Я была когда-то лучшей студенткой на курсе. Одно только было плохо: учеба занимала все мое время, совсем не оставляя времени на личную жизнь. И со временем, несмотря на мою миловидную внешность, студенты вычеркнули меня из числа возможных сексуальных партнерш, переключившись на более «продвинутых» девушек.
Однако это меня совсем не огорчало! Наглядевшись на странную, с моей точки зрения, жизнь родителей, я совсем не горела желанием повторить их семейную «идиллию». Ведь сколько я себя помнила, не было, кажется, вечера, чтобы отец с матерью не поссорились, чтобы я не слышала циничных слов отца в адрес жены: «Ты абсолютно фригидна, – бросал он зло, выпив свою традиционную «маленькую» на ужин, – лежишь в постели, будто бревно. Мне прикасаться к тебе противно!».
И уж совсем стыдно мне вспоминать ту кошмарную ночь, когда мать осталась ночевать у бабушки. Мне тогда было лет 10. Я уже почти засыпала, когда отец скользнул ко мне под одеяло и крепко обнял. «Тише, тише, девочка, тебе будет хорошо», – шептал он, задирая мне одной рукой ночную рубашку, а другой гладя по волосам. Лишить меня девственности отец так и не посмел, но стыд и ужас от пережитого надолго отвратили меня от любых любовных приключений.
Я вообще очень изменилась с тех пор! Стала грустной, задумчивой, перестала общаться со школьными подружками, проводя все свободное время за уроками и чтением книг.
Закончив школу, легко поступила в институт, и теперь вся моя жизнь была подчинена только одной цели: получить любимую профессию историка.
Преподаватели института меня любили и наперебой ставили в пример нерадивым сокурсникам, что еще больше углубляло трещину между мной и одногруппниками.
– Я вижу, вас в группе не любят, – сказал, подозвав меня как-то после лекции, Юрий Васильевич, маститый профессор, читавший нам курс античной истории. – Не обращайте на них внимания. Вы – редкая умница, вас, я уверен, ждет большое будущее! – С этими словами профессор поцеловал мне руку и вдруг продолжил: – А хотите я дам вам возможность поработать с уникальными книгами из моей личной библиотеки? Единственное условие – я не разрешаю выносить их из стен дома. Так что работать придется в моем кабинете.
Я, конечно же, согласилась. Тогда мне казалось, что это редкая удача. Если бы я могла знать, чем обернется мой визит к профессору!
Мы договорились поехать к нему на следующий день после лекции, которая закончилась часов в пять, кажется (по крайней мере, на улице уже смеркалось).
Квартира действительно оказалась в полном смысле профессорской. Картины на стенах в тяжелых золоченых рамах, многочисленные стеллажи с книгами, старинная мебель…
Хозяин пошел готовить чай, а я прошла в гостиную, села в кресло у телевизора и огляделась. Рядом на тумбочке в беспорядке валялись видеокассеты. «Все леди делают это» – прочла я название знаменитого эротического фильма режиссера Тинто Брасса. «Особенности русской бани» – с удивлением разглядела я заголовок другого фильма, обложка которого была щедро украшена кадрами банной одиссеи. «Да что же это, – похолодела я, – что, однако, за странные кинематографические пристрастия у Юрия Васильевича?».
…Профессор быстро накрыл стол, и мы перешли в кабинет. Помню, я с удовольствием поглощала бутерброды с икрой и нежнейший балык, стараясь не смотреть в глаза Юрию Васильевичу. А тот, налив нам по стопке водки из запотевшего графинчика, произнес тост, театрально чокнулся со мной. И мне… пришлось тоже выпить с ним.
Когда я подняла на него глаза, то заметила, что он буквально пожирает меня глазами. Отставив рюмку, Юрий Васильевич вышел из-за стола, подошел ко мне сзади и обнял за плечи со словами:
– Послушайте, останьтесь сегодня со мной. Вы должны это сделать, черт возьми! Я давно за вами наблюдаю и хочу вас так, как будто мне 20 лет!
