6
Ничего, казалось бы, не предвещало особых перемен. Дни – и грустные, и весёлые – чередовались с быстротою движущейся в проекторе киноплёнки. Приближалась долгая и, как водится, заунывно-безликая, студёная зима. Её первые предвестники уже окутали землю хрустящим снежком и причудливым инеем на кустах и деревьях. Свидания Тузьки с Гритой стали проходить несколько реже, но были до предела насыщены неподдельной любовью и нежностью.
В один из выходных дней Тузик до обеда прождал свою скандинавку на балконе, но та к условленному времени так и не пришла. И даже когда на улице заметно стемнело, её шаги так и не раздались около подъезда. Почувствовав непереносимую тягость от одиночества и неопределённости, пёс, не желая больше томиться в квартире, выпросился у бабушки на прогулку. Выскочив во двор, он пристально осмотрелся по сторонам, поскулил в нерешительности, а затем, полагаясь лишь на острый нюх и интуицию, засеменил в сторону центральных городских кварталов. Что-то подсказывало Тузику, что сейчас он непременно должен отыскать свою Гриту-Маргариту. Ведь без неё он, пожалуй, не дотянет и до утра. Именно сегодня она необходима ему, как этот прохладно-освежающий ветер, дующий прямо в чувственно распахнутые ноздри.
Странно, но он её всё же встретил…
Сначала сработало обоняние. Этот запах Тузька различил бы среди миллиона других. Он тут же сообразил, что Грита где-то поблизости, совсем рядом. Но удивительно… К её отчётливо осязаемым флюидам весьма резко и неприятно примешивались какие-то чуждые, тошнотворные вкрапления. Причём собачьи. И вдруг…
На противоположной стороне улицы Тузик увидел выходящую из булочной Гриту, которая держала в правой руке некое подобие сдобного кренделька. Этот «шедевр» хлебопечения она протянула сидящему на привязи чёрному лохматому ризеншнауцеру. Тот, особо не церемонясь, клацнул бородатой челюстью, проглотил крендель почти не пережёвывая и лениво облизнулся. Дескать, что-то я не распробовал, маловато будет.
Тузька, дрожа всем напрягшимся тельцем, замер на месте. На его загривке шерсть непроизвольно стала подниматься вверх. И вызвано это было отнюдь не появлением вблизи чужого кобеля, а тем, что рядом с ним находится его обожа… О, Боже! Не сон ли это? Не ошибся ли он? «Его» ли эта молодая блондинка?.. Происходящее через дорогу действо неожиданно напомнило ему о перенесённой в щенячьем возрасте странной болезни. Такое же помрачение рассудка под черепушкой, такая же слабость в лапах, жуткая сухость в пасти, подташнивание и тревожная безысходность.
А Грита между тем отвязала этого свирепого бородача, погладила его по холёной спине и, подхватив полиэтиленовый пакет с продуктами, важно повела на поводке по тротуару.
Первым желанием Тузьки было стремглав броситься к скандинавке и что есть силы загавкать на всю улицу. Мол, что же ты делаешь, женщина? А как же я? Кто я для тебя? Неужели ты способна на двойную жизнь? Почему этот надменный «полкан» с тобою рядом и, похоже, ты очень даже гордишься подобным альянсом? Зачем тогда было меня так привязывать к себе? К чему звучало столько нежных слов? Как воспринимать все те совместные вечера, когда мы были неразлучны? Кто в конце концов тебе дороже? С кем твоё сердце?..
Тузик от отчаяния и остро щемящей боли в груди готов был броситься под первую проезжавшую мимо машину. Перебирая замёрзшими лапами, он, не проронив ни звука, долгим и отрешённым взглядом проводил удаляющуюся Гриту с истинно домашним «питомцем» и, почувствовав смертельную усталость, не разбирая дороги побрёл подальше от этого страшного места. Ни лаять, ни скулить, ни бежать, ни тем более есть или пить ему теперь абсолютно не хотелось. Он понял, что его совершенно незаслуженно «кинули», бессовестно предали и беспардонно бросили на произвол равнодушной толпы, на растерзание угрюмых дворов и улиц. Теперь, стало быть, он никому не нужен. А раз так, то и не стоит позорно добиваться прежнего расположения к себе. Он стал ничьим. Значит, и вся дальнейшая жизнь его полностью принадлежит только ему самому. Стало быть, и распоряжаться ею он вправе как угодно. Хочет – в речку бросится, хочет – на помойке тухлятины обожрётся, а захочет – в лес убежит или просто ляжет где-нибудь в сугроб и будет лежать до тех пор, пока окончательно не околеет…
Но отчего же всё-таки такая жуткая несправедливость? Почему вначале можно приручать, обнимать, ласкать, шептать нежные и ободряющие слова, а потом как ни в чём не бывало так же беззастенчиво идти рядом с другим псом? Причём, как безошибочно определил Тузик, явно не боясь попасть на глаза ему, «любимому и обожаемому». Чем этот дородный и ухоженный Кардинал лучше? Породой или безупречно-светскими манерами? Тогда на фига Грите нужен был он, Тузька – в общем-то, бесприютный, заурядный и одинокий представитель семейства собачьих, только с добрым, чистым и верным сердцем? Или среди людей существуют ещё такие сложные житейские ситуации и метаморфозы, в которых Тузик совсем не разбирается? Но в чём они проявляются? Может, этот Кардинал лучше выполняет сложные команды или сильнее любит её, Гриту? Как всё запутано! Чему теперь верить?!..
