Она позвонила, как всегда, неожиданно.
- Коля, я хочу тебя … - после этого слова, она обычно замолкала.
- Ничего не случилось, Юль? – только и успел насторожиться я, но она не дала мне договорить.
- А что, обязательно должно было что-нибудь случиться, чтобы я могла тебе позвонить, - голос её задрожал, - просто так ты уже меня не хочешь …
- Юля, успокойся – тебе вредно волноваться, попытался я, было, хоть как-то сгладить, возникшую на пустом месте, неловкость.
- Почему это вредно, Коленька? Я не беременная, Коля и ты прекрасно знаешь, что ей уже никогда и не буду, - в трубке послышались легкие всхлипывания, - у тебя кто-то есть?
- Да никого у меня нет, кот - и тот уже несколько дней виду не кажет, почти вспылил я, но трубка вдруг, как ни в чем не бывало, запела:
- Как бы мне, рябине,
К дубу перебраться,
Я б тогда не стала
Гнуться и качаться.
Песня прервалась так же неожиданно, как и началась – едва слышным вздохом:
- Так я иду, Коля.
Через несколько минут тихо скрипнула дверь подъезда и послышались её легкие шаги – только по одним этим шагам, я уже мог многое сказать, о том, что у неё на душе, на уме и в прочих местах – шаги бойкие и настойчивые или неторопливые и задумчивые, замирающие на время в неуверенности; они могли повернуть назад или, затихнув в одночасье, заикнуться о шутке, подвохе или радостном событии. И в этом тоже была она – моя Юлька. Мы учились, с ней в одном классе и по молодости даже сидели за одной партой; в старших классах, я уже больше общался с ребятами – у нас была уже своя компания, свои секции и увлечения, и девчонки никак не вписывались в наши планы. Но, в выпускном классе, мы уже были признанной парой, и никто не смел вникать в наши отношения. Она провожала меня в армию, обещала ждать, но жизнь распорядилась по-своему. Я это почувствовал сразу, когда приехал в отпуск и пришел на танцы – Юлька, моя Юлька была в белой блузке с синим матросским воротником (гюйсом) на плечах. На её черной расклешенной юбке, по низу, так же, как и на воротнике, были тоже три белые полосы.
- Куда, уж нам – сухопутным, тягаться с моряками, - только и промолвил я, когда она подарила мне «Белый танец».
- Ты прости меня, Коля, - потупившись, только и промолвила она, - он был такой настойчивый, обещает жениться.
- Ты бы еще тельняшку нацепила, - с обидой вымолвил я, когда танец уже заканчивался!
– А она у меня есть, открыто и весело призналась она, - я бы и её надела, только полоски будут видны – блузка слишком тонкая.
Увидев такую сильную любовь, я решил «намертво» выкинуть её из своей жизни, только, ведь, сердцу не прикажешь. Не смогла и она приказать своему сердцу – встречая меня на улице, она так много говорила своим взглядом, что я мог часами, вспоминая её взгляд, расшифровывать в нем все новые и новые чувства ко мне. Моряк исчез так же неожиданно, как и появился, исчезла и её матросская форма; только взгляд её никуда не исчезал, а наоборот становился все более многоречивым и даже кричащим. Она не выдержала первой, когда я снял трубку, то единственное, что я услышал – это было:
- Коля, я хочу ….., а дальше только слезы, которые, казалось, лились даже из телефонной трубки. Так и пошел, вновь, печататься наш любовный роман – только, на наших сердцах, вместо бумаги.
Она никогда не звонила в дверь, а только царапалась, словно кошка и когда слышала мои шаги, начинала тихо мурлыкать – это у неё выходило так естественно, что первое время, соседи по площадке даже открывали двери, ожидая увидеть своих усатых-полосатых. И еще, что она всегда успевала сделать, прежде, чем я успевал открыть дверь – расстегнуть две или три верхние пуговицы на своей кофточке или блузке. То ли её кофточки были тесноваты для её груди, то ли грудям было тесно в кофточках, но открыв дверь, я всегда зарывался своим взором именно в это место. Она, обычно, входила не сразу, а деликатно и щедро позволяла мне наглядеться на открывавшуюся картину. Потом, словно кошка, бросалась мне на шею, обвивала меня руками и ногами – давая мне уже всеми остальными чувствами ощутить и оценить то, чем только что наслаждались мои глаза.
- Ну, куда ты меня понесешь? – слышал я, уже всем телом её тихий шепот, - на край света – я согласна!
- Сначала мыть руки, а потом – на кухню, - пытаясь, как можно спокойнее и невозмутимее отвечать я. После этих моих слов, она обычно долго и недоверчиво всматривалась в мои глаза, потом тихо слазила с меня и расстегивала молнию моих брюк – мои цветастые трюселя тут же подавали ей руку.
- Притворщик! Стыдоба! Когда я отучу тебя носить нижнее бельё! – и она за плечи разворачивала меня в сторону спальни.
