Кичера-Москит

      
              И нет смысла пытаться сформулировать смысл того, что мы делаем. Все время хочу назвать его и не получается. То есть, не то чтобы его нет. Я-то знаю, он есть. Но он такой... что объяснить кому-то... не знаю. Вот спросят опять: зачем вы это делаете? И не знаю, что сказать.
       А мы идем по тайге. И несем очень тяжелые рюкзаки. И жарко и мошка. И мгла еще от пожаров. Солнца не видно даже. И пить хочется, это главное.
       Мы идем к реке с чуднЫм названием Кичера-Москит. По старой заросшей лесовозной дороге, как и вчера. Тайга сухая, потому что дождей нет очень долго. И пожары поэтому – там, южнее. И хочется пить, как и вчера.
       Вчера долго шли вдоль сухого болота с надеждой выйти к реке. Была мгла и духота. И мошка – как туча. Мазались мазью, но она почти не спасала. Стоило вспотеть - и все. А потели все время. Потому и пить так хотелось. А потом это большое болото, огромное просто, – терялось где-то там, в мареве, - оно кончилось, и начался лес. А реки все не было, а мы все надеялись, что вот река... А пить, конечно, сильно хотелось. И мне казалось при ходьбе - вода плещет. Это у меня галлюцинации уже. А тут тучи, хоть и мгла, и я думаю: хоть бы дождь. Тут он стал капать и капли на осиновых листьях такие крупные, и я их пить начал. На березовых листьях они мелкие. А на осиновых – собираются в круглые серебряные шарики, и я беру бережно лист - и в рот скатываю. Только этими каплями едва язык удается смочить. Это как фантазия бесплодная. А мы все идем, надо идти, а сил уже нет, нет уже совсем, тут кучи старых бревен, лет им двадцать или тридцать, не знаю, пить хочется и мошка, но главное – пить. Бадан, такой зеленый, сочный. Так бы и стал жевать. «Нельзя», - товарищ говорит. Да я и сам, конечно... это я так. Здесь несколько дорог и мы выбрали одну из них, как те витязи на распутье. А дождь покапал и кончился, и уже смеркается, и у меня такое: лечь и все, и пусть, и ничего мне больше не надо. Я думаю: на все Твоя воля, но не могу я больше. И я говорю: не могу я больше. «Ну, давай еще немного, - товарищ говорит,- видишь, дорога снижается». А там слева в темной глубине медведь начал трещать ветками, злится, сука, показывает, кто тут главный. Все, скидываем рюкзаки. Мы совсем обессилены. «Погоди», - товарищ говорит, - идет куда-то дальше в светлеющий прогал дороги. Я сижу, безразличный. Минут через десять или больше, в сумерках, возвращается. «Дизентерии, - спрашивает, - не боишься?» И протягивает мне - что, что? – чехол от документов и там вода. Мутная, темная вода. Я пью ее, пью, пью... Какая же вкусная! Это оно, болото, которое мы миновали, и вот как-то вышли - вывел же кто-то, вывел же! - а другой воды здесь и нет, откуда - ни реки, ни ручья, и как это мы вышли-то в темноте – вывел же! - на последнем уже пределе сил. Я думаю все это, пока идем к болоту за водой, потом обратно на костер, который запалили, что б медведь не лез.
       И как же мы вчера удачно пришли к воде, а ведь пошли бы по-другому и не знаю... Сегодня сколько уже часов – и нет воды. Сказывается вчерашняя усталость и сегодняшняя тоже. Прошли сухое русло небольшой речки. Там ведь можно поискать воду. Но мы идем дальше, потому что рано еще, а что рано, если усталость вчерашняя, а тут вот дорога кончается, и начинается то ли вырубка, то ли лесопадеж, когда с корнем вывернуто, то ли все вместе, и вот это нагромождение  стволов и сучьев, когда идти, б..., невозможно, да еще в гору, а мошка озверела, как никогда еще, и куда, говорю, идем, там воды-то нет, а уже вечер! Но нет, идем, идем, уже невозможно, но идем, идем... Останавливаемся. Надо передохнуть. Ух, как грызет мошка! Товарищ уходит на разведку, а мои ноги не идут. Я сажусь, потом встаю, срываю несколько веток, отбиваюсь, ух! Пить хочу. А пить тут нет. Вчера-то было болото, а сегодня болота не будет. Не каждый день такое может быть, везение такое. И что здесь разведывать, когда воды здесь нет и быть не может, ну, понятно же. Там вчера была низина, а здесь? Пошли в гору. Вечером. Зачем? Ух, мошка грызет! Мазь эта дегтярная не помогает. И пить хочется.
       Товарищ возвращается. Сейчас скажет с наигранным весельем: «Надо идти!» Ну, потому что еще не стемнело же. Ох, да понятно.
        «Там ручей и место есть для палатки», - товарищ говорит. Я молчу, как не слышу. Потом спрашиваю: что? что ты сказал? ты врешь? Он говорит: «Там тропа и ручей, вначале сухой, потом в нем вода. И место для палатки». Говорит: «Я попил».
       Не похоже на розыгрыш, нет. Но как такое может быть? – думаю я, пока иду за ним следом. Проходим лесоповал. «Где-то здесь», - товарищ говорит. «Эти спонтанные молитвы... - он говорит. – Так было тяжело... И ты: куда идем... Я не мог уже. И вот...» Показывает на старые, заплывшие зарубки на пихтовых стволах. Идем по тропе вглубь чащи. Тут сумрак, прохлада. И вдруг: русло ручья, сухое. Через несколько метров – вода. Вода! Прозрачная, шелестит по камням. Я знаю, что этого не может быть. Но я вижу: тропа, ручей, деревья склонились к воде. И не понимаю: как это?  Товарищ показывает на правый более пологий склон распадка: «Тут для стоянки место».
       Это же чудо, это же чудо – думаю я, но мы уже расчищаем место, разводим костер, таскаем дрова, ставим воду в котелке. Я думаю о том, что готовить, я уже не думаю о чуде.