90-е годы. Спортивный «мерс» раненого в перестрелке «братка» по кличке Тимон застревает на кукурузном поле, которое как раз вспахивает мирный советский трактор...
* * *
– Эй, братан, ты обкурился, что ли? – говорит кто-то рядом с Тимоном, и тот ошалело трясёт головой, сунув левую руку за пазуху.
Под курткой и заскорузлой от крови рубахой – ствол, а Тимон стреляет с обеих рук одинаково хорошо. Правая рука ему нужна, чтобы вести тачку. Спортивный навороченный «мерин», серый, с открытым верхом. Тачка для мажоров, а не для серьёзных людей, но Тимон любит, когда ветер бьёт в лицо.
Если по чесноку, ему надо срочно мотать в больницу, хотя айболиты враз сдадут его ментам. Но ведь кровь из дырки в правом боку уже не течёт. Остановилась. Он дырку носовым платком заткнул и скинутой майкой замотал. Ему бы только до Сочей добраться, а там своя братва, свои доктора. Пулю вынут, всё путём будет.
Ёжик резиновый шёл и насвистывал дырочкой в правом боку…
Какие там жизненно важные органы, в этом правом боку, Тимон не помнит. Печёнка, что ли? Селезёнка? Бабушка говорила, что у неё болит поджелудочная, и прижимала ладонь как раз к этому боку, к правому.
В Тимона стреляли возле ростовского кабака, и он стрелял в ответ, и едва унёс ноги. И теперь его тачка торчит посреди какого-то мокрого поля, вокруг почему-то темно, и что-то шелестит на ветру.
Кукуруза.
А темно – это, наверно, потому, что ещё ночь.
Рядом реально высится какая-то пыхтящая и воняющая железяка, с верхотуры которой опять раздаётся весёлый голос:
– Ты, видать, глухой?
– Это чего, трактор, что ли? – невнятно сипит в ответ Тимон и кашляет – осторожно, придерживая чёртов бок рукой. Ещё там где-то есть лёгкое, точняк, есть.
Принесло же этого колхозника. Он же его наверняка запомнит. И заложит.
– Трактор, трактор, – соглашается весёлый голос, и сверху свешивается вихрастая башка чумазого пацана. – Мирный советский трактор. Эм-тэ-зэ, с Совка остался. А у тебя что за тачка?
Глаза его горят любопытством. Дать ему бабла? Припугнуть стволом? Или?..
Тимон сосредоточенно морщит лоб и кое-как выдавливает:
– Мерин. Спортивка. Сто двадцать девятый. Люблю, когда ветер…
Он неопределённо машет рукой, и пацан снова хохочет:
– Кру-уть! Я тоже прям прусь, когда ветер! Но ты уже приехал, братан, – он хмыкает. – Давай дёрну, что ли.
Со словом «дёрну» у Тимона самые разные ассоциации, но он бормочет:
– Ага. Я не помню, как я сюда… завернул.
Летел, летел и прилетел. Как Незнайка.
– С Ростова небось гнал? – интересуется пацан, сосредоточенно шуруя под сиденьем.
– Ага, – тупо повторяет Тимон.
Пацан спрыгивает вниз и начинает деловито цеплять к «мерину» найденный под сиденьем трос. Холодный ветерок обдувает покрытый испариной лоб Тимона.
Может, и обойдётся всё?
Он так и сидит в машине, будто кукла, когда в несколько рывков трактор выволакивает тачку на дорогу и, пыхтя, останавливается. Трасса пуста, в предрассветной темноте светятся только их фары.
– Ты прочухался? – заботливо осведомляется с верхотуры пацан.
– Более-менее, – хрипит Тимон. – Вот ****ь, как же это я…
– Бывает, – утешительно говорит пацан. – Я тоже однажды у тётки Мариэт чачи так накирялся…
Чачи он накирялся!
– Как тебя звать? – усмехнувшись, спрашивает Тимон.
– Дюня, – с готовностью отвечает пацан, снова спрыгнув вниз, и протягивает ему крепкую ладонь, жёсткую от мозолей. – Андрей то есть.
