Скорый поезд «Москва – Адлер», отмеривая вёрсты, мчал семью Рейнов на юг, в Приазовск. Андрей три часа на географической карте искал город, который оказался небольшим районным центром, не имеющим статуса курортного города, чему юноша сильно удивился.
- В городе когда-то были две лётные части и большой военный аэродром,- пояснила мать разочарованному сыну. – В советские времена иностранные курсанты обучались здесь лётному мастерству. Такому городу не могли присвоить статус курортного.
Соседями по купе оказалась чета пенсионеров, с которыми Нина Николаевна быстро сошлась, будучи человеком коммуникабельным. Время проводили за картами или разговорами о политике, о возрождении духовности России. Андрей компанию не поддерживал, чем беспокоил мать. Она заглянула к нему на верхнюю полку, спросила в упор:
-Ты обижаешься из-за того, что мы не поехали в Германию?
-Что ты, наоборот. Я переполнен счастьем. Извини, я не могу им с тобой поделиться. Не обижайся, я же великий эгоист…
Видя его счастливые глаза, она успокоилась, однако в искренность слов поверила с трудом, потому что сын замкнулся, подолгу молчал, о чём-то думая.
А Андрей закрывал глаза и предавался воспоминаниям. Сколько раз, как видеокассету, он прокручивал в памяти тот самый счастливый день в Москве. Он поехал тогда на Ваганьково, возложить цветы на могилы любимых поэтов, поклониться их «последнему приюту». Мать отправилась на вокзал провожать на юг друзей, в квартире которых они жили перед отъездом в Германию, куда собирались уехать навсегда. Андрей тогда бродил между могилами, читая надписи, удивляясь известным на весь мир фамилиям: и этот ушёл в мир иной!
В церкви Воскресения, расположенной на территории Ваганьковского кладбища, звонили, не умолкая, колокола: «Динь-дон! Динь – дон!» Они словно звали его. Он так остро почувствовал этот зов, так душой потянулся на этот звон, что с замиранием сердца переступил порог этого храма и был ослеплён его красотой и позолотой. Сердце подсказало купить свечи и поставить за упокой бессмертных душ. Служительница храма объяснила, что справа от входа ставят за здравие, а за упокой – слева.
Андрей поставил зажженную свечу на позолоченный подсвечник и глянул в глаза распятого Спасителя. Рука сама непроизвольно поднялась для наложения креста. Он не знал, что говорить, о чём можно просить в этот миг Спасителя, и вдруг вспомнил отца. Вернее, его глаза, понимающие, что жизнь покидает его раненое обгоревшее тело.
-Господи, прости отца моего! – внезапно попросил он мысленно Спасителя и ещё раз перекрестился.
Намериваясь покинуть церковь, в раздумье повернулся к выходу и едва не столкнулся с молящейся девушкой. Рейна словно пронзило током. Поражённый, он замер на месте, не сводя взгляда с девушки. Прижав руки к груди, отрешённая от всего земного, она застыла перед большой иконой Девы Марии с Младенцем. Её немигающие глаза, устремлённые на Богоматерь, словно пронзали время и пространство. Рейн не мог пошевелиться, впервые наблюдая такую искренность в молитве.
Вдруг юноша испытал неловкость из-за того, что вторгся во что-то чужое, что он тайно подглядел и подслушал что-то и что за этим занятием его застали. Он отвёл глаза в сторону и сделал вид, что поправляет свечу в подсвечнике. Однако очарованный, опять украдкой устремил взгляд на девушку. Она его не замечала. В прежней застывшей позе, с мольбой и отчаянием в глазах, она словно говорила с Девой Марией.
-Господи, какое у неё горе? – вопрошал себя Андрей, размышляя над собственными вариантами ответов. – Разве можно так остро чувствовать веру в её годы? Разве можно так страдать? Какие у неё глаза?! Чёрные и глубокие, бездонные… Какая одухотворённость на лице! Она истинно верующая?! Да, она свято верит в существование Богоматери… Чем она с Ней делится? Какой тайной? Неужели у неё нет настоящего близкого друга, которому можно довериться? Андрей вспомнил, как в шестнадцать лет испытал потребность иметь друга, а в семнадцать понял, что такой друг у него был и есть – это отец. Они научились понимать друг друга с полуслова, а отец часто приговаривал: «Нет дружка против родного батюшки!».
Андрей внезапно очнулся, вышел из пространственного и временного оцепенения, последний раз бросил взгляд на круг ярко горящих свечей, украдкой – на девушку. Не глядя в глаза Всевышнему, перекрестился и направился к выходу. На улице его ждал слепой летний дождь. Впрочем, Андрей к нему был готов: как человек практичный, захватил с собой зонт, потому что с утра было душно. На паперти к нему подошла старушка:
-Сыночек, ради Христа, дай денежку на хлеб. Пенсии не хватает.
