В тексте присутствует (немного и не у всех персонажей) сибирский говор.
В романе присутствует сцены насилия, поэтому детям и подросткам не достигшем 18 лет вход нежелателен! А так же людям с тонкой натурой и неустойчивой психикой не стоит заглядывать сюда.
Сентябрь 1973 год:
— Ребятки! У нас к вам большая просьба…
Председатель колхоза — Козлов Кирилл Сергеевич — стоя в десятом классе между учительским столом и доской, обращался к ученикам. С последних парт послышались смешки.
— Да, да! Я понимаю, — строго посмотрел председатель в сторону слишком уж развеселившихся ребят. Говоря, он всё время тряс указательным пальцем, то ли грозил, то ли пытался донести до подростков свою мысль. — Кажный год нам приходитьси обращатьси к вам за помощью. Но вы должны понимать: новые парты, доски, книги, учебники — всё ето не появлятси из воздуха и ваша помощь колхозу очень необходима. Конешно, вы последний год в школе и можете сказать, дескать, вам ужо ничёго не понадобитьси, но тут дальше будуть учитьси ваши братья, сёстры, а потом и детки…
Теперь уже стали смеяться все. Юноши, вытягивая шеи, словно мгновенно вырастая, громко хохотали, посматривая на девушек, и те, переглядывались друг с дружками, прикрывая рты ладошками.
— И ничёго смешного, — стараясь выглядеть серьёзным, продолжил Кирилл Сергеевич свою ежегодную речь. — Вы станете взрослыми, кто-то уедеть в город учитьси, одни останутьси тама, другие вернутси. А кто-то сразу пойдёть работать на ферму. Одним словом останутси в колхозе. Ну, а ты Федька, — указал он на долговязого парня, смеющегося громче всех, — после выпускного сразу в армию отправишси.
Федька хмыкнул и, перестав смеяться, насупился, обиженно глядя на председателя и по совместительству — отца. Парень выглядел старше других подростков — высокий, довольно-таки привлекательный и не очень-то похожий на ученика.
— Потом начнутси свадьбы… — продолжил Кирилл Сергеевич, постукивая указательным пальцем по учительскому столу и с улыбкой делая паузы, многозначительно приподнимал брови, — …пойдут детки… и всё повторитси…
— И ваши дети тоже будут убирать картошку, — встав из-за последней парты, закончил речь председателя Федька. Его слова вызвали новую волну смеха.
Подождав немного, пока молодёжь успокоится, Кирилл Сергеевич продолжил:
— Завтре приедуть студенты. Уроки в школе для вас на две недели отменяютси, и прошу всех к восьми ноль-ноль не опаздывать.
— Есть! — вновь отличился Фёдор, вскочив и приложив руку к «пустой» голове. Видимо, грозный взгляд председателя на него не очень-то действовал, хотя после каждой выходки, Фёдор быстро садился, пригибаясь к парте. Но старания спрятаться от отца выглядели смешно при том росте, которым обладал парень.
— Успешь ещё накричатьси, — ответил председатель и, погрозив сыну пальцем, вышел из класса.
— Тихо-тихо! — пожилая учительница — Клавдия Петровна — постучала указкой по ближайшей от неё парте. — Сегодня у нас уроки не отменены, так что, давай-ка, Фёдор, с тебя и начнём.
— А чё я-то? — пробасил председательский сынок. — Чуть чё, сразу Фёдор!
Кирилл Сергеевич, выйдя из школы, направился к старому коровнику. По весне шабашники закончили строительство нового, а этот хотели снести, да расчистить территорию под давно намеченное строительство правления колхоза. А то оно размещалось в доме, горевшем ещё до войны, немного подлатанном, да так и оставшимся, потому как всё время нужно было что-то строить другое. Вот и сейчас, председатель решил повременить со сносом старого коровника хотя бы до окончания сбора урожая. В нём и надумали разместить студентов в этом году.
Пройдясь по бывшему коровник, теперь уже общежитию для студентов, Кирилл Сергеевич остался вполне довольный проведённой работой. Помещение вычистили, подлатали и разделили на три так называемые комнаты. Средняя часть преобразилась в подобие столовой. По её центру располагался длинный, узкий стол с лавками, пара тумбочек, с одной стороны, длинный умывальник с несколькими кранами и печка-буржуйка — с другой. Кормить студентов собирались здесь утром и вечером, да ещё отвозить обед на поле, приготовленный тут же. Для дополнительного обогрева помещения решили установить ещё пару буржуек в двух крайних частях коровника, превращённых в спальни. В правом крыле, решили поселить девушек, левое — отдать в распоряжение юношей. Запах свежеструганных досок, из которых соорудили лежанки для спанья, стол и лавки распространился по всему бывшему коровнику, заглушая стойкий «аромат» навоза. Хотя помещение хорошо вычистили и пол покрыли новыми листами фанеры, но коровник всё ещё давал о себе знать.
