(Пьеса по мотиву рассказу А.П.Чехова «Тина»)
Действующие лица:
Поручик Сокольский – мужчина 28 лет.
Сусанна Моисеевна – «роковая» женщина, не лишённая ума и иронии.
Горничная
Действие1
В парадную водочного завода "наследников M. E. Ротштейн" вошёл офицер. Он то и дело поглаживал свои изящные усы. Его встретила горничная с явно надменным лицом. Поручик подал ей визитную карточку.
Идя в покои с карточкой, горничная могла прочесть:
Горничная: Александр Григорьевич Сокольский. Хм.
Через минуту горничная вернулась
- Барышня принять не может, так как чувствует себя не совсем здоровой.
Поручик: Досадно!.. Послушайте, моя милая, подите и скажите Сусанне Моисеевне, что мне очень нужно поговорить с ней. Очень! Клянусь, я задержу её только на одну минуту, не больше. Пусть она извинит меня.
Горничная: (Горничная пожала одним плечом) Хорошо! (лениво пошла к барышне; вернувшись немного погодя, сказала со вздохом) Пожалуйте!
Поручик прошел за ней несколько комнат и очутился в просторной квадратной комнате, где с первого же шага его поразило изобилие цветущих растений и сладковатый, густой до отвращения запах жасмина. Цветы шпалерами тянулись вдоль стен, заслоняя окна, свешивались с потолка, вились по углам, так что комната походила больше на оранжерею, чем на жилое помещение. Синицы, канарейки и щеглята с писком возились в зелени и бились об оконные стекла.
Сусанна Моисеевна: Простите, пожалуйста, что я вас здесь принимаю! - услышал поручик сочный женский голос, не без приятности картавящий звук «р». — Вчера у меня была мигрень и, чтобы она сегодня не повторилась, я стараюсь меньше шевелиться. Что вы хотите?
Против входа, в большом стариковском кресле, откинувши голову назад на подушку, сидела женщина в дорогом китайском шлафроке и с укутанной головой. Из-за вязаного шерстяного платка виден был только бледный длинный нос с острым кончиком и маленькой горбинкой да один большой черный глаз. Просторный шлафрок скрывал ее рост и формы, но по белой красивой руке, по голосу, по носу и глазу ей можно было дать не больше 26—28 лет.
Поручик: (звякая шпорами) Простите, что я так настойчив. Честь имею представиться: Сокольский! Приехал я по поручению моего кузена, вашего соседа, Алексея Ивановича Крюкова, который...
Сусанна Моисеевна: (перебивает) Ах, знаю! Я знаю Крюкова. Садитесь, я не люблю, если передо мной стоит что-нибудь большое.
Поручик: (присаживается, звякнув шпорами) Мой двоюродный брат поручил мне просить вас об одном одолжении. Дело в том, что ваш покойный батюшка покупал зимою у брата овес и остался ему должен небольшую сумму. Срок векселям будет только через неделю, но брат убедительно просит вас - не можете ли вы уплатить этот долг сегодня? (оглянувшись по сторонам) Да никак я в спальне?
В одном из углов комнаты, где зелень была гуще и выше, под розовым, точно погребальным балдахином, стояла кровать с измятой, еще не прибранной постелью. На креслах лежали кучи скомканного женского платья. Там и сям белели тесемки, два-три окурка, бумажки от карамели. Из-под кровати глядели острые носы туфель.
Сусанна Моисеевна: А на какую сумму векселя?
Поручик: На две тысячи триста.
Сусанна Моисеевна: Ого! (и показывала другой большой черный глаз) А вы говорите: немного! Впрочем, всё равно, что сегодня платить, что через неделю, но у меня в эти два месяца после смерти отца было так много платежей... столько глупых хлопот, что голова кружится! Прошу покорнейше, мне за границу нужно ехать, а меня заставляют заниматься глупостями (забормотала она, наполовину закрывая глаза) Водка, овес, овес, векселя, проценты, или, как говорит мой главный приказчик, "прученты". Это ужасно. Вчера так я просто прогнала акцизного! Пристает ко мне со своим Траллесом, представляете?. Я ему и говорю: убирайтесь вы к чёрту с вашим Траллесом, я никого не принимаю! Он поцеловал мне руку и ушел. Послушайте, не может ли ваш брат подождать месяца два-три?