– Тимон, – говорит Тимон. – Только без Пумбы.
Ему хочется опять услышать, как пацан смеётся, и тот смеётся.
– Погоняем, может, чуток? – предлагает Тимон, распахнув боковую дверцу «мерина». – Ты когда-нибудь гонял на таких тачках? Или только на своём тракторе?
Он будто спит и видит сон. Голова мягко кружится, и ему уже всё равно, что у него дыра в боку, которая, впрочем, больше не кровит. Вся кровь уже вытекла и подсыхает у него на сиденье и под сиденьем.
Пацан ничего не замечает. Он мнётся и выпаливает:
– Я тебе тачку измараю.
И Тимон сам начинает улыбаться, глядя на его кирзачи – сплошь в налипшей грязи — и на куртку, выпачканную мазутом. Теперь, когда начало светать, он отчётливо это видит. Как и то, что глаза у Дюни тёплые и тёмные, и волосы тоже тёмные.
– Говно вопрос, садись давай, – распоряжается Тимон. – Потом обратно приедем. Не угонят же твой агрегат.
– Да кому он сдался, развалина, – хмыкает Дюня и неловко устраивается на соседнем сиденье. – Я с ним полночи ****ся тут…
Тимон газует, и «мерин» резко берёт с места, так что их вжимает в сиденья, и пацан снова удивлённо и возбуждённо хохочет:
– Щас взлетим!
– Ну типа того! – кричит в ответ Тимон и врубает «Любэ», и Расторгуев с ходу гаркает, что, мол, ветер в харю, а я щпарю, что мне грусть моя, печаль…
– Йе-е-е-е! – орёт пацан, а Тимон чувствует прилив такого восторженного сопливого счастья, словно его торкнуло безо всякой водяры, травы или колёс.
Может, он просто уже умер?
На шоссе по-прежнему пусто, когда Тимон нехотя разворачивает тачку к оставленному позади полю, и они снова летят навстречу рассвету, а ветер треплет им волосы и свистит в ушах.
– Как в киношке! – вопит Дюня, и тёплые глаза его ликующе светятся на замурзанном лице. – У-у, кру-уть!
Тимон тормозит тачку возле мирно дожидающегося трактора и предлагает, нашарив сбоку бутылку:
– Попить хочешь? Не выпить, а попить, – уточняет он, видя, как Дюня косится на него.
От потери крови ему всё время хочется пить. В бутылке обычная минералка, и они пьют по очереди, передавая бутылку друг другу.
– Ладно, бывай, братан, – с сожалением говорит Дюня, открывая дверцу и выпрыгивая наружу. – Клёво погоняли. Ты заезжай ещё!
Он опять смеётся.
– Заеду. Только… Дюнь, – произносит Тимон, всё-таки решившись. – Если спросят, не рассказывай, что я тут был… что ты видел меня… и тачку эту. Иначе мне ****ец.
Он замечает, как расширяются глаза у пацана, как бледнеют щёки под полосами мазута.
– Ты там руку держишь, – он кивает на левую руку Тимона, – у тебя там ствол?
– И ещё дырка в боку, – уточняет Тимон и наконец объясняет всё как есть: – Подстрелили в Ростове, но до Сочей доеду, ништяк.
– Точно доедешь? – тревожно и строго спрашивает пацан. – Там трасса… тяжёлая. Горы.
– Бля буду, – клянётся Тимон. – Доеду. А потом ещё вернусь, и погоняем.
Пацан кивает и карабкается на свой «МТЗ». И машет оттуда рукой, уже без улыбки. Перепугался небось. И волнуется. За него, за Тимона. Надо же.
Тимон оглядывается по сторонам. Ему надо запомнить это место, это кукурузное поле, шелестящее под ветром и мокрое от недавнего дождя, залитое утренним светом.
Пацана он и так не забудет. Но ему надо знать, где его потом найти. Если он, Тимон, выживет, конечно.
Когда выживет.