— Серёга! — обратился председатель к одному из пяти мужчин, усердно приводящих новоявленное общежитие в порядок. Закончив с нехитрой мебелью, они выстрагивали новые ставни для маленьких окошек. — Скажи бабам, пущай еловых веток поболе накидають, глядишь, к утру и совсем запахи иные будуть, да ешшо смола поможеть, — посмотрел он на золотистые капли, выступившие на свеженьких лежаках. — Ничёго, нормально будеть, лучше уж, чем в прошлом годе, — вспомнил он, как ходил по дворам и уговаривал принять на пару недель студентов.
Кого-то тогда определили по сеновалам. Кого-то пускали и в бани переночевать, а потом по ночам отгоняли от городских парней своих дочерей. Тут хотя бы все будут вместе и под присмотром. Помимо преподавателя, что должен приехать со студентами, председатель решил поселить в общежитие и двух престарелых сестёр Митрофановых, пообещав перекрыть крышу в их доме за время, проведённое ими в виде кухарок и надсмотрщиц за молодёжью. Старые одинокие женщины уж уследят за порядком. И местных не пустят в коровник-общежитие, и студентов не выпустят оттуда ночью.
Убедившись, что работы идут полным ходом, Кирилл Сергеевич направился проверить, как выполняет его задание парочка молодых девчонок, этой весною окончивших школу и оставшихся работать в колхозе.
Девушки, сидели на брёвнах за коровником и усердно набивали мешки соломой, предназначенные стать матрасами для студентов. Председатель вполне остался доволен и их работой. Похвалил, подумав не о том, хорошо ли будет спать студентам на этих мешках, а о том, что девчонки не кинулись в город, а остались в колхозе. В последние годы это происходило всё реже. Молодёжь норовила уехать. Ежегодно приезжали студенты, это было большой подмогой, но и соблазном для местных. С отъездом городских помощников и население Берёзовки резко сокращалось. И в основном сбегали из деревни девушки.
Убедившись, что все работы успеют завершиться к приезду студентов, Кирилл Сергеевич отправился дальше с проверкой по своему всё ещё большому хозяйству.
***
После уроков десятиклассники решили сходить на старую ферму, а потом в клуб на танцы. Уроки делать не надо, а чем ещё заняться в субботу вечером восьми девушкам и пятнадцати юношам? Этому классу повезло, парней оказалось больше, и выбирать барышням ухажёров было из кого. Девушки, взявшись под руки, шли, занимая по ширине всю дорогу. Следом, толкаясь, стараясь держаться именно за той, которая больше всего нравилась, вышагивали парни, неся портфели одноклассниц. А кому не хватило, делали вид, что только рады этому, понимая, что им уже не светит и в кино сидеть рядом с девчонками. Придётся лишь с тоской посматривать, как те или иные парочки, прижимаясь, друг к дружке, целуются в темноте.
Проверив коровник и посмеявшись вдоволь над тем, как тут «весело» будет жить студентам под присмотром старух Митрофановых, славившихся своим вредным характером, как и положено старым девам, да над тем, что аромат явно не будет благоприятствовать хорошему сну, ребята отправились к клубу. Положенные танцы по субботам оказались отменены. На доме культуры, который чаще именовали просто клубом, красовался плакат о новом военном фильме — «Горячий снег».
Наташа, считающаяся самой красивой девочкой в классе, сопровождаемая Федькой и ещё одним долговязым парнем — Володькой, подошла к своему дому. Федька плечом отодвинул в сторону одноклассника, давая понять, что тот может быть свободным, и, широко и глупо улыбнувшись, облокотился на калитку, не давая возможности девушке зайти во двор.
— Дык как, завтра на танцы пойдёшь? — поинтересовался он.
— Не «дыкай». Сколько раз тебе говорить?
— А, — махнул рукой Федька. — Так пойдёшь али нет?
— Не знаю, — ответила девушка, стараясь забрать свой портфель, но Федька, спрятав руку с ним себе за спину, другой обнял Наташу и попытался поцеловать в щёку. Калитка предательски заскрипела, готовая рухнуть под тяжестью навалившихся на неё молодых людей.