Поручик: (засмеялся) Жестокий вопрос! Брат может и год ждать, но я-то не могу ждать! Ведь это я, надо вам сказать, ради себя хлопочу. Мне нужны, во что бы то ни стало деньги, а у брата, как нарочно, ни одного свободного рубля. Приходится поневоле ездить и собирать долги. Сейчас был у арендатора-мужика, теперь вот у вас сижу, от вас еще куда-нибудь поеду и так, пока не соберу пяти тысяч. Ужасно нужны деньги!
Сусанна Моисеевна: Полноте, на что молодому человеку деньги? Прихоть, шалости. Что, вы: прокутились, проигрались, женитесь?
Поручик: (улыбнувшись, звякнул шпорами) Вы угадали! Действительно, я женюсь...
Сусанна Моисеевна пристально поглядела на гостя, сделала кислое лицо и вздохнула.
Сусанна Моисеевна: (ища вокруг себя носовой платок) Не понимаю, что за охота у людей жениться! Жизнь так коротка, так мало свободы, а они еще связывают себя.
Поручик: У всякого свой взгляд...
Сусанна Моисеевна: Да, да, конечно, у всякого свой взгляд... Но, послушайте, разве вы женитесь на бедной? По страстной любви? И почему вам нужно непременно пять тысяч, а не четыре и не три?
Поручик: (в сторону) Хм, однако у нее длинный язычок! (ответил) История в том, что по закону офицер не может жениться раньше 28 лет. Если угодно жениться, то или со службы уходи, или же взноси пять тысяч залога.
Сусанна Моисеевна: Ага? Теперь понимаю. Послушайте, вот вы сейчас сказали, что у каждого свой взгляд... Может быть, ваша невеста какая-нибудь особенная, замечательная, но... я решительно не понимаю, как это порядочный человек может жить с женщиной? Не понимаю, хоть убейте. Живу я уже, слава тебе господи, 27 лет, но ни разу в жизни не видела ни одной сносной женщины. Все ломаки, безнравственные, лгуньи... Я терплю только горничных и кухарок, а так называемых порядочных я к себе и на пушечный выстрел не подпускаю. Да, слава богу, они сами меня ненавидят и не лезут ко мне. Коли ей нужны деньги, так она мужа пришлет, а сама ни за что не поедет, не из гордости, нет, а просто из трусости, боится, чтоб я ей сцены не сделала. Ах, я отлично понимаю их ненависть! Еще бы! Я откровенно выставляю на вид то, что они всеми силами стараются
спрятать от бога и людей. Как же после этого не ненавидеть? Наверное, вам про меня уж с три короба наговорили...
Поручик: Я так недавно сюда приехал, что...
Сусанна Моисеевна: Но, но, но... по глазам вижу! А разве жена вашего брата не снабдила вас напутствием? Отпускать молодого человека к такой ужасной женщине и не предостеречь — как можно? Ха-ха... Но что, как ваш брат? Он у вас молодец, такой красивый мужчина... Я его несколько раз в обедне видела. Что вы на меня так глядите? Я очень часто бываю в церкви! У всех один бог. Для образованного человека не так важна внешность, как идея... Не правда ли?
Поручик: (улыбнулся) Да-да, конечно...
Сусанна Моисеевна: Да, идея... А вы совсем не похожи на вашего брата. Вы тоже красивы, но ваш брат гораздо красивее. Удивительно, как мало сходства!
Поручик: Немудрено: ведь мы не родные, а двоюродные.
Сусанна Моисеевна: Да, правда… Так вам непременно сегодня нужны деньги? Но почему сегодня?
Поручик: На днях кончается срок моего отпуска.
Сусанна Моисеевна: (вздохнула) Ну, что ж с вами делать! Так уж и быть, дам вам денег, хотя знаю, что будете бранить меня. Непременно поссоритесь после свадьбы с женой и скажете: "Если б та пархатая жидовка не дала мне денег, так я, может быть, был бы теперь свободен, как птица!" Ваша невеста хороша собой?
