Наконец, уже перед закатом, разделённый остановился и начал вытягиваться вверх и менять форму, как кусок мягкого пластилина в нерешительных и неумелых руках.
— А теперь сзади ещё подтяни, — подключился к процессу Ляух. — Глаза — повыше. Так... — он с озабоченным видом осматривал колышущееся "тело" призрака и вдруг с воплем отпрыгнул в сторону.
Перепуганный фоому весь пошёл крупной рябью, глаза опять сползли, ложноручки и ложноножки растопырились во все стороны.
Лишившись дара речи, квекс молча тыкал лапой, но не в сторону взволнованного фоому, а куда-то Васе за спину. Осознав это, Вася подпрыгнул на месте, как ужаленный, и оказался прямо перед тем чудовищем, с появления которого начался этот день.
Воздух вокруг чудовища дрожал, как от сильного жара, хотя никакого жара не было, а за его спиной дрожало и трепетало то самое страшное, "с круглыми такими", которое безуспешно пытался описать ему Ляух.
— Да это ж павлин! — Вася успокаивающе махнул рукой. — Птица такая — павлин. Он совершенно безобидный, — продолжал Василий, тем не менее почему-то не решаясь повернуться спиной к этому слабо покачивающемуся в зыбком мареве явлению.
Павлин был вполне узнаваем, но выглядел заметно крупнее, и складывалось впечатление, что он раскрыл широченный веер хвоста не для того, чтобы покрасоваться и привлечь самок, как ему это от природы положено, а с целью устрашения.
Вася видел павлинов не только в телепередачах, но и "живьём" — в зоопарке. Правда там павлин не поддавался ни на какие уговоры и посулы, упорно держа хвост сложенным и волоча его за собой, как длинное и унылое помело. Павлина пытались подкупить кусочками яблока и булки, но он оставался неумолимым и неподкупным, то есть подношения принимал, но хвост и не думал распускать.
Впрочем, иногда он развлекался, что опровергает теорию, согласно которой павлины распускают хвосты только для павлиних. Когда, утомлённые долгим и безуспешным ожиданием, люди отходили от его вольера, он пускал в ход неотразимые чары своего хвоста, которые, кажется, действуют на людей сильнее, чем на самок его вида.
Кто-нибудь обязательно замечал это трепещущее чудо, и у вольера немедленно начинала собираться толпа, в которой почти каждый так же немедленно начинал давать павлину указания — как именно он должен повернуться. Смерив этих "хозяев жизни" презрительным взглядом, птица тут же складывала хвост, наслаждаясь разочарованием "командиров".
Однажды маленькому Васе повезло: в вольере павлин оказался не один, а с самкой. Тут уж он не обращал внимания на людей, которым по такому случаю кое-что перепало от павлиньего великолепия, но перепало, надо сказать, очень немного, потому что самку его хвост не впечатлил.
Может, она только делала вид? Кто её знает? Но павлин понуро сложил хвост, и всем стало его жалко.
Самку ругали на все корки — ведь если бы не она, то все были бы довольны — и люди, и павлин. Но ей было всё равно. У неё были свои соображения. Вот только павлин, деморализованный неволей, кажется, не понимал, что нужно проявить больше терпения и настойчивости. Он предпринял ещё несколько попыток — самка их проигнорировала, а он ведь привык к быстрому успеху у зрителей.
Наконец, на павлина снизошло озарение, и он угостил самку чем-то из того, что бросала ему восторженная публика. Самка проявила интерес. Павлин воспрял духом и решил идти другим путём, который не сулил зрителям захватывающих зрелищ.
Люди повздыхали и начали расходиться, до некоторой степени умиротворённые павлиньими успехами в личной жизни. Заслуживает же он счастья, хоть и вредный. А как тут не быть вредным, если всю жизнь сидишь в вольере?
Почти все разошлись, а Вася с мамой остались. И были вознаграждены. Павлин, по привычке, ещё несколько раз распускал хвост, к тому же и самка теперь взирала на его усилия благосклонно. Но не слишком. Чтобы не задавался особенно.