— Ну, дурак! — оттолкнула Наташа Федьку и немного отошла в сторону.
— А ты чё лыбишься?! — отлипнув от калитки, Фёдор шагнул в сторону Володьки. Тот и не думал уходить. Чуть отступив, остался стоять у забора, наблюдая и посмеиваясь над одноклассником.
— Федька! — резко крикнула девушка и дёрнула того за руку. — Прекрати, а то не пойду с тобой на танцы.
— Ага, — сразу переключился на неё юноша, широко улыбаясь, — Да он мне и не нужон совсем, я дык только, попужать, — и вмиг забыв о сопернике, вновь спросил: — Дык пойдёшь на танцы?
— Не «дыкай», — нравоучительно повторила Наташа. — А ты уверен, что завтра танцы будут? — прищурившись, спросила она.
— Ага, отец сказал, будем со студентами знакомиться и со студентками, — подмигнув, рассмеялся Фёдор. — А потом ужо долго не будет танцев. Так что завтре последние.
— Ничего не последние, — отозвался Володька.
— Ага, — взглянул в его сторону Федька, — пока урожай не соберём, отец не разрешит.
— А чё делать тогда, семечки чёль лузгать? — поинтересовался отвергнутый юноша.
— Ну, чёго ты тут стоишь?! — уже не скрывая презрения, Федька вновь направился в его сторону, не выпуская Наташин портфель из рук. Соперник сделал несколько шагов назад, но уходить не собирался. Девушка в очередной раз попыталась вырвать портфель. Но Федька, обняв её, и поглядывая с торжествующей ухмылкой на одноклассника, сказал:
— Поцелуешь — отдам!
Володька, набрав полные лёгкие воздуха, шагнул к ним, стараясь помочь девушке освободиться от крепких рук Федора.
Но тот, выпустив Наташу из объятий, кинулся на него.
Воспользовавшись моментом, Наталья проскочила в калитку, крикнув Фёдору:
— Только посмей мне подраться! Не пойду тогда с тобой никуда больше! И можешь сам за меня уроки делать, раз портфель не отдаёшь, — и побежала к распахнутым дверям дома, у которых уже стояла мать.
— Чёго ты за нами таскаешься? — зло проскрипел Федька в лицо Владимиру. — Чё, ешшо не понял? Тебе тута не обломится.
— Ешшо посмотрим, — ответил юноша и, повернувшись на пятках, закинул сумку на плечо. Направился по дороге, в сторону, откуда они недавно ещё пришли, не собираясь ввязываться в драку.
Хмыкнув, Федька сплюнул в сторону удаляющегося «друга» и, перегнувшись через забор, поставил портфель возле калитки. Затем ещё раз взглянул на уходящего Володьку, хитро усмехнувшись, но, видимо, передумав устраивать тому взбучку, махнул рукой и пошёл в другую сторону.
Мать сильно ударила Наташу по плечу, сказав:
— Добегаешься, принесёшь в подоле, убью!
— Чёго это ты, мать, расшумеласи тута? — вышедший из дома отец погладил Наташу по голове. — Иди дочка в дом, иди, — нежно сказал он девушке. Та, не дожидаясь очередного подзатыльника от матери, быстро юркнула мимо отца в распахнутую дверь.
— Гала, ну чёго ты её ругашь постоянно?
— А то! Вон, — кивнула жена в сторону удаляющегося парня, — ходит, как хвост приклеенный, а в армию уйдёт?..
— И чё? — прижал он к себе жену, поцеловав в лоб. — Уйдёть и прийдёть, а там и свадьбу сыграм.
Галина подняла глаза и посмотрела на мужа.
— Какую свадьбу? Паша, опомнись, ей учиться надо. Хватит того, что я тут осталась, коровам дойки мять! Нет уж… — она оттолкнула мужа и пошла к калитке. Взяла портфель, отряхнула его и, повернувшись, добавила: — Разве я этого хотела?! Всю жизнь за меня все всё решают. Нет! — она покачала головой. — Нет, за неё я решать буду. Будет так, как я скажу!
— Ну-у-у… расшумеласи, — подходя к жене, улыбаясь, сказал Павел. — Мне иногда кажетси, ты её совсем не любишь.