Поручик: Да, ничего...
Сусанна Моисеевна: Гм!.. Все-таки лучше хоть что-нибудь, хоть красота, чем ничего. Впрочем, никакой красотой женщина не может заплатить мужу за свою пустоту.
Поручик: (засмеялся) Однако, до чего оригинально! Вы сами женщина, а такая женофобка!
Сусанна Моисеевна: (усмехнулась) Женщина... Разве я виновата, что бог послал мне такую оболочку? В этом я так же виновата, как вы в том, что у вас есть усы. Не от скрипки зависит выбор футляра. Знайте же: я себя очень люблю, но когда мне напоминают, что я женщина, то я начинаю ненавидеть себя. Ну, вы уйдите отсюда, я оденусь. Подождите меня в гостиной.
Действие 2
Поручик вышел и первым делом глубоко вздохнул, чтобы отделаться от тяжелого жасминного запаха, от которого у него уже начинало кружить голову.
Поручик: (с удивлением, оглядываясь) Какая странная барышня! Говорит складно, но уж чересчур много и откровенно. Психопатка какая-то.
Гостиная, в которой он стоял теперь, была убрана богато, с претензией на роскошь и моду. Заметно было, что вся обстановка заводилась не сразу, а частями, путём выгодных случаев, распродаж.
- И я сам обладаю не бог весть, каким вкусом, но, как-то странно всё выглядит: во всём нахожу полное отсутствие следов женских рук, придающих, как известно, убранству комнат оттенок теплоты, поэзию, уютность. Здесь всё так навеяно холодом, будто ты находишься в вокзальных комнатах или театральных фойе. Собственно, и еврейского в комнате нет ничего, разве что… кроме вот этой картины, изображающей встречу Иакова с Исавом. Хм, однако, есть у неё какая-то развязность в манере говорить.
Действие 3
Раскрылась дверь и на пороге появилась она сама, стройная, в длинном черном платье, с сильно затянутой, точно выточенной талией. Теперь уж поручик видел не только нос и глаза, но и белое худощавое лицо, черную кудрявую, как барашек, голову. Она не понравилась ему, хотя и не показалась некрасивой. Улыбнувшись, она вместе с зубами показала бледные десны, что тоже ему не понравилось.
Поручик: (подумал вслух) Бледная немочь... Вероятно, нервна, как индюшка.
Сусанна Моисеевна: А вот и я! Идёмте. Сейчас я дам вам деньги и, если хотите, покормлю завтраком. Две тысячи триста рублей! После такого хорошего гешефта вы с аппетитом покушаете. Нравятся вам мои комнаты? Здешние барыни говорят, что у меня пахнет чесноком. Этой кухонной остротой исчерпывается всё их остроумие. Спешу вас уверить, что чесноку я даже в погребе не держу, и когда однажды ко мне приехал с визитом доктор, от которого пахло чесноком, то я попросила его взять свою шляпу и ехать благоухать куда-нибудь в другое место. Пахнет у меня не чесноком, а лекарствами. Отец лежал в параличе полтора года, и весь дом продушил лекарствами. Полтора года! Мне жаль его, но я рада, что он умер: так он страдал!
Из кабинета вела небольшая дверь, в которую виден был стол, накрытый для завтрака. Не переставая болтать, Сусанна достала из кармана связку мелких ключей и отперла какой-то мудреный шкаф. Потом выбрала еще один ключ и вторично щелкнула.
Сусанна Моисеевна: (доставая небольшой сафьяновый портфель) У меня здесь подземные ходы и потайные двери. В этом портфеле четверть моего состояния. Посмотрите, какой он старинный и пузатенький! Ведь вы меня не придушите? Нет?
Сусанна подняла на поручика глаза и добродушно засмеялась. Поручик тоже засмеялся.
Поручик: (пробормотал, глядя на все манипуляции) А она славная!