Василий должен был признать, что Ляух довольно точно и подробно описал то, что видел. И даже глаза. Раньше Вася не обращал на них внимания, но теперь видел, что взгляд у павлина (по крайней мере, у этого) острый, холодный. Ему не хотелось, чтобы эти глаза увидели его, чтобы это существо окончательно обрело реальность, полностью переместившись в этот мир. Пока что оно болталось где-то между мирами — теперь Вася это ясно ощутил.
— Павлин, — повторил он решительно.
Изображение расплылось и исчезло. Ляух, кажется, был разочарован.
— Я не успел как следует рассмотреть его. Особенно это... которое...
— Это хвост, — сообщил Вася.
— Он, наверное, живёт в пустыне, — предположил квекс. — В лесу с таким хвостом не развернёшься.
— Он складывается.
— Вот это да! Как держалка?
— Вроде того.
— Полосато! — восхитился квекс. — Неужели он может подняться с ним в воздух?
— Не знаю, — неуверенно отозвался Василий. — По-моему, павлины не летают. Если только совсем низко и недалеко.
— Птицы, а не летают, — задумчиво пробормотал квекс. — Вместо этого у них — хвост. Зачем им такой хвост?
— Нет, я всё-таки не понимаю, — недовольно заявил Василий, — почему после того, как ты узнал наше название этой птицы, она перестала быть для тебя страшной?
— Потому что я узнал, что она не страшная.
— А почему ты вообще решил, что она из другого мира? Вы же знать не знаете, что водится хотя бы вот в этой вашей Пустыне! Тут может встретиться кто угодно!
— Конечно, — ответил Ляух, глядя на Васю с недоумением, — но когда я увижу "кого угодно", я пойму, что он живёт здесь.
— Откуда?! Как?!
— Видишь ли, принц, — вмешался подплывший поближе Му, — у жителей Центрального Мира есть некоторые особенности, которые им самим кажутся вполне естественными. Например, они безошибочно отличают разумное существо от животного, хотя бы и очень сообразительного. Порой сделать это очень непросто, а с первого взгляда и вовсе невозможно, но только не для них. Любое достаточно разумное существо не вызывает у них страха или неприязни, как бы оно ни выглядело, но неразумные или недостаточно разумные формы жизни приводят их в ужас, если не являются уроженцами Центра. Последних они всегда могут узнать, даже если никогда прежде не видели.
— Ага... теперь я начинаю понимать, почему меня они не испугались, а коза нагнала на них такого страху. Но как они могли с квексом-то меня перепутать?!
— Я уверен, что они перепутали тебя не с квексом, а с какой-то другой расой, гораздо более похожей на вашу, — рассудительно заметил фоому. — Разумеется, это непростительная ошибка с их стороны. Совершенно непростительная! Дело в том, что я как раз находился в медицинском учреждении, которое... взяло на себя заботу о моём теле, когда ты туда прибыл... и я стал свидетелем этой... в некотором роде...
— Когда меня туда притащили — ты хотел сказать? Ты стал свидетелем того, как меня едва не утопили! Насмерть! — прибавил Вася для большей убедительности.
— Я глубоко сочувствую, но с объективной точки зрения... должен заметить, что подобной крайности они не допустили бы.
— Ну да! Только превратили бы меня в нечто светящееся и газообразное, а чтобы какие-нибудь там крайности — это никогда!
— Сожалею, что не сумел предотвратить, — печально прошелестел Му. — Я видел, что служащая совершает ошибку, что у тебя нет возможности дышать под водой... Я пытался привлечь внимание, но меня, как и следовало ожидать, никто не заметил, ведь в Городе нас видно только в темноте. А если бы и заметил, то ничего бы не понял... — он надулся и опал, похожий на грустное мерцающее облако.
— Не переживай, — попытался успокоить его Вася, — в конце концов, всё обошлось, а скоро и ты... это... соединишься обратно.
— Если мы успеем, — выдохнул призрак.
— То есть как это — если?
— Никогда прежде хррги не совершали подобных ошибок, никогда не отказывались от работы, как делают это теперь некоторые из них, никогда не пустовали гостиницы Центрального Мира, никогда принца не ждали так долго, как на этот раз. И ещё одно — последнее никогда: никогда не была так близка гибель и разрушение всего этого мира.
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/11/05/2110