Тузик вдруг очень остро осознал, что если сейчас он не убежит за пределы города, то этот каменно-бетонный мешок с его суетой, вонью, шумом и скрытой подлостью в самом деле окончательно уничтожит его, несчастного пса, не оставив ни единого клочка шерсти. Не отдавая себе отчёта, Тузька подался сначала в сторону автовокзала, а затем, перебежав шоссе и железнодорожное полотно, засеменил к ближайшему перелеску. «Будь что будет! – инстинктивно смирился он с горечью измены и со своим бегством в никуда. – Но домой, назад к бабуле, я не вернусь. Во всяком случае, сейчас. Слишком тошнотворна обида, скребущая под левой лопаткой. Пока не переборю её, никуда и ни к кому не пойду. Пусть даже сгину безрассудно…»
Отдышавшись и оглядевшись, Тузик обошёл ближайшие заросли ольховника и, утрамбовав в снегу небольшую ямку, смиренно залёг в обустроенном «окопчике», свернувшись калачиком и отвернув морду от надоедливых порывов ветра. Думать ни о чём не хотелось. Тем более – строить планы на будущее. Подремать бы чуток, да противное урчание в желудке не давало желаемого успокоения. Видимо, природу-матушку не обманешь: как бы ни было худо на душе, а организму нужны новые силы. Значит, хочешь не хочешь, необходимо искать хоть какое-то пропитание.
Закемарилось было Тузику, даже привиделось что-то во сне, да тут как на грех из лесной чащи так громыхнуло, что бедный пёс мгновенно подскочил в своём незавидном убежище. Оказалось – в лесу решила потусоваться группа молодых оболтусов, которые, гомоня и посасывая из банок пиво, не нашли лучшего развлечения, как позабавиться выстрелами из купленных на базаре петард. Такого соседства Тузик явно не желал и, отряхнувшись от снега, вновь уныло засеменил вдоль перелесков.
Небо уже совсем почернело, а к неутихающим порывам ветра примешалась ещё и снежная крошка. Видимо, из-за неё, постоянно жмурясь и отворачивая нос в сторону, Тузька не заметил подстерегавшей его опасности. Острая жгучая боль полоснула внезапно, пёс отрывисто взвизгнул и резко отдёрнул от земли переднюю правую лапу. Струйка крови почти тотчас же выступила из-под жёсткой кожаной подушечки. Тузька лизнул её, но очередной багряный ручеёк не замедлил просочиться снова. А в глубине снежного наката отчётливо проступили изломанные зазубрины от разбитой водочной бутылки. Вот незадача! Надо же было так вляпаться! И это именно сейчас, когда и без того хоть живьём в землю ложись. Не зря говорят, что беда не ходит одна…
Ковыляя и на ходу слизывая кровь, Тузик повернул к расчищенной бульдозером дороге. Куда она вела, знать ему не хотелось. Было лишь одно желание – быстрее утихомирить ноющую рану и хоть немного отогреться где-нибудь. А то вечерний морозец уже не на шутку раздухарился, обещая совсем не душную надвигающуюся ночь.
