Глава двадцать седьмая
Когда Сербин вернулся в комнату, в которой проходил допрос, Раковский продолжал «добивать» следователя своей убийственной логикой.
- Вы мне опять будете доказывать, что Карл Маркс контрреволюционер и антикоммунист? – горячился Кузьмин. – И что Интернационал лишь дополняет ваш банковский капитал?
- Объективно они идентичны, - Раковский же был спокоен и уверен в своей правоте. - Как я это доказал, Коминтерн, дублируемый реформистским движением и всем синдикализмом, вызывает анархию производства, инфляцию, нищету и безнадежность в массах. Финансы, главным образом финансовый Интернационал, дублируемый сознательно или бессознательно частными финансами, создают те же самые противоречия, но еще в большем количестве… Теперь вы бы могли уже догадаться о причинах, по каким Маркс скрыл финансовые противоречия, каковые не могли бы укрыться от его проницательного взора, если бы не имелось у финансов союзника, воздействие которого, объективно-революционное, уже тогда было необычайно значительно.
- Господи, ну что за бред вы несете?! – воскликнул Кузьмин.
- Я еще не закончил, сударь, - Раковский открыто улыбнулся следователю. – Возьмем начальный этап любой революции – забастовку. Забастовка — это уже попытка революционной мобилизации. Независимо от того, победит ли она или провалится — ее экономическое воздействие анархично. В результате, это средство для улучшения экономического положения одного класса несет в себе обеднение экономики вообще! Каковы бы ни были размеры и результаты забастовки, она всегда приносит урон продукции. Общий результат: больше нищеты, от которой не освобождается рабочий класс. Это уже кое-что. Но это не единственный результат и не главный. Как мы знаем, единственная цель всякой борьбы в экономической области — больше заработать, а работать меньше. Таков экономический абсурд, а по нашей терминологии, таково противоречие, не примеченное массами, ослепленными на какой-то момент повышением жалованья, тут же автоматически аннулируемым повышением цен. И если цены ограничиваются при содействии государства, то происходит то же самое, то есть, противоречие между желанием расходовать больше, производя меньше, обусловливается здесь денежной инфляцией. И так создается порочный круг: забастовка, голод, инфляция, голод. Говоря между нами, возьмите любой ежегодный справочник по экономике любой страны и поделите ренты и общий доход на всех, получающих жалование, и вы тут же увидите, какое получается необыкновенное частное. Вот это частное, самое революционное, мы должны держать в строжайшем секрете! Ибо, если из теоретического дивиденда высчитать жалование и расходы дирекции, которые получатся при упразднении собственника, то почти всегда остается дивиденд, пассивный для пролетариев. В реальности — всегда пассивный, если возьмем еще на учет уменьшение объема и снижение качества в области производства. Как теперь вам видно, призыв к забастовке как к средству за скорое улучшение благосостояния пролетариата — это только предлог; предлог, необходимый, чтобы понудить его к саботажу капиталистического производства. Таким образом, к противоречиям в буржуазной системе добавятся противоречия у пролетариата, - это двойное оружие революции, и оно, что очевидно, не возникает само собой: существуют организация, начальники, дисциплина, и, сверх того, отсутствует глупость. Не подозреваете ли вы, что пресловутые противоречия капитализма, в частности финансовые, тоже как-то организованы? В качестве основания для выводов напоминаю вам о том, что в своей экономической борьбе пролетарский Интернационал совпадает с Интернационалом финансовым, ибо оба производят инфляцию. А где имеется совпадение, там, надо думать, имеется и договоренность…
- Раковский, вы снова сели на любимого конька, отвлекая следователя от главного! – перебил его словоизлияния Сербин. – Давайте вернемся к нашей теме – теме войны с Германией.
- Позвольте мне все-таки закончить, - Раковский просительно взглянул на Сербина. – Иначе, товарищ Кузьмин никогда не поймет то, о чем я говорил прежде. Итак, известно, что марксизм называли гегелевским. Так был вульгаризирован этот вопрос. Гегелевский идеализм — это общераспространенное приспособление к невежественному пониманию на Западе природного мистицизма Баруха Спинозы. Так вот, «О н и» являются спинозистами, пожалуй, дело даже обстоит наоборот, то есть, спинозизм — это «О н и», поскольку он является только версией, адекватной эпохе «И х» собственной философии, гораздо более ранней и вышестоящей. В конце концов — гегельянец, а в силу этого и последователь Спинозы, был предан своей вере, но только временно: тактически. Дело обстоит не так, как утверждает марксизм, что в результате уничтожения противоположения возникает синтез. Это благодаря преодолевающему взаимослиянию — из тезиса и антитезиса возникает, как синтез, реальность, истина, как окончательная гармония между субъективным и объективным. Не видно ли вам уже этого? В Москве — коммунизм; в Нью-Йорке — капитализм. Все равно как тезис и антитезис. Анализируйте и то и другое. Москва: коммунизм субъективный, а капитализм — объективный — государственный капитализм. Нью-Йорк: капитализм субъективный, а коммунизм объективный. Синтез персональный, истина: финансовый Интернационал» -капиталистическо-коммунистический. «О н и»! Вы понимаете, о чем я говорю?!
Судя по выражению лица Кузьмина, до него, наконец, дошло то, что еще несколько часов назад понял Сербин… И понял, почему ему удалось с такой легкостью, практически без потерь среди состава его группы вывезти из Испании золотой запас страны – никто из республиканцев и воинов-интернационалистов, а также противостоящим им испанских фашистов, итальянских чернорубашечников, легионеров Гитлера не осмелился напасть на Банк Испании с целью завладения золотом… А значит? Значит, прав Раковский – финансовый монстр идет по миру под ручку с монстром революций.
- Давайте все же закончим начатое! – сказал Сербин. – Вы говорили о Дэвисе?
- Да! Посланник Дэвис присутствовал на всех сессиях процесса в марте. Он осторожно сделал мне тайно знак масонского приветствия. Дэвис не профессиональный дипломат и не знаком с определенной техникой. Он был вынужден только смотреть, стараясь глазами выразить очень многое, как мне показалось: он поднял дух у Розенгольца, а также и у меня. Вы можете ему намекнуть, что много было бы выиграно в общественном мнении американцев в случае помилования в ближайшее время Раковского. За ним – за Дэвисом стоят «О н и», и все, что он услышит от вас, немедленно будет передано по назначению. Сталин получит знак об этом…
- Игра может быть опасной! – сказал Сербин. - Наше умонастроение как среди масс, так и среди правящих, в высшей степени антифашистское. Мы расстреляли почти всю оппозицию и провели чистку во всей Красной Армии, обвиняя казненных в том, что они являются гитлеровскими псами и шпионами… Можете себе представить, каким оружием против Сталина было бы доказательство того, что он заключил пакт с фюрером?
- Согласен! – сказал Раковский. – Но, согласитесь, игра стоит свеч. Гитлера финансируют банкиры с Уолл Стрит. Это правда. А также много чего другого. Все эти часы, что я провел с вами, я посвятил расследованию, связанному с информацией о «Н и х». Правда, я не смог рассказать вам, какие именно лица являются столь поразительными персонажами, но фактом является то, что существует своего рода окружение высшей власти, состоящее из финансистов, политиков, ученых и даже духовных особ с высоким рангом, богатством и занимающих привилегированное положение. Если судить об их позиции (большей частью как посредников) по результатам, то она оказывается странной и необъяснимой, по крайней мере, в свете обычных рассуждении, ибо в действительности у них есть большое сродство с идеями коммунизма. Но оставим в стороне все эти вопросы касательно оттенков, линии и профиля! Объективно о н и, слепо подражая Сталину в действиях и ошибках, строят коммунизм. Последуйте моему совету пункт за пунктом, и вы увидите победу Сталина в конечном итоге.
