Ты уехала.
В одном городе со мной остались теперь лишь фонари вдоль дорог, которые стали светить слабее. Этого никто вокруг не замечает. А я замечаю. Теперь ночью, когда большинство окон в доме напротив моего окна гаснет и на дороге больше не появляются светящиеся от дисплея телефона лица, я беру в свои руки, что наполовину погрязли в рукавах рубахи, а на другую половину погрязли в городе, где нет тебя, одну сигарету и начинаю курить её на застланном вечно возвращающейся назад пылью подоконнике, прелесть которого начинаешь понимать только тогда, когда он пуст. Я не курю для разговоров с друзьями, вечно прерывающими свою жизнь на десять минут, чтобы укоротить её на пятнадцать, я не курю с коллегами по работе, чтобы они перестали быть мне лишь коллегами и никем более. Я курю эту единственную сигарету в день всего-то потому, что её огонёк, поддерживаемый моим дыханием, становится единственной искрой в тёмной-тёмной комнате, подобно этому и ты всё ещё единственная искра в моей тёмной-тёмной душе. Впрочем, я не закончил ещё ни одной сигареты. Это очень характеризует меня, не правда ли? Хотелось бы знать, какие сигареты куришь ты в своей тёмной-тёмной комнате, которая больше моей на целый мир, чтобы мы вместе поддерживали одного и того же производителя, убивающего нас. Ведь мы же поддерживали один и тот же костёр, сжигающий своим синим пламенем время, отведённое нам - в теории, безусловно, потому что на практике оно было нами потрачено ровно на половину зря – на прикосновения. Добавляешь ли ты до сих пор в тот костёр мило потрескивающие берестяные завитушки ненаписанных писем? Или, хотя бы, достаёшь из своей наполненной воспоминаниями нестареющей сумки длинный трубоподобный стебель цветка, который я тебе подарил прошлой осенью, чтобы потолкать им залежавшиеся на морозе угли. Как назывался тот цветок? Кажется моя сумка, наполненная воспоминаниями, всё же стареет. Никогда не понимал, зачем нужно помнить каждую мелочь о человеке, которого хочется целовать. Если я не помню названия того цветка, значит в день его преподнесения тебе я слишком хотел целоваться. Кстати. Насчёт костра. Хотя ладно.
Ты уехала.
Теперь каждый мой день начинается с фразы «Какой сегодня день?», а спустя какое-то время, которое уходит на осознание того, кто я и что я, приходит ответ «Шестьдесят седьмой» или «тридцать пятый» или «семнадцатый». В зависимости от числа. Этот счёт вести не трудно, так как самих чисел в моей жизни стало чрезвычайно мало. Молоко - сорок пять, творог - пятьдесят один. Сигареты - всегда больше семидесяти. И всё это на меня одного. Одно из ночных облаков, оранжевых от городского шума, напомнило мне одеяло, под которым мы скрывались от времени. А ещё от бремени. Ты от своего, а я от твоего. И это облако уплыло, как будто, укрыв меня на несколько минут, оно спешит в твой город, плача не то чтобы от осенней необходимости, но от невозможности приютить нас обоих сразу.
Ты уехала.
Теперь я бываю счастлив от изрядно усыпанной перцем яичницы на сон грядущий. А ещё я бываю счастлив, когда прохожу мимо мест, связанных с нами двумя, и не останавливаюсь, потому что, во-первых, тебя там точно не появится, во-вторых, эти места уже давно облетел мой давний друг ветер, которого я впускаю время от времени в открытую настежь форточку, и он с радостью танцует со мной на открытых просторах моего ковра, который в одну секунду преображается в смятую сапогами траву вперемешку с песком, чтобы в другую секунду отдать бразды правления подъездной плитке, еле освещённой светлячками внутри влюблённых глаз. Ну а в третьих… Хотя ладно.
Ты уехала.
Теперь я, наконец-то, пишу стихи не тебе, а о тебе. К сожалению, скоблю я эти стихи втечении дня лишь на стенках своей черепной коробки и уже к вечеру, дав поскоблить эти стенки и другим людям, я не могу найти в тысяче слов свои собственные девять. Или десять. Иногда и одно, но написанное почерком семидесятилетнего каллиграфа, который с точностью до одного нанометра знает, какую букву и с каким ощущением я диктую ему в отведённой под его рабочее место уютной каморке , в которой, между прочим, я всё чаще замечаю пыль на месте ещё ненаписанных слов. Я не успеваю за жизнью. Но и не тороплюсь, к тому же. Как же раздражают люди, которые не знают что нужно делать. Такие никогда не уедут. А ведь я тоже не уехал. По крайней мере, далеко.
Уехала ты.
Остался я, блуждающий среди фонарей, вросших по обе стороны дорог. Я двигаюсь всё медленней. Я становлюсь одним из этих фонарей. К тому времени, как ты вернёшься, я буду освещать тебе дорогу на одной из знакомых нам обоим улиц. А в полночь погасну.