Материлизация? Что это? Осмысление неодушевленного? Или возможность тактильного ощущения?
Глава 1.
Я случайно зашел на эту выставку молодых художников. Мне нужно было девать пару часов до встречи с клиентом, а идти на работу и возвращаться сюда обратно не имело смысла, я бы потратил это время только на дорогу.
Имена неизвестных авторов с непонятной мазней. Неужели они все хотят прославится, даже не имея к этому никаких предпосылок? Бабочка с кривыми крыльями и взглядом как у женщины наркоманки, лошади с тупым выражением морды, бегущих неизвестно куда из неизвестно откуда, люди сидящие вокруг костра, но смотрящие не на пламя, а в небо. Картин много, а за душу не тронула ни одна. Мне уже надоело, и я больше слонялся, чем приглядывался к ним, пока меня не привлек молодой человек с волосами до плеч, стоявший у зеленовато серого холста. Он стоял неподвижно и довольно долго, словно караульный. Я подошел к нему:
- Парень, тебе плохо?
Он вздрогнул и обернулся:
- Нет, просто невозможно оторвать взгляд, вот взгляните.
Я посмотрел на картину: зеленовато-серое поле с созревшей пшеницей с серым небом и всё. Но чем дольше я смотрел, тем больше хотелось туда. Казалось, ветер оттуда доносил запах колосьев. И мельком, сквозь пшеницу, прошли люди, словно тень.
Теперь нас стало двое. Сколько так прошло времени? Но, у меня засигналил таймер о предстоящей встрече. Я быстро вышел из здания. Всю встречу был рассеянным, и когда она закончилась, облегченно вздохнув, опять прибежал на выставку, и хотя галерея уже закрывалась, всё таки вбежал в тот зал, где висело пшеничное поле. Молодого человека уже не было, но он мне был и не нужен, меня интересовало имя автора. Мелкими буквами было написано: Себастьян Бурдон. Засняв на телефон картину и автора, я побежал к выходу.
Ночью сон был тревожный: я собирал пшеницу руками, мял, ел её. Она колола меня иголками от колосьев и шероховатым налетом. Когда я проснулся, у меня гудела голова. Взглянув в зеркало и увидев, что глаза у меня красные, измерил температуру: она приближалась к тридцати восьми. Идти на работу не хотелось. И, обрадовавшись подарку судьбы за болезненное состояние, позвонил начальнику, заранее зная, что он, человек, страшно пугающийся инфекции, меня с радостью отпустит. Напихав в себя кучу таблеток, я опять поехал на выставку, надеясь найти автора картины. В этот раз меня узнал кассир:
- Вы опять пришли? В третий раз? Такое встретишь не каждый день. Живописью сейчас интересуются крайне мало, хорошо, если пришли хотя бы раз, а вы вчера два раза. И сегодня первый из посетителей.
- Вы не знаете, кто организовывал эту выставку? Мне нужно найти одного автора. Хочу купить несколько его работ.
- Тогда, Вы пройдите не в залы, а поднимитесь по лестнице вверх, вторая дверь направо.
Он показал мне направление. Поднимаясь по мраморной лестнице, и чувствуя холод, веющей от нее, мне захотелось тут работать. Никакой суеты, тихо, чинно. Дверь была приоткрыта. Я постучался.
- Войдите, - раздался бас.
Я зашел. Передо мной сидел пожилой мужчина в красивом черном костюме с аккуратной прической.
- Я хочу найти автора: Себастьяна Бурдона.
Он с интересом взглянул на меня:
- То есть, как найти?
- У вас в галерее висит его картина.
-У нас? Боже упаси, мы не так богаты, чтобы выставлять его работы.
- Он такой знаменитый?
-Хм. Вы не знаете, кто он, а ищете?
- Да, вот мои доказательства, – и показал ему фотографию с пшеницей.
Он долго смотрел на нее. Потом сказал:
- Идемте, покажете. Зал наш, я это вижу, но такой картины у нас нет. Впрочем, не помню и такой работы, как у Бурдона, так и у других авторов. А картин я помню множество. У меня отличная зрительная память.
Мы вдвоем спустились вниз и вошли в залы. Мне показалось, что картины ожили и шипели нам вслед. Наконец, мы нашли тот стенд, и он был пустым. Висела только голая рама.