Сусанна Моисеевна: Ну-с, г-н. кредитор, пожалуйте на сцену векселя. В сущности, какая глупость вообще - деньги! Какое ничтожество, а ведь как любят их женщины, о! Знаете, я еврейка до мозга костей, без памяти люблю Шмулей и Янкелей, но что мне противно в нашей семитической крови, так это страсть к наживе. Копят, копят и сами не знают, для чего копят. Нужно жить и наслаждаться сегодня, а они боятся потратить лишнюю копейку. В этом отношении я больше похожа на гусара, чем на Шмуля. Не люблю, когда деньги долго лежат на одном месте. Да и вообще, кажется, я мало похожа на еврейку. Сильно выдает меня мой акцент, а?
Поручик: (слегка замялся) Как вам сказать? Вы говорите чисто, но картавите.
Сусанна засмеялась и сунула ключик в замочек портфеля. Поручик достал из кармана пачку векселей и положил её вместе с записной книжкой на стол.
Сусанна Моисеевна: (иронично) Ничего так не выдает еврея, как акцент. Как бы он ни корчил из себя русского или француза, но попросите его сказать слово пух, и он скажет вам: пэххх... А я выговариваю правильно: пух! пух! пух!
Оба засмеялись.
Поручик: (в сторону) Нет, ей-богу, она славная!
Сусанна положила портфель на стул, сделала шаг к поручику и, приблизив своё лицо к его лицу, весело продолжала:
Сусанна Моисеевна: После евреев никого я так не люблю, как русских и французов. Я плохо училась в гимназии и «истории» не знаю, но мне кажется, что судьба земли находится в руках у этих двух народов. Я долго жила за границей... даже в Мадриде прожила полгода, да, нагляделась на публику и вынесла такое убеждение, что, кроме русских и французов, нет ни одного порядочного народа. Возьмите вы языки: немецкий язык – лошадиный. Английский — глупее ничего нельзя себе представить: файть-фийть-фюйть! Итальянский приятен только, когда говоришь на нем медленно, если же послушать итальянских чечёток, то получается тот же еврейский жаргон. А поляки? Боже мой, господи! Нет противнее языка! "Не пепши, Петше, пепшем вепша, бо можешь пшепепшитсь вепша пепшем". Это значит: не перчи, Петр, перцем поросенка, а то можешь переперчить поросенка перцем. Ха-ха-ха!
Сусанна Моисеевна закатила глаза и засмеялась таким хорошим, заразительным смехом, что поручик, глядя на нее, весело и громко расхохотался. Она взяла гостя за пуговицу и продолжала:
- Вы, конечно, не любите евреев... Я не спорю, недостатков много, как и у всякой нации. Но разве евреи виноваты? Нет, не евреи виноваты, а еврейские женщины! Они недалеки, жадны, без всякой поэзии, скучны... Вы никогда не жили с еврейкой и не знаете, что это за прелесть!
Последние слова проговорила Сусанна Моисеевна протяжно, уже без смеха. Она умолкла, точно испугалась своей откровенности, и лицо ее вдруг исказилось странным и непонятным образом. Глаза, не мигая, уставились на поручика, губы открылись и обнаружили стиснутые зубы. На всем лице, на шее и даже на груди задрожало злое, кошачье выражение. Не отрывая глаз от гостя, она быстро перегнула свой стан в сторону и порывисто, как кошка, схватила что-то со стола. Все это было делом нескольких секунд. Следя за ее движениями, поручик видел, как пять пальцев скомкали его векселя, как белая шелестящая бумага мелькнула перед его глазами и исчезла в ее кулаке. Такой резкий, необычайный поворот от добродушного смеха к преступлению так поразил его, что он побледнел и сделал шаг назад. Она же, не сводя с него испуганных, пытливых глаз, водила сжатым кулаком себя по бедру и искала карман. Но кулак судорожно, как пойманная рыба, бился около кармана и никак не попадал в щель. Еще мгновение, и векселя исчезли бы в тайниках женского платья, но тут поручик слегка вскрикнул