегда оне против были, не ладили с ней. Да не на ту нарвались. Женька-та насмерть билась, с Колькой в драку полезла, рожу ему расцарапала. Совести нет! Сама-то в городе, в хоромах живёт, в деньгах купается, наворовала…
Да не дёрьгай! Порвёшь-от юбку мне… Полезла, значит, с Колькой драться. Ну, Колька ей насовал, попритихла. Базланила токо шибко. Как волчиха выла – на всю дерёвню. Рассобачились в клочья, дом разделили да уехали… Глаз теперь не кажуть. Стыдно, видать. И тебя-от не встренул никто, племяшку сродную… И могилку Тонькину не сказали тебе? Так и не знашь, где? - Рита помотала головой, кусая губы и стараясь не плакать. Майрбек бы её похвалил, сказал бы – держится как надо.
=====================Впечатления
- Ах, неладно-т как, нехорошо-т как… - токовала тётка Надя, Танькина мать, войдя во вкус.
- Да нормально всё, - остановила её Рита, не могла уже слушать эти причитания. – Они и не знают, что я приехала, я не звонила и не говорила никому. Думала, дома кто, лето ведь, самая работа… А их нет никого и замки кругом висят, у бабушки никогда не висели…
Голос предательски задрожал, Рита не удержалась, всхлипнула, закрыла ладонью рот и глубоко подышала, останавливая, задавливая в себе эти никому не нужные слёзы.
Пихнув мать локтем, чтобы наконец замолчала, Танька села рядом с Ритой и обхватив её за плечи (отчего Рита заплакала ещё горше), забормотала материной дробной скороговоркой, которую никто в деревне не понимал, а Рита понимала, всё же дружили с детства с Танькой…
- Да ты чего, Рит? Ты ничего, не плачь, мы с тобой завтра встанем пораньше - и на кладбище, я - могилка знаю где, я покажу, и ты там всё своё сделаешь, чего тебе надо, а сейчас спать с тобой лягем, тёмно уже… Ты давай, умоешься и в комнате моей лягешь, а я с мамкой… Ты ж устала как, аж щёки ввалились, ехать-то далёконько, небось весь день не емши, не пимши… Тебе поспать надо, а плакать-то зачем? Я ж так рада, так рада! - Что ты приехала. Ты бы написала хоть… - бормотала Танька, увлекая за собой покорную и безвольную Риту.
После ледяного умывания слёзы отступили. Рита вытянулась на Танькиной тахте, чувствуя неимоверную усталость. Тахта широкая, они поместились бы здесь вдвоём, но Танька отчего-то упёрлась: «Не-ее, я с мамкой лягу. А ты спи давай. А то проболтаем с тобой всю ночь, утром мамка задаст. Спи!»- и кошкой выметнулась из комнаты.
Рита удивилась. Раньше такого не бывало, раньше Танька ни за что бы не ушла, легла бы рядом, и они шептались бы обо всём… Танька была на их с Маирбеком свадьбе, и теперь ей до смерти хотелось расспросить подругу – как? Танька до сих пор была незамужней, а у Риты муж ингуш, и как она с ним живёт, он же горец дикий! Или не дикий уже, Ритка любого «на скаку остановит»...
Рита видела, как маялась Танька, молчала и маялась, при матери об этом не спросишь. Но – ни о чем не спросила, убежала, словно чего-то испугалась. Риты? И Рита осталась одна. Лежала на прохладных крахмально- хрустких простынях, пахнущих анисом и пижмой, и перебирала в памяти впечатления этого вечера. Впечатления были приятные. И пироги! Антонида пирогами не баловала, а Ритина родная бабушка Поля пекла, но с этими не сравнить, эти настоящие! Завтра она правдами-неправдами выпросит рецепт и угостит мужа настоящими пирогами, он про чапильги свои не вспомнит. Достал уже, блин, с пирогами этими. Мать его избаловала, жрать просит днём и ночью... А мне расхлёбывать…
============================Сказки лунной ночи
Пироги были потом… А сначала было – волшебство! Долгий скрип колодезного ворота, ледяная арбузная сладость воды, от которой сводило зубы и которую Рита пила прямо из ведра – так хотелось пить, она весь день не пила и не ела, не хотелось, из-за бабушки, и из-за того что её не позвали на похороны и теперь вот – едет как вор, крадом, тайком, чтоб не знал никто, что она с Антонидой увидится…
Рите ничего не хотелось, а теперь – захотелось, и она жадно глотала колодезную – бабушкину! – воду, обливаясь ею, захлёбываясь и радуясь тому, что она здесь, у бабушки, и завтра с ней повидается, посидит на могилке и им никто не помешает поговорить.
- Ты прям как телок, из ведра тянешь, пей уж всё, до конца, - хохотала Танька.
…Жизнерадостно-звонкое бряканье железного стерженька умывальника, который будто разговаривал с Ритой: «Всё – бряк! Про-йдёт! Жизнь, звяк! Бряк! Прой-йдёт, пррой-едет… Жизнь – она, бряк! То так тебя, то сяк! А ты всё – бряк! Звяк! Что, не так?»
Да он настоящий философ, старый мудрый умывальник! Всё знает – что было, что будет, чем сердце успокоится… Будет всё как у всех – бряк да звяк! – открылась вдруг удивлённой Рите немудрящая житейская истина…
…И тишина – глухая, всеобъемлющая, всё собой охватившая, не нарушаемая привычным гулом мчащихся по шоссе машин и возгласами загулявшей компании. Им всё равно, что уже ночь, и в домах потушены огни, и люди давно спят – завтра на работу, встать придётся рано…
- Аллё-ооо, народ! Вы всё ещё не в белом, ха-га-га, вы всё ещё не спите? Тогда мы идём к вам! А-ха-ха! Го-го-го!
Здешняя ночь ничем не напоминала московскую, она была – иной: мудрой и всезнающей. И уютной, как ватное деревенское одеяло. Тишину хотелось слушать. Хотелось думать под неё – о чём-то важном, нужном, мудром – всё глубже погружаясь в эту дремотно-волшебную, целительную деревенскую тишину.
- Спи, спи, с-сспи-ии, - нашёптывала тишина в Ритино ухо. Но Рите не спалось: никогда не могла уснуть на новом месте, мучилась бессонницей, как бы ни хотела спать! Лежала, неотрывно глядя на лунный луч, протянувшийся к ней через всю комнату. Куда её приведёт лунная зыбкая дорожка? Может, прямо на Луну? А там – бабушка Поля, мама Ритиной мамы, и баба Тоня с ней! Вот они обрадуются… Да он сказочник, этот лунный луч, андерсеновский Оле Лукойе! Как было бы здорово, если бы…
Ещё вспоминались тёти-Надины пироги – пышные, сдобно-вкусные, тающие во рту. Пирогов Надежда напекла много, все с разными начинками, и Рита объелась. И теперь чувствовала, как пироги ворочаются у неё в животе, укладываясь поудобнее, и всё никак не улягутся. Нельзя столько есть! Нельзя наедаться на ночь. Рите было плохо, она ослабила бдительность, а Танька с тётей Надей нагло этим воспользовались и напихали в неё пирогов… Ох, никогда больше! А впрочем, почему бы и нет? Они вкусные такие… Вроде улеглись, успокоились. Она бы пожалуй, ещё кусочек съела…
На этом приятные воспоминания кончались и начинались – неприятные. Рита пыталась их прогнать, но они не уходили, назойливо теснились в голове и просили – их выслушать. Принять, так сказать, к сведению.
Продолжение http://www.proza.ru/2015/11/06/1370