Я, конечно же, возмутилась.
А он продолжал:
– Вам все-таки придется на этой пойти, иначе я гарантирую, что институт вы не закончите. Уйти вам не удастся – я запер входную дверь. Живу я, как вы убедились, высоко, прыгать из окна не советую. Ну будьте же умницей, доставьте старику радость!
С этими словами профессор отошел к музыкальному центру и включил один из концертов Моцарта почти на полную громкость.
– Это на тот случай, если вы вздумаете кричать, – сказал он строго.
А потом… Юрий Васильевич быстро расстегнул брюки.
– Ну посмотри же, как он тебя хочет, – сказал он, беря в руки свой член, – иди сюда, не бойся, тебе будет хорошо!
В моем мозгу всплыла картина 10-летней давности, когда отец водил головкой своего члена по моей обнаженной коже, и волна ужаса и отвращения захлестнула меня. Я впала в какой-то ступор и не могла пошевелиться даже тогда, когда Юрий Васильевич, больно сжав своей рукой мою руку выше локтя, подтолкнул меня к диванчику и грубо опрокинул на него. Я ощутила на себе его морщинистое тело, и только тогда у меня появились силы сопротивляться. Дико извиваясь, я пыталась сбросить его с себя, но силы явно были неравны. Профессор, несмотря на годы, был еще очень крепок и, заведя мне за спину руки и сжав их там свой рукой, другой порвал мне колготки и тонкие кружевные трусики.
Его пальцы были грубыми, с неровно остриженными ногтями и больно царапали меня, я с трудом сдерживалась, чтобы не застонать. Потом я устала бороться и, крепко стиснув зубы и зажмурив глаза, решила терпеть…
А потом… потом он, взяв меня за волосы, с силой притянул мою голову к своему вялому члену. От омерзения меня чуть не вырвало, но я послушно, будто под гипнозом, приоткрыла рот и вобрала в него его мужское достоинство.
…Ему не удалось меня изнасиловать в полном смысле этого слова. Его член так и не окреп и после безуспешных попыток войти в меня через несколько минут обмяк. Липкая жидкость залила мои ноги, и весь стыд случившегося и отвращение к заслуженному профессору обрушился на меня с такой силой, что слезы хлынули из моих глаз, и я громко разрыдалась.
– Вставай, мерзавка, выпей воды и убирайся, – зло бросил профессор и вышел из кабинета.
Я попыталась одеться и хоть как-то привести себя в порядок.
В кабинет вернулся Юрий Васильевич, неся поднос с закуской и полным стаканом водки.
– Пей, – не терпящим возражений тоном сказал он и вложил стакан в мои руки.
Я безропотно выпила, даже не почувствовав вкуса.
Потом он протянул мне пару сотен рублей на такси, я надела пальто и сапоги и вышла на лестничную площадку. Устало опустилась пролетом ниже и села на ступеньки. В голове шумело, мое истерзанное тело ныло, на душе было невероятно гадко.
Сколько я так просидела, вспомнить не могла, но когда, наконец, нашла в себе силы выйти на улицу, была глубокая ночь. С трудом поймав машину, добралась до дому и, тихо раздевшись в прихожей, прокралась в ванную, заперлась там и долго мылась под душем, пытаясь смыть с себя слюнявые поцелуи профессора и ужас пережитого вечера.
Вдруг взгляд мой остановился на бритвенном станке, лежавшем на полочке в ванной. Мгновенно отвернув головку и вынув острое лезвие, я с силой полоснула им себя по запястью. На дно раковины медленно закапала кровь. Она отрезвила меня и, опомнившись, я замотала пораненную руку висевшим поблизости полотенцем.
…В институт я так и не вернулась и на все расспросы родителей, что это на меня нашло, устало отмалчивалась. Устроилась работать в газетный киоск продавцом, по-прежнему сторонюсь знакомых и окончательно замкнулась в себе. Заявлять в милицию об изнасиловании я не стала – да и кто поверит мне, девчонке, что со мной обошелся так лучший преподаватель института?