и, побуждаемый больше инстинктом, чем разумом, схватил еврейку за руку около сжатого кулака. Та, еще больше оскалив зубы, рванулась изо всех сил и вырвала руку. Тогда Сокольский одной рукой плотно обхватил ее талию, другой — грудь, и у них началась борьба. Боясь оскорбить женственность и причинить боль, он старался только не давать ей двигаться и уловить кулак с векселями, а она, как угорь, извивалась в его руках своим гибким, упругим телом, рвалась, била его в грудь локтями, царапалась, так что руки его ходили по всему её телу и он поневоле причинял ей боль и оскорблял ее стыдливость. Молча, тяжело дыша, натыкаясь на мебель, они переходили с места на место. Сусанну увлекла борьба. Она то смеялась, то постанывала, даже немало раскраснелась, закрыла глаза и раз даже, не помня себя, крепко прижалась своим лицом к лицу поручика, так что на губах его остался сладковатый вкус. Наконец, он поймал кулак. Разжав его и не найдя в нем векселей, он удивился и оставил еврейку. Красные, с встрепанными прическами, тяжело дыша, глядели они друг на друга. Злое, кошачье выражение на лице еврейки мало-помалу сменилось добродушной улыбкой. Она расхохоталась и, повернувшись на одной ноге, направилась в комнату, где был приготовлен завтрак. Поручик невольно поплелся за ней. Она села за стол и, всё еще красная, тяжело дыша, выпила полрюмки портвейна.
Поручик: (прервал молчание) Послушайте, вы, надеюсь, шутите?
Сусанна Моисеевна: (откусывая кусочек хлеба ) Нисколько!
Поручик: Гм! Однако, как же прикажете понимать всё это?
Сусанна Моисеевна: Как угодно. Садитесь завтракать!
Поручик: Но... но ведь это нечестно!
Сусанна Моисеевна: Может быть. Впрочем, не трудитесь читать мне проповедь. У меня свой собственный взгляд на вещи.
Поручик: Вы не отдадите векселя?
Сусанна Моисеевна: Конечно, нет! Будь вы бедный, несчастный человек, которому есть нечего, ну, тогда другое дело, а то — жениться он захотел! Какая нагласть!
Поручик: Но ведь это не мои деньги, а брата!
Сусанна Моисеевна: А брату вашему на что деньги? Жене на моды? А, мне решительно всё равно, есть ли у вашей belle-soeur платья, или нет.
Поручик уже не помнил, что он в чужом доме, у незнакомой дамы, и не стеснял себя приличием. Он шагал по комнате, хмурился и нервно теребил жилетку. Оттого, что еврейка своим бесчестным поступком уронила себя в его глазах, он чувствовал себя смелее и развязнее.
Поручик: (бормоча) Чёрт знает что! Послушайте, я не уйду отсюда, пока не получу от вас векселей!
Сусанна Моисеевна: (смеётся) Ах, тем лучше! Хоть жить здесь оставайтесь, мне же будет веселее.
Возбужденный борьбою, поручик глядел на смеющееся, наглое лицо Сусанны, на жующий рот, тяжело дышащую грудь и становился смелее и дерзче. Вместо того, чтобы думать о векселях, он почему-то с какою-то жадностью стал припоминать рассказы своего брата о романических похождениях еврейки, о ее свободном образе жизни, и эти воспоминания только подзадорили его дерзость.
Поручик: (в сторону) А братец-то мой прав был, рассказывая о похождениях еврейки. Хороша чертовка.
Он порывисто сел рядом с еврейкой и, не думая о векселях, стал есть...
Сусанна Моисеевна: (слегка помахивая и постукивая по лицу поручика веером, спрашивала со смехом) Вам водки или вина? Так вы останетесь ждать векселя? По-ру-чик, вы останетесь или нет? Бедняжечка, столько дней и ночей придется вам провести у меня в ожидании векселей! Ваша невеста не будет в претензии? Нет? Ха-ха-ха…
Поручик поднял онемевшие глаза на женщину, хотел что-то выдавить из себя, но в этот момент, Сусанна Моисеевна распустила веер, как бы отгородившись от всего мира, и впилась губами в губы поручика