- Странно. Но вчера вечером сфотографировал ее!
- Я это вижу и вижу раму. Хотя, пустоты мы не оставляли. Я узнаю, что тут висело, но одно могу сказать, автора вы навряд-ли найдете.
- Почему?
- Если этот тот Бурдон, которого я знаю, то он умер в семнадцатом веке.
Глава 2.
Прошла неделя. Рутина дел так меня захлестнула, что я и забыл про посещение выставки, как в офис зазвонил телефон. По привычке поднял трубку:
- Да? Слушаю.
- Это с галереи изобразительных искусств. Хотите: скажу по телефону, хотите, приходите, поговорим.
Сославших на кучу бумаг, которые я должен был отнести лично, полетел к выставке. Сердце стучало возбужденно от предстоящей встречи. Взлетев на одном дыхании вверх по мраморной лестнице, я постучался в кабинет. Тот же, располагающий к себе голос, разрешил войти:
- А, вот и Вы. Так быстро! Я и не ожидал. Присаживайтесь.
- Здравствуйте! – и я плюхнулся около его стола в узкое офисное кресло. Он кивнул.
- Не скрою, мне тоже было интересно, что же такое мы вывесили в зале. Вообще, это были работы выпускников художественной академии. Знаю, там половина просто пишущих. Если наберется истинных талантов, то один-два. Но та ваша картина меня заинтриговала, я не мог просто её пропустить. У меня два дара: отличная зрительная память и чутье на мастерские картины новичков. То и другое в данной ситуации было упущено. Я поднял картотеку, поднял список выпускников и никого не нашел с именем Себастьяна Бурдона, но нашел два человека со схожими инициалами. Одного, Стив Барри и другого, Сева Бурдка. И я их пригласил, - он посмотрел на часы, - сюда со своими картинами, они придут минут через пять-десять. Хотите, чаю?
- Не откажусь, - мне так нравилось в его кабинете, что я обнаглел.
Он позвонил кому то и принесли две чашки отличного крепкого чая. Я полез в свою сумку и достал плитку черного шоколада. Если меня мучит голод, то я им и перекусываю. Горечь убивает чувство голода, и его много не съешь. Так, что вполне, как замена гамбургера или хотдога, подойдет.
Мы пили чай, закусывали шоколадом, как постучались в дверь. Вошли двое: один высокий, атлетически плотно сложенный, и другой, одинакового роста с первым, но худощавый и с длинными волосами. Второй вошел с опущенной головой. Мой сосед показал жестом им присаживаться:
- Я хочу посмотреть ваши работы, как более интересные из всего потока и через месяц выставить их уже под авторской эгидой. Представьтесь и покажите ваши холсты.
Первым встал атлет:
- Стив Барри. Вот мои работы. А в зале висит картина: «Бабочка, женское существо».
Я про себя хмыкнул. Едва ли его бабочка с кривыми крыльями сможет взлететь. Видно так подумал и организатор выставки, его лицо передернулось.
- Теперь Вы. Вас, наверное, зовут, Сева Бурдка? – прозвучала надежда в его голосе.
- Да, это я.
Он поднял голову, и волосы открыли его лицо. Это был тот парень, который как вкопанный стоял у картины с пшеницей.
- Но у меня только три картины, вернее, зарисовок, да и то нарисованные карандашом.
-А остальные? Ведь пока вы учитесь, у вас их накапливается достаточно.
- У меня проблема с маслом.
- Какая?
- Картины с маслом исчезают, а с карандашом остаются.
- Вы их продаете? Не бойтесь, это не запрещено законом.
- Нет, они испаряются.
Мы оба подпрыгнули.
- Покажите карандашом, - с нетерпением приказал хозяин кабинета.
Сева подал листы. Я встал с кресла и подошел к ним ближе. Магия листов притягивала: заштрихованные очертания оживали. Это был автор пшеничных колосьев.
- Почему вы подписались Себастьян Бурдон? – спросил я минут через десять.
- Просто захотелось.
- Но я не помню такую картину, когда мы её вывешивали, - ответил ему организатор выставки.
- Я знаю слабость моих картин, поэтому подал картину, написанную в соавторстве с однокурсником. А в день открытия выставки, заменил на свою. Там и там были одинаковые названия: «Небо и земля».