Андрей растерялся. От неожиданности он сначала не понял, о чём просит бедная женщина. Потом из внутреннего кармана достал кошелёк, раскрыл его и, спохватившись, сунул обратно. Начал хлопать себя по всем карманам, лихорадочно соображая, сколько у него российских денег, так как основную сумму они с матерью уже поменяли на евро и доллары, а иностранная валюта, конечно же, старушке не нужна.
-Бабушка, это всё, что у меня есть русского,- он протянул ей деньги, осёкся и замолчал. Фраза получилась двусмысленной, да ещё на пороге церкви.
Старушка поклонилась ему за такие большие, по её мнению, деньги, перекрестила его со словами: «Ангела-хранителя тебе, сынок! Иди с миром!» и вошла в церковь, продолжая что-то говорить и креститься.
В дверях храма она разминулась с той самой девушкой, на которую Андрей обратил внимание. Девушка остановилась в нерешительности перед дождём, с беспокойством глянула на часы, потом на небо. Она сняла с головы белый платочек и вдруг стала такой же, как сотни современных девушек, мимо которых прошёл в своей жизни Андрей, не задерживая на них долгого взгляда или вообще не обращая внимания.
Он подошёл к девушке и щелчком раскрыл над её головой чёрный мужской зонт. Девушка от неожиданности вздрогнула.
-Я могу проводить Вас к метро, если Вы спешите…- Андрей был галантен.
Она, неожиданно для Рейна, легко согласилась, поблагодарив за доброту и внимание. Но к метро они пошли через кладбище: её интересовал архитектурный стиль памятников и эпитафии, выбитые на них, и у неё не будет иной возможности познакомиться со всем этим. Андрей предложил ей руку, чтобы удобнее было идти под одним зонтом, так как дождь ещё срывался. Девушка опять легко согласилась.
-Наивная провинциалка или без комплексов,- подумал Андрей, физически ощущая рядом её близость и на узкой тропинке Ваганькова, и в переполненном вагоне метро. Она даже не удивлялась, что он до сих пор вместе с ней, что предложил ей свои услуги гида, признавшись, что сам плохо ориентируется в Москве. Девушка искала на Арбате здание, где проходил конкурс исполнителей духовного песнопения. Ей надо было передать диск с записью песни «Иоанна,14,6» в исполнении какого-то квартета. Устроители конкурса, как оказалось, знали девушку лично, встрече обрадовались. Её представили спонсору этого мероприятия, который, пощипывая свои усы и скривив рот на одну сторону, оглядел девушку с головы до ног незаметно для окружающих, но неожиданно наткнулся на упрямый взгляд Андрея.
-Новый русский!- окрестил его Рейн про себя.- К духовной музыке никакого отношения не имеет.
В актовом зале их усадили на свободные места недалеко от входа. Оглядевшись, Андрей увидел несколько знаменитостей из мира эстрады и кино. Все слушали с заворожёнными лицами. Звучали имена классиков, знакомые ещё со школьных лет. Андрей впервые слушал и слышал духовное стихосложение и пение. Для него это было открытием, так как ранее он даже не подозревал, что эти люди в своём творчестве обращались к Богу. Удивила и очаровала его группа мальчиков, исполнившая песню, о которой говорила девушка,- «Иоанна, 14, 6». Но заслушался он молитвой Александра Блока «Девушка пела в церковном хоре». Он знал великого поэта как автора «Двенадцати», «Скифов» да ещё нескольких стихотворений. А тут такое чудо!
Кто-то осторожно тронул его за плечо. Андрей вздрогнул, вспомнил, где находится, повернул голову и встретился взглядом со своей знакомой. Она виновато улыбнулась, а губы шепнули: «Нам пора идти…». Андрей не знал, что девушка долго не решалась потревожить его, наблюдая за выражением лица юноши.Она видела, к а к духовная музыка пленила её спутника.
Если песенная молитва является вторым рождением и новой жизнью русского духовного стиха, то для Андрея этот день стал днём его духовного рождения. Сердце наполнялось нежностью, страданием, любовью. Самое главное, он мог и хотел говорить об этом, не стесняясь своих истинных чувств. Говорят, в один день две радости не живут, но для Андрея жизнь сделала исключение: в последние перед отъездом дни на земле, его родившей и воспитавшей, ему так легко и свободно дышится, а сам Господь Бог послал ему в спутницы чудесную девушку. Андрей был счастлив. На одной из пересадок в метро ему даже показалось, что он увидел мать, но отмахнулся от этой мысли – что матери здесь делать? И опять всё внимание было отдано новой знакомой. Сознание того, что они оба в Москве проездом, что никогда больше не увидятся, раскрепостило и освободило обоих от условностей. Они были одним общим «Я и ТЫ», и это одно целое «Я и ТЫ» любовалось Арбатом, восхищалось Красной площадью, пленялось колокольным звоном, летевшим над Кремлём. Они просто радовались жизни: всё, что их окружало, вызывало изумление и очарование, околдовывало и обвораживало.
