ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ - РЯДОМ
«Жизнь и смерть на войне всегда рядом. Оборвали музыку нашего мира разрывы в Донецке. Бесы наступали грохотом боли на Донецк. Война. Тишина никогда не будет тишиной, если твоя душа кричит…» - Фартовый.
Каждый вечер Сергей брал у Саныча костыль, выходил в коридор и занимался ровно час, пока не падал на пол. Рука была вялая и непослушная. Она с трудом поднимала костыль сначала на уровне бедра, затем на уровне раны. Дальше не получалось.
«Получится», - твердил он себе, еле дыша. Всякий раз, после тренировки, он падал на пол без сил. В этот момент выбегала медсестричка на шум, подхватывала под руки, говоря при этом:
- Эх вы… мои родные. Всё спешите на войну, мужики… Куда ты летишь? У тебя нерв перебит.
Перебит был не один нерв. Рука, нога, контузия, слабое зрение. Главное, душу целой оставили. Есть в душе небольшое ранение, но в основном оно кровоточит воспоминаниями, живёт и надеется на возвращение в строй.
Хорошо, что есть дети, хорошо, что понимают, что в палате реветь нельзя, отлично, что они заставляют морально выпрямить спину и ни разу при них не застонать.
А к вечеру, до комендантского часа, уходят все родные. Ребята их сами выгоняют: нет сил - терпеть боль, а без родных любимых глаз можно и поорать вволю.
Первым начинает Саныч. Ему можно. У него не заживают раны. Все уже давно знают, что осколки от снарядов, застрявшие в телах бойцов, пропитаны и обработаны каким-то химическим средством. Попав в тело, там что-то начинает разлагаться. И разложение мягких тканей происходит быстрее восстановления клеток. Вот и идёт борьба докторов за жизни каждого солдата. Честь и хвала им. Не сдаются. Из госпиталя – только живыми.
*
Ближе к ночи резко открывается дверь и на пороге стоит Ваха с настоящим Будулаем!
- Ты из какого табора его выкрал?
- А коня где спрятал?
- Или там, за дверью медведь ждёт своего выхода?
А Ваха ржёт, как конь Будулая:
- Нет, мужики, Цыган в аэропорту воевал. Не мужик что ли! Ранен, доставлен в госпиталь. Ну не попал он в нашу палату, а то бы устроили в восьмой цыганский ансамбль пляски под адские крики.
- Я - Цыган.
- Видим, что цыган.
- Будулай?
- Цыган.
- Всем занять места в филармонии, - зычным голосом конферансье объявил Ваха.
Долго и красиво играл на гитаре Цыган. Что-то пел, о чём-то рассказывал, что-то вспоминал. Не хватало только медведя и вина, как в фильме «Табор уходит в небо».
Госпиталь не стонал. Он прислушивался. Госпиталь уходил в небо…
И тут песни Цыгана прервались новыми разрывами. Донецк снова бомбили…
*
А по утрам - перевязки. Была в госпитале медсестра НашаВера. Её все в восьмой палате так, одним словом, и называли. О медсёстрах можно говорить много, долго и со вкусом. Или привкусом крови и адской боли. Как бы ни старались раненые терпеть, губы всё равно были искусаны. А НашаВера легко могла управляться во время перевязки полотенцем. Самым обычным вафельным полотенцем, выжаренным в автоклаве. Ах, да, наиглавнейшее: это полотенце она умудрялась затолкать в тебя на всю глубину раны. И ведь терпимо было. То ли рука лёгкая, то ли полотенце родное – трудно сказать. Нежная была НашаВера. Но «перевязочная», слегка содрогаясь от криков и стонов, делала снисхождение нашей восьмой палате. Развесёлые здесь собрались ребята.
*
А потом в палату зашла Надым. Вместе служили. Лица на ней не было…
Всё стало понятно. Разговор получился тяжёлым: ребята остались на поле боя, а их дома ждут матери, жёны, дети, невесты… Очередной вброс в семьи траурных платков, свечей, криков, венков, кладбищ… Стукнуть бы кулаком о стену, да руки, как плети.
Только отпустили Надым (ей еще с «двухсотыми» управляться надо), в палату заглянул Валерьич, доктор:
- Вот, смотрите, может в этой палате.
- Серый, нашёл!
В палате все удивились. С чьей-то лёгкой руки его окрестили Санычем, а он и не Саныч, а Серый. Потом, в карточке, он так и будет записан: «Саныч – Серый».
Долго мужики потом разговаривали. Оказывается, это был командир корпуса, в котором воевал Саныч-Серый.
- А ведь он меня в Логвиново тогда чуть не убил, - показал в сторону меня Саныч, - и улыбнулся.
- Откуда я знал, кто передо мной стоит.
А командир говорит:
- Ты ведь тогда чуть Героя Золотой звезды не расстрелял.
Потом все пили кофе. Очень хотели побольше узнать у Саныча-Серого о службе, но не получилось. Ваху отправили в бой – на перевязку, к Максу родные приехали, потом санитарочка мыла полы в палате.
Постепенно приходило время криков и стонов. Донецк снова бомбили. Громко было и в госпитале, и за его стенами. А доктора в машинах скорой помощи мчались по городу. Им не до страха.
Им надо спасать ополченцев.
05.11.2015