- Макароны, Юль, они, как раз, горяченькие – остынут, - для вида, пытался я хоть как-то сопротивляться, но у неё каждый раз, находились более веские доводы на этот счет.
- Мне, Коля, нужнее ты, горяченький, а не макароны – мы их и холодные съедим. Эх, Коля, Коля – какой ты еще ребенок! – после этих слов, она обычно раскидывала своими руками, мои руки и, гудя, как самолет, начинала толкать меня к спальне, деловито напевая:
Первым делом,первым делом самолёты
Ну а девушки,а девушки потом...
Дотолкав меня до кровати, она, обычно, садилась на неё, и, опираясь на руки, откидывалась назад. Смерив меня оценивающим взглядом, произносила свое обычное:
- На колени, презренный раб тайной любви, на колени! Проси прощения у меня и у «него», - при этих словах она опускала взгляд на все еще выглядывающие труселя, - ты виновен в непочтении к даме и к "нему", - тебе придется искупить свою вину, Коля!
Я, конечно же, становился на колени, зарывался в её грудь, в её волосы, в аромат её тела и вдыхал, вдыхал свое счастье, настоящее и будущее. А она накрывала мою голову кофточкой, позволяя мне искупать мою вину.
И я был готов искупать эту «вину» ежедневно, ежечасно – ароматы её тела были прекрасны и неповторимы. Будто здесь, под её кофточкой, собрались воедино все полевые и лесные цветы, все, что мне напоминало мое детство, моих родителей, когда они под утро брали меня в свою кровать. Она нежно гладила меня по плечам, по спине, тихо приговаривая:
- Все будет прекрасно, Коля – ты еще найдешь свою девочку!
- Мне не надо никакой девочки! – пытался слабо возмущаться я.
Потом, неожиданно, её игра перетекала совсем в иное русло – она начинала медленно и нежно меня раздевать, приговаривая:
- Сейчас, мамочка уложит своего сыночка спать и расскажет ему чудесную сказку, - и когда я замирал на кровати, она накрывала меня всем своим горячим телом и таким же горячим и жадным, долгим поцелуем. Я слышал возбужденный и ровный стук её сердца, её язык беспокойно и настойчиво пытался так много мне сказать своими прикосновениями и проникновениями – всего того, что не смог или не успел рассказать, прежде, словами.
Вдоволь насытившись властью своего тела надо мной, она вдруг становилась расслабленной и бессильной, перекатывалась под меня и испытывающее и призывно вглядывалась в мои глаза. Руки её испытывающее скользили по моему телу, словно пытаясь прочесть мои желания и мою готовность к тому, чтобы слиться воедино и стать одним целым, подвластным лишь страсти и любви. И только убедившись в чем-то, своем, неведомом мне и поселе, она, будто приглашала меня в свой дом, чтобы поведать мне свою самую сокровенную тайну, горячо желанную мне. Только теперь она вела меня не руками – они пока тихо покоились на моей спине, - а ногами, которые, призывно раздвигаясь и сгибаясь, все более и более, своими движениями, приглашали меня быть ближе, насколько это возможно. Потом она замирала, вопросительно глядя на меня – будто ждала подтверждения и ответа – и когда её руки, уязвленные моей медлительностью и неготовностью, начинали нежно впиваться в мои, бока нежно и настойчиво отстраняя меня, - я понимал, что меня приглашают открыть дверь в эту тайну, я удостоен, желанен немедленно и бесповоротно.
Юлька, во всяком случае, заявляясь ко мне, никогда не надевала нижнего белья, у неё так уж было принято – принимать первый сеанс любви не раздеваясь. И я, как прилежный и догадливый ученик быстро понял, что максимум, что она сможет себе позволить – это расстегнуть верхние пуговицы на кофточке. Все остальное должен сделать мужчина – раздеваться самой, она считала ниже своего достоинства. Однажды, она даже сказала мне:
- Коля, а ты мог бы позволить мне, хотя бы разок, не снимать туфли в кровати? – на что я неопределенно хмыкнул. Может этот разок и настал именно сейчас – я уже расстегнул нижние пуговицы кофточки и несмотря на то что во мне горела ярким светом нетерпеливость, мои руки нарочито медленно потянулись не к её туфлям, а к юбке. Она и так уже задралась до самого «нелезя», но поднимать её выше и выше, я старался как можно нежнее и медленнее, стараясь растянуть и продлить эту радость и это удовольствие, удовольствие раскрытия тайны, тайны женщины!
- Что, Коля, боишься помять? – послышался вдруг её тихий, чуть насмешливый голос, - не бойся, Коля, Ох, не бойся, а то я сгорю!
И какой только дурак мог сочинить такое: «Я задрал ей подол – и мокрой тряпкой по голому брюху!» На мой же, взгляд - прекраснее этого момента и того, что следует за ним, по любви и согласию, ничего не бывает!!!
(продолжение следует)