Счёт времени ими был потерян. День пролетел, как один миг. Поэтому, выйдя из метро, они уже летели к особняку, где проходил конкурс духовного песнопения. Сквозь вечерний сумрак вырисовывалась «Волга». Высокий мужчина решительной походкой мерил тротуар широкими шагами, выразительно поглядывая на часы.
-Папа!- окликнула его девушка и, оставив Андрея, побежала к отцу. Рейн провожал её благодарным и восхищённым взглядом. Он видел её легкий, почти парящий бег, грациозный поворот всем корпусом в его сторону, застенчивый прощальный взмах рукой, славную улыбку.
-Папа! Извини, я опоздала! Ну не дуйся, улыбнись! Это мой Гид!- она показала рукой в сторону Андрея.- Он так себя назвал. Через несколько дней он уезжает в Германию. Навсегда.
Андрей сделал шаг навстречу, желая познакомиться, но мужчина даже не глянул в его сторону. Он рывком открыл дверцу машины, испепеляюще глянул на дочь, отчего та сразу потухла и, пристыженная, молча села на заднее сиденье. Он порывисто сел впереди, обе дверцы хлопнули одновременно, машина умчалась…
Мысли Андрея опять были прерваны матерью. Её голова возникла над верхней полкой. Удостоверившись, что он живой, она позвала его обедать в вагон-ресторан. Сын вновь отказался.
Оставшись в купе один, он достал из кармана костюма записную книжку, перелистал её. Воспитание не позволяло читать чужие записи, но здесь случай был исключительным. Во-первых, книжка осталась у него случайно, когда они искали на Арбате адрес особняка. Во-вторых, считая, что он её больше никогда не увидит и не сможет вернуть ей её собственность, Андрей раскрыл записную книжку. Её звали Ксения. Она жила в маленьком провинциальном городке – городе детства и юности его отца. Андрей нашёл, что это не случайное совпадение, а роковое предначертание. Чем дольше он потом читал записную книжку, страницу за страницей, тем более загадочной представлялась незнакомка. Он нашёл здесь выписки из прочитанных ею книг. Чаще всего он перечитывал эту: «Теперь я только воочию убедился, что одна лишь грань отделяет человека от животного,- это религия. Отнимите у человека Бога,- и он станет страшнейшим из всех самых кровожадных животных». Фраза принадлежала некоему протопресвитеру Г.И.Шавельскому. Когда Андрей прочитал впервые её, она поразила его новизной и неожиданным поворотом мысли. При повторном чтении его потрясла уже глубина заложенной в этой фразе мысли.
Часто перечитывал он очистительную молитву:
-Отче Небесный, ищущий любви Твоей, да не подаст камень ближнему вместо слова утешения, да не отвратит Глаз своих от боли страждущего по неведению пути. Рука твоя – знак благословения. Лик твой – печать Благодати. Голос твой – посох странника, указывающий путь. Пребудешь ли во храме души моей, освещая его? Укажешь ли на путь высшего служения через возрождение веры в детях Твоих? Чем воздам за зов призывный, разбудивший сердце, сияющее в ночи, за свет звезды летящей, отворившей глаза невидящие, за приобщение к молчаливому страданию обиженной земли, готовой к великому Очищению? Разреши, Отче, руки Твои донести до сердца, пришедшего ко мне по воле Твоей …
На этой строчке Андрей останавливался обычно. Ему казалось, что она относится лично к нему. Перечитывал её несколько раз, хотя знал уже наизусть, и читал дальше:
-Возьми, Отче, руки мои, давая радость исцеления, возьми разум мой, открывая духовное зрение, возьми сердце моё, в душе укрепляя любовь и веру, пошли помощь Твою и защиту всем, кто готов разделить с Тобой тяжесть Креста во искушение земных грехов и муки Распятия, принятые Тобой во спасение детей Твоих. Аминь.
После чтения этой молитвы он подолгу лежал с закрытыми глазами, пытаясь расслабиться и вызвать в памяти лицо московской знакомой, а в голове неосознанно звучало:
-Отче, возьми руки мои, возьми разум мой, возьми сердце моё, только пошли мне встречу с ней…
Её записная книжка пестрела ещё одной фамилией: ОЖЕРЕЛЬЕВ. Она цитировала его чаще других, восхищаясь им как личностью, в гены которого заложен код человека Шестой цивилизации. Если бы её детски-доверчивый взгляд там, в Москве, не был таким правдивым, Андрей посчитал бы её записи вымыслом чистейшей воды, фантастикой, даже не научной. Но он чувствовал, что верит каждому записанному и прочитанному им слову.
Этот супер-умник, некий Ожерельев, был на «Ты» с космосом, считал себя земным братом Иисуса Христа, правда, на несколько порядков ниже. Он мечтал попасть в Тибетский Храм Траши хотя бы на один год (тогда как Небесный Брат провёл там двенадцать лет), чтобы, как и Он, овладеть боевым искусством планеты.
Кто ты, супер–умник по фамилии Ожерельев? Кто ты, общающийся на «Ты» с космосом? Андрей вдруг почувствовал позорный укол ревности прямо в сердце.