Сербин замялся, не зная, продолжать разговор, или завершить. Но все же решился…
- Есть одна очень странная вещь, которая не может быть сфальсифицирована. Второго марта на рассвете, когда процесс над троцкистами уже подходил к концу, была получена радиопередача от какой-то очень мощной станции: «Помилование, или возрастет угроза Наци»… Радиограмма была зашифрована шифром нашего собственного посольства в Лондоне. Можете понять, что это нечто весьма важное?!
- Но угроза не была настоящей? – спросил Раковский.
- Как же нет? 12-го марта заканчивались дебаты в Верховном Трибунале, и в 9 часов вечера Трибунал удалился на совещание. И вот, в этот же самый день, 12 марта, в 5 часов 30 минут утра Гитлер приказал своим бронированным дивизиям двинуться в Австрию.
- Было ли достаточно причин у вас подумать об этом? Или же вы должны были быть настолько глупыми, чтобы посчитать приветствия Дэвиса, радиограмму, шифр, совпадение инвазии с приговором, а также молчание в Европе только случайностями?! Нет, в действительности вы «И х» не видели, но слышали «И х» голос и поняли «И х» язык. Ничего конкретного, но это был намек, и Сталин ему не внял. Но лучше бы вам не делать и м отказа и тогда бы вы не разрывали своих одежд. Наоборот, проявите к подобным знакам, ко всему, что будет исходить от н и х, много внимания. Сделайте так, чтобы Сталин усмотрел разумным испробовать этот, по всей видимости, столь невероятный план. Тут ничем не рискуется, а наоборот, можно столько выиграть…
Двое суток с десятичасовым перерывом на сон ушло у Сербина и Кузьмина на перевод допроса Раковского. Каждый писал свои страницы самостоятельно, не сверяя текст. Это было сущее мучение. В начале работы механик должен был делать частые остановки для того, чтобы дать время перевести и записать фразу. Через два часа Сербин приобрел уже некоторую практику. Проработав приблизительно до двух часов дня, Сербин и Кузьмин отправились перекусить, забрав с собою свои записи. Техник оставался там же, на своем месте, не покидая аппарата.
Сталин читал и перечитывал машинописные строки, оставив Сербина наедине со своими мыслями. Разведчику оставалось только гадать, как отнесется вождь к его переводу: по непроницаемому лицу Сталина ничего понять было нельзя.
- Этот человек весьма опасен! – вождь наконец поднял голову, оторвавшись от чтения. – Вы так не думаете?
- Думаю, товарищ Сталин! – твердо ответил Сербин. – Но его смерть будет опасна вдвойне, втройне! Осмелюсь предположить, что в тот же день, когда Раковский будет расстрелян, войска Германии перейдут границы СССР.
- Вот даже как! – Сталин тяжело поднялся с кресла и пошел к окну. – Стало быть, вы склоняетесь к тому, чтобы мы приняли план Раковского?
- Так точно, товарищ Сталин! Невзирая даже тот факт, что резкое изменение политики наших отношений с Германией, будет весьма неожиданно и странно для всех стран, которые уже втянуты в противостояние. Но это даст нам год, а то и два мирной жизни. А это время можно будет с большой пользой использовать для подготовки к войне. Извините, товарищ Сталин, но я по-прежнему считаю, что войны с Гитлером нам избежать не удастся.
- Год мирной жизни… - Сталин стоял у окна, разминая папиросу. – Целый год… Об этом стоит подумать. Что ж до персоны Раковского… Да, ему придется сохранить жизнь, подав тем самым знак… Дойдет ли этот знак до тех, кому он будет адресован?
- Не сомневайтесь, товарищ Сталин! Раковский рассказал много, пожалуй, даже слишком много для того, чтобы понять, о н и – это реальная сила, с которой нам придется считаться!
- Идите, Сербин! – Сталин обернулся и тяжелым взглядом посмотрел в глаза генерала. – Никто так не утомляет меня, как вы. Но кто же, кроме вас, скажет мне правду?! Идите…
Продолжение следует –