— Много ты понимаешь, — пробурчала Галина. — Не любишь… Зато ты сильно любишь. Девке семнадцатый год, а ты всё её, как маленькую…
— А тебе завидно, — Павел крепко, прижал к себе жену. Высокий, сильный, он всегда чувствовал себя немного неуклюжим рядом с этой маленького роста женщиной, так и оставшейся худенькой, как в девчонках.
— Ух, — недовольно выдохнула Галина, — не я виновата, что мой отец…
— Вот-вот и я об этом. Ну, не повезло тебе, почему же я Натаху не могу баловать? И потом, разве я не любил тебя такую же?
— Ну, ты и сравнил.
— А чё? Ну, не отец, так я тебя… — он провёл рукой по спине жены и, наклонившись, запустил ладонь под подол юбки.
— Ой, нахальник, ну ты и сравнил… — Галина оттолкнула мужа и побежала в дом.
Павел потянувшись, крякнул с удовольствием и подошёл к забору, облокотился на него и стал смотреть в темнеющее небо с появляющимися звёздами. Обладая характером способным забывать всё плохое, он помнил лишь хорошее, считая себя самым счастливым на земле человеком.
А как ещё можно думать, если отец с матерью живы, если сестра, как и хотела, стала врачом, если он уже семнадцать лет женат на своей Галке, если у его растут красавица дочь и пара сорванцов. Конечно, счастливый. Жаль только, что когда-то самый лучший друг, даже брат, оказался предателем…
***
Подоив вернувшуюся с выпаса корову, Галина вышла с полным ведром из стайки.
— Гала! — позвала её любопытная соседка Любка. Её дом стоял по левую сторону от них.
— Что тебе? — остановилась у крыльца Галина.
— Я чё хотела спросить?.. — бегая по сторонам глазами, Любка явно не успела придумать, с чего бы начать, чтобы зацепить соседку. — Мы ето… затвре ужо не выгоням скотину?
— Это почему? До конца следующей недели ещё, — ответила Галина, собираясь войти к себе в дом.
— А-а-а, ну тады хорошо. А ты ето… знашь, завтре студенты приезжають? Ты за своёю-то следи, — крикнула Любка, словно боясь, что та её не услышит. — А то вона как; красавица вымахала! Парни прям табуном ходють!
Галина промолчала, лишь мрачно взглянула на соседку, и ушла. Зайдя в сенки, она, процеживая молоко, всё думала над словами Любки. Постепенно закипевшая злость вырвалась наружу. Галина выскочила из дома и подбежала к ограде, разделяющей их дворы. Любка, зная характер Галины, и не собиралась уходить. Слишком сильное желание почесать язык заставило её задеть больную для той тему. Ещё со школьных лет зависть мучила Любку, бегавшую за Павлом, да только тот и не смотрел в её сторону, а теперь и за Наташей парни хвостами ходили, не замечая Любкину дочь — Нюрку. Вот и старалась она при случае уколоть Галину. Хоть так сделать больно этой зазнайке, совсем непохожей на остальных, выросших в деревне. Галина никогда не выпячивала своё происхождение, но оно так и лезло в глаза всем, а особенно Любке, любившей посплетничать и считавшей, что соседка умышлено и говорит не как все, и делает всё назло ей.
— Это ты за своей смотри лучше! — выбежав из дома, прокричала Галина. — Это такие тихушницы, как твоя Нюрка и приносят в подоле. Вон, как у Селивановых, уехала на бухгалтерские курсы, а вернулась с байстрюком.
— Ты за мою не волнуйси, она у меня девочка скромная.
— Твоя-то скромная?! Да страшна она у тебя, а не скромная! — выплеснула Галина в лицо соседке.
Любка от злости чуть не задохнулась, набирая в лёгкие воздуха и забывая выдыхать.
— Что как паровоз распыхтелась-то? Знала бы, что ты такая язва, не позволяла бы Наташке с твоим Серёжкой водиться. А то, видите ли, Нюрке нельзя, — кричала Галина, кривляясь перед соседкой, — у Нюрке живот больной, перитонит был, а моя надрывалась твоего толстощёкого таскала.
— Ну и стерва же ты! А сколь я раз с твоими сопляками оставаласи, а? Ох и злая ж ты, потому и состарилась так рано.
— Что?! — от удивления Галина забыла, с чего началась их очередная перебранка. — Кто это старая?! Да я на пять лет тебя младше!
— То-то и оно чёе младше. А выглядишь на все десять старше. Всёя так и гов;рють. Давеча слыхала, как у маг;зина бабы о тебе сплетничали, — также, размахивая руками