- Идемте в мою студию, здесь выше этажом. Вы немного попробуйте при мне написать маслом. Мне нужно убедиться в Вашем мастерстве, - сказал куратор выставки и встал. – Да, Стив Барри, Вы можете идти, над Вашими картинами я подумаю.
Стив огорченно вздохнул, собрал свои вещи и ушел.
Мы поднялись в огромный солнечный зал, где стоял мольберт, обитый холстом и немного зарисованный непонятными штрихами. Хозяин смущенно, отвернул его от нас и притащил абсолютно новый льняной холст.
- Вот!
Сева взял тюбики с краской и выдавил на палитру. Взял, не глядя, кисть и стал писать. С первого взгляда ничего особенного: кошку, лежащую на подушке. Но чем дольше он писал, тем меньше мы дышали. Казалось, до нас долетает пух с её шерсти.
- Хватит! – судорожно вскрикнул хозяин студии. Он задыхался. – Хватит! Достаточно!
Он заплакал:
- Я всю жизнь хотел стать гениальным мастером, но у меня не было на то данных. И вот, я вижу небрежную манеру совсем юного человека, и он опережает на голову всех своих сверстников и именитых художников. Идите! Если захотите выставку, приходите в любое время. Принесете хоть одну картину – выставлю.
Когда мы были в дверях, Сева обернулся и сказал:
- Завтра к утру картина исчезнет.
В ответ слышались только всхлипы. Толи жалость к себе, толи зависть к другой работе. Я колебался, остаться ли и утешать, или идти за гением. Равнодушный гений, идущий рядом, пересилил.
Мы с Севой спустились вниз. Казалось, ему было все равно кто с ним, а я заинтригованный его картинами, следовал за ним.
Сначала он шел по широким известным мне улицам, потом свернул в закоулки малознакомых, затем пошел по незнакомым улочкам. Мы вышли за город. Я вздрогнул и прошептал:
- Дежавю.
- Что? – впервые заговорил со мной Сева.
- Мне кажется, что это я где-то видел.
- Что? – повторился Сева.
-Это! – я развел рукой. Вокруг нас росла пшеница, уже почти созревшая для сбора.
- А, это…- равнодушно ответил Бурдка и опять замолчал.
Был конец весны, и хотя тепло накрыло с избытком, как не далек я был от аграрий, для любой пшеницы – будь то яровой или озимой, еще не настал срок. Я отстал от Севы, сорвал пару колосьев, перетер их в руке, почувствовал легкое покалывание от шелухи и закинул в рот. Это были действительно зерна. Увидев, что Бурдка значительно удалился, я бросился его догонять.
- Ты будешь идти за мной? – не поворачивая головы, сказал художник.
-Не знаю, - уклончиво ответил я, продолжая идти за ним.
- Тогда, скоро мы придем… - он взглянул на меня с любопытством.
- Артур Петровский, - запоздало представился я. Я был старше его лет на десять, но его обращение ко мне, как к ровеснику ничуть не коробило, наоборот, мне казалось, что я младше его, и причем намного.
- Артур, дорога со мной не всегда будет простой, как сейчас. Лучше поверни назад. Посмотри назад, ты еще можешь вернуться.
Я обернулся. Пшеница исчезла, и была просто окраина города со множеством снующих машин. Голова моя твердила: иди домой, а ноги упрямо шли за Севой.
Мы пришли к маленьким аккуратным домам пригорода.
- Я не могу платить большие деньги за жилье в центре, тем более мне еще надо платить за учебу. Здесь жилье дешевое, и питание почти даром. Я лишь помогаю по хозяйству, - с этими словами Бурдка открыл дверь в дом.
Нас встретила улыбчивая пожилая дама с повязанной косынкой в виде чепчика.
- О, я как раз испекла пирог с джемом и нагрела чайник!
- Это Артур Петровский, - представил меня хозяйке новый друг. Я кивнул ей. Дама улыбнулась в этот раз мне:
- Очень приятно! Меня можно запросто: Мария.
Мы попили чаю с пирогом. Я вынул очередную свою шоколадку. Мария еще раз расползлась в улыбке.
- Что сказали в галерее? – поинтересовалась она.
-Поплакали, - равнодушно сказал Сева.
-Завтра на учебу?
-Ты забыла, мы уже закончили. Утром выдали диплом. Теперь я истинный художник, - с иронией засмеялся он.