7
На рассвете Тузик очнулся от незнакомых звуков, доносящихся с улицы. Будто неподалёку кто-то очень усердно и планомерно вбивал в землю могучие деревянные колья: «Ох-х! Эх-х! Ух-х!» Пёс осмотрелся и слегка приподнялся. Потянул носом неведомые запахи, встряхнулся, увидел на лапе аккуратную марлевую повязку. И сразу всё вспомнил. Отчего-то на душе стало ужасно тоскливо. Захотелось либо безутешно завыть, либо забиться в глухой и никому не видимый угол, куда и мыши избегают заглядывать.
Из соседней комнаты послышались быстрые шаги. Занавеска отдёрнулась и в дверном проёме показалась внучка Катя. Увидев, что пёс пришёл в себя, девочка на миг приостановилась, улыбнулась и подошла ближе. Присела перед Тузиком.
– Ну что, миленький, проснулся? – ласково проворковала она, с трудом перебарывая желание погладить собаку по спине. – Как себя чувствуешь? Поди, есть хочешь?.. Сейчас дедуля дров наколет, растопим печку, и я приготовлю тебе чего-нибудь. Хорошо?
Тузька понимающе облизнулся и неожиданно для самого себя звучно чихнул. Девчонка весело рассмеялась.
– Будь здоров! – задорно бросила она. – Это хорошо, что чихаешь. Значит, хворь из тебя выходит. Будешь жить…
Секунду поколебавшись, Катя всё же протянула ладошку к загривку пёсика и, чуть касаясь шерсти, осторожно погладила присмиревшего «гостя». Тузик от удовольствия прикрыл слегка подрагивающие веки.
– Ну вот. Так-то оно лучше. И хорошо-о… – полушёпотом пропела маленькая хозяюшка. – Умница! Молоде-ец. Славный пёс… Только вот как тебя зовут, не знаю. А-а? Кто ты? Откуда? Чей?
Владея человеческой речью, Тузик непременно назвал бы своё имя, но… В этот момент дверь в горницу распахнулась и в проёме возник румяный от мороза дед с охапкой дров, прижатой к груди. Нагнувшись, он с грохотом высыпал свою ношу на железный лист, прибитый к полу около печки. Обернулся к внучке, продолжающей гладить собоку.
– Гляжу, вы нашли общий язык, – добродушно усмехнулся он, отряхивая с себя налипший снег. – Ну как наш постоялец? Оклемался?
– Ага! Вроде бы… – кивнула счастливая девочка.
– Значит, на поправку пошёл. Слава Богу!.. Ты, Катюш, растапливай печку, я ещё дров принесу. Да с завтраком не волынь. Скоро пассажирский из Москвы пойдёт. Мне ещё на третий участок надо слетать. Вчера там снегу набуздало до колена. Как сегодня – не знаю…
Дед снова вышел во двор, а Катенька проворно принялась нарезать ножом тонкие лучинки из соснового полена. После чего бросила в топку самые маленькие и сухие полешки, приготовленные загодя. Затем, намотав на конец лучины небольшой клочок бумаги, она подожгла его и шустро ткнула в сооружённую «поленницу». В печке весело загудело, затрещало, дрова охватило яркими всполохами огня. В избе сразу стало уютнее, теплей и приветливей.
Тузик, опять припомнив весь вчерашний день, уныло положил морду на передние лапы и прикрыл глаза. Хотел было немного поскулить для самоуспокоения, но из вежливости к юной хозяйке не решился. Почувствовав характерные позывы, он, прихрамывая, подошёл к входной двери и деликатно поскрёбся в неё. Дескать, выпусти, девочка, на волю, надо и мне свои надобности справить. Катя всё поняла, безропотно открыла скрипучую дверь, и пёс оказался на свободе.
Первым его желанием было отправиться куда глаза глядят, лишь бы больше не докучать этим милым людям. У них, похоже, и без него своих проблем хватало. Подковыляв к калитке, Тузик «отметился» у забора и основательно осмотрелся. Шагах в восьми от него дедушка с кряканьем и шумными выдохами раскалывал широким топором очередной сосновый кругляк. Поленья послушно разлетались в разные стороны, источая на морозном воздухе здоровый запах свежей смолы и влажной древесины. Заметив, что кобелёк заинтересованно смотрит на него, дед отложил топор в сторону и стал подбирать со снега поленья, укладывая на груди новую охапку дров. При этом не преминул и Тузику подмигнуть:
– Ну как, ожил? Отлежался? Это хорошо-о… Значит, крепкий ты пёс. Ещё побегаешь на этом свете…
Дедок разогнулся, собираясь идти в дом, но на секунду обернулся к собаке:
– Ты вот что. Убегать-то пока погоди. Ещё лапа у тебя не зажила. Оставайся! Место и похлёбка для тебя всегда найдутся. А коли отыщутся хозяева или сам надумаешь в бега податься, то… Силком держать не будем. Гм… Я вот сейчас с дровами управлюсь и мы подхарчимся чем Бог послал. Катюшка приготовит чего-нито. Ты погуляй пока. Я быстро…
Дед открыл дверь в избушку и исчез за порогом.
Каково же было удивление обитателей дома, когда вскоре в горницу ввалился тяжело дышащий Тузик с увесистым поленом в зубах. Он деловито прошмыгнул к общей куче дров и прибавил к ней свою посильную лепту. Встряхнулся, повилял хвостом, вопросительно посмотрел на деда с внучкой. Словно хотел сказать: «Нормалёк? Или ещё поднести? Так я мигом!» Те только дружно рассмеялись и обескуражено развели руками. Похоже, такой сообразительной псины они на своём веку не встречали. И Тузька, не дожидаясь похвал или новой команды, несмотря на забинтованную лапу, проворно слетал за ещё одним полешком…
Так с безоговорочного согласия дедушки и внучки он и остался жить в этом домике. В должности полноправного хозяина здесь числился обходчик железнодорожных путей Тимофей Петрович, а верной помощницей ему всегда была внучка Катенька – по совместительству ученица начальных классов.
…Для кого-то незаметно, а для кого-то нудно и хлопотно, но в конце концов подошла к закономерному рубежу и эта зимушка-зима. Тузик полностью адаптировался к иным жизненным условиям и даже получил новую кличку – Дружок. За неимением другого варианта он стал откликаться и на неё. После завтрака Тимофей Петрович шёл на работу, обходил вверенный ему участок железной дороги, а внучка спешила в школу, расположенную в ближайшем рабочем посёлке.
Тузька-Дружок, оставшись один, бдительно охранял дом. А когда хозяева возвращались, охотно помогал по хозяйству. Если Катя затевала стирку, выносил на улицу связку с прищепками и услужливо ходил за девчонкой по пятам, пока та развешивала на верёвках мокрое бельё. Когда дед колол дрова, то увлечённо таскал в избу поленья, Иногда сам впрягался в санки, на которых внучка возила вёдра с водой от стоящего неподалёку колодца. А по вечерам, если позволяло настроение, подвывал в такт мелодиям, которые Тимофей Петрович любил извлекать из старенького баяна. Не гнушался пёс и другой домашней работы. В частности, с удовольствием подносил к дивану, где дед с внучкой обожали поболтать «за жизнь», разномастные стоптанные тапочки, газеты, книги, журналы, очки в футляре, карандаши и тетради.
Изредка на выходные приезжала Катина мама – дочь Тимофея Петровича. Тогда они все вместе долго гуляли по лесу. Такие дни для Тузьки-Дружка поистине становились светлыми праздниками. Он даже чувствовал, как в нём пробуждаются дремавшие до сей поры охотничьи инстинкты и с огромным наслаждением носился по заснеженным чащобам, отыскивая в сугробах запахи недавно пробежавших зайцев, притаившихся в норах мышей или прошмыгнувших от дерева к дереву юрких белочек…
Лишь по ночам, когда в доме становилось необыкновенно тихо и слышалось только шипение остывающих головешек в печи да монотонное тиканье ходиков, Тузик вновь и вновь вспоминал те дни и вечера, которые проводил он в городе вместе с Гритой. И всякий раз на душе у него становилось так паршиво и неуютно, что хотелось с разбегу выброситься в оконные рамы, истечь от порезов кровью и никогда больше ни о чём не вспоминать, отойдя в полное небытие. Простить Гриту ему не позволяла так и не притупившаяся боль за причинённую обиду от незаслуженного предательства. Хотя, если честно, очень хотелось снова вернуться к посаженным в лесопарке берёзкам, вновь почувствовать запах милой скандинавки, услышать её тихий и ласковый голос. Однако прошлое при всём желании невозвратимо. Эх, если б можно было выразить свои страдания известным собачьим приёмом – вдосталь повыть на сияющую в оконных рамах луну. Но… Тузька-Дружок понимал, что спящие дед и внучка не виноваты в его прошлых бедах, они просто устали и хотят спать.
И Тузик лишь протяжно, с надрывом и подскуливанием, тяжело вздыхал и постепенно погружался в неведомые для людей смутные звериные грёзы…