Навсегда

               
     Коко Брайс, парень из города, ленивый ублюдок, очень хорошо устроился, он покойно лежал на мягоньких подушечках детской коляски, попивая дерьмовое датское пиво, нагло пялилися на волнующуюся грудь длинноногой блондинки и жалел лишь об одном : ну, почему я такой маленький ? Гордость за князя Пожарского переполняла его тщедушный организм и толкала на многие необдуманные поступки, пачкающие заботливо меняемые памперсы и заполняющие сгущающуюся тоталитарную атмосферу вечной ночи миазмами переработанных ароматов национальной кухни, предупредительно доставленных придурками на мопедах и в кокошниках безо всякой предоплаты, разрушающей хрупко налаживаемое доверие в алчном мире патриотов и почвенников. Под его головенкой, еще плохо сформированной и недоразвитой, как сиськи L-S Models, когда-то прилепивших славный геморрой Павлику Дурову, мироточил кипарисовой смолой чудотворный гобелен Пенелопы Итакской, памятный подарок Александра Лаэртского,дезодорируя насыщенное амбре, сложносочиненное из дыма отечественных папирос, осетинскоспиртовой отрыжки и трогательного дымка китайского происхождения, перекрывшего дыхательные пути и обзор в зеркалах заднего вида до такой степени, что мужественные ОМОНовцы занялись несвойственным им делом, сначала писанием письмен, а затем сниманием снимен ( знаю, что такого слова нет в русском языке, но оно как-то само, патологически ), наотрез отказавшись воевать за новый лучший светлый мир,предоставив это благородное занятие другим, как говорил незабвенный Осип, " для тех, которые почище-с", вылавливая перья из супа и мечтая о рыбе лабардан.
     Блондинка увидела меня, небрежно сидящего на лавочке, и открыла от изумления рот, я же сполна наслаждался произведенным эффектом, затмив собой Коко Брайса, парня из города, ленивого ублюдка. На моей свежепобритой башке красовался скальп депутатки, козырный, шикарный, исторический, как и подобает в наше праздничное время. История его проста и незамысловата,будучи проездом в одной из дружественных республик, депутатка получила в подарок папаху Махмуда Эсамбаева, но попала под кислотный дождь, высушила ее в микроволновке, не подумав об экологической безопасности, папаха проросла корешками в ее незатейливую голову, долгие годы украшала залы заседаний и телестудии, пока суровая необходимость борьбы с излишествами в рамках Стратегии 2020 не поставила ее перед выбором : считаться коммунисткой или подогнать эту великолепную волосню нуждающимся скинхэдам, я как раз пробегал мимо и благодарно принял дар в свои трепетные руки, водрузил на башку и свалил поскорее в сторону зарождающейся зари, робко всходящей над поднимающейся сомнамбулическими рывками из летаргического сна в окончательный коматоз Родиной, любимой до рези в яйцах.
     - Слушай, а давай подарим эту шкурку Хиллари Клинтон, - предложила она, сев рядом и нежно гладя по курчавистым завиткам, мечтательно закрыла глаза. - Тогда ее точняком выберут.
     - Ты думаешь ? - Я озабоченно нахмурился и задумался. О пани Монике за рулем троллейбуса, не о Гитлере же за рулем старенького комбайна мне думать, я о нем уже думал, хватит.
     - Да я просто уверена ! Учти, я давно тут живу.
     - И чё ?
     - Да то, - крикнула она, злясь на мою тупость. - Тут несколько зайцев...
     - Зайцев ? - Перебил я ее. - А ты настоящую фамилию зайца знаешь ?
     - Знаю, ты мне говорил, - терпеливо продолжала она, - тут другие зайцы. Короче, первый : это - национальные меньшинства. Коренные стопудово клюнут на скальп, латиносам по херу, а негры - они в Африке.
     Я несколько подзапутался в ее раскладах тонкостей и нюансов истинной демократии, публичных дебатов и сложного выбора между шилом и мылом, республиканскими демократами и демократичными республиканцами, то ли дело у нас : всякий знает, что вот это - навсегда. Постукавшись лбом о скамейку от восторга, преисполненный доблести от особенностей национальных традиций, когда всякий знает, что вот это - навсегда, я ломанулся в сторону.
     - Стой, - зацепила она меня за рукав и усадила обратно на лавочку, - ты куда ? В коммунизм ?
     Я и сам не знал, куда, лишь бы подальше от заветной местности, где всякий знает, что вот это - навсегда.
     - Хочешь, я Коко Брайса обратно сдам, в Кей-март, и буду тебя возить ?
     Я представил, как она меня сдает в багаж, не в силах расстаться с эдаким чудом даже на Уимблдоне, показывает Бритни Спирс со словами : " Видала, курва глупая, мой он теперь, навсегда",  та злится, но виду не показывает, лишь ночью орет американским матом посреди невадской пустыни, распугивая койотов и гремучих змей, бьет по руке Андре Агасси, протягивающего мне сигарету, и выключает телевизор, кабельное, когда Ариэль, тоненько всхлипывая, вот-вот кончит, а Дита кружится на лошадке, и каруселька все никак не остановится. Да и Коко Брайса, парня из города, ленивого ублюдка, жалко, он же брат мне, не по крови, по взглядам на мир, занятый непонятным дерьмом, войнами, работой, конкуренцией, немцы, опять же, какие-то.
     - На " Порше" ? - Деловито уточнил я, оглядываясь в поисках путей отхода.
     - На руках.
     - На руках носят, а не возят.
     Она уже начала забывать родную речь, прискорбно, вот что долбаная Америка с людьми делает.
     - Да какая разница, - засмеялась она, - если я точно знаю, что ты у меня - навсегда.
     Она засунула меня в карман, слева, там, где сердце, и покатила коляску с Коко Брайсом, парнем из города, ленивым ублюдком, в сторону Кей-март.