Навстречу собаке из-за поворота неожиданно выскочила шальная легковушка, ослепив оторопевшего пса всей световой мощью глазастых фар и чуть не расплющив на мёрзлом грунте. В самый последний момент Тузька пружинисто вспрыгнул на снежный отвал, перевернувшись через голову. Вероятно, сработали природная реакция и уроки дрессуры от Гриты. Машина очумело помчалась дальше, а пёс боком-боком отгрёб от дороги и рысцой двинул опять к лесу. Там не гоняют созданные людьми многочисленные «тачки» и, естественно, меньше возможности угодить под их визжащие колёса…
Сколько времени Тузик плутал по заснеженным окрестностям лесного массива, знает, пожалуй, только Господь на небе. Вконец обессилев и жутко продрогнув, собака, полагаясь лишь на острый нюх, вышла к живописной опушке, на которой, ощетинившись густым штакетником, просматривался во мгле одноэтажный деревянный дом. Два боковых окна в нём приветливо светились. Тузька, уже ничего не соображая, отыскал в изгороди лазейку и осторожно пополз к неведомому жилью. Мягкий свет в окошках манил и настораживал. Но пёс, чувствуя, что может навсегда покинуть этот грешный мир, положился на волю судьбы и жалобно заскулил. Даже чуть-чуть помог себе глухим подвыванием. Кровь ещё слегка подтекала из лапы, и несчастный Тузик, старательно вылизывая её, улёгся у порога, решив, что лучше погибнет от доброго хозяйского пинка, чем от потери крови и мучительного окоченения.
Однако Всевышний решил сжалиться над бедной дворнягой. Обитатели избушки, похоже, расслышали посторонние звуки извне, поскольку в сенях послышались вскоре неторопливые шаги. Дверь со скрипом отворилась, Тузик сжался в упругий комок, ожидая мощного удара. Но вместо этого кто-то весьма тщедушный, пахнущий домашним теплом и сметаной, склонился над ним, старательно посопел носом и вновь удалился в дом. Через минуту оттуда вышли уже двое.
– Э-э… Да тут, кажется, беда стряслась, – басовито прогудел мужской голос. – Похоже, псинка покалечилась. Или помог кто… Вон, кровь на снегу. От самой изгороди след тянется.
– А чей он, пёсик этот? – удивлённо откликнулся совсем тоненький, девчачий голосок. – Я вышла на порог, а он даже не посмотрел на меня. Дрожит только… Он больной, да?
– Не знаю, чей он и что с ним приключилось, но давай-ка, внучка, сначала в дом его перенесём, – рассудительно заметил мужчина. – А то бедолага и вовсе замёрзнет. Видно, обессилел совсем. К людям приполз помощи просить.
Дед и внучка склонились над Тузиком, погладили его задубевшую от мороза шерсть. Пёс, резко вздрогнувший от прикосновения ладоней, лишь тихо застонал и тяжело, с надрывом, вздохнул. Мужчина бережно взял его на руки и, прижав к груди, внёс в тёплые сени. Затем так же осторожно перешагнул порог горницы. Внучка зашла следом. Тузик смиренно помалкивал.
В доме приглушённо работал телевизор, разогретая печка потрескивала смолистыми поленьями, плавно тикали ходики, пахло чем-то по-домашнему очень знакомым и аппетитным.
Дедушка опустил Тузика на холщёвый коврик, принёс настольную лампу и осветил повреждённую лапу. Затем деловито покопался в настенной аптечке, извлёк оттуда несколько пузырьков и рулончик марлевого бинта.
– А ну-ка, Кать, помоги мне, – попросил он внучку, девочку лет девяти. – Ты держи псинку, а я смажу ему рану. Да не бойся, он, похоже, уже не кусается. Совсем ослаб. Ты просто успокой его, погладь ласково.
Тузик стоически перенёс процедуру. Да и какой смысл было дёргаться? Он сразу понял, что люди в этом доме желают ему лишь добра. Ему только мучительно хотелось пить, да и пожевать чего-нибудь тоже. О ночлеге даже и не мечталось. Спасибо и за то, что уже сделали для него.
Но вопреки ожидаемой развязке девчонка принесла из кухни миску жирных щей и блюдечко с молоком. Поставила перед смущённой собакой. Тузик, сглотнув горькую и тягучую слюну, полакал сначала молока, совсем не похожего на городское, а затем «вычистил» и миску со щами. Лишь после того, как обе посудины опустели и маслянисто заблестели, он устало облизнулся и благодарно ткнулся мокрым носом в девчонкину ладонь. Мол, спасибо тебе, хозяюшка, угостила на славу. Но та испуганно и поспешно отдёрнула её, убрав обе руки за спину…
Остальное Тузьке запомнилось смутно. В глазах у него вдруг замельтешило, в ушах загудело, и он, сделав неуклюжую попытку добраться до входной двери, неожиданно упал на бок. Потерял сознание. И уже не слышал, как дед шёпотом сказал внучке:
– Давай положим его поближе к печке. Пусть согреется, а то озяб, видать, сильно… Ты до утра не буди его, Кать. Ему надо набраться сил. Когда встанем, тогда и будет видно, что делать с этим клубком шерсти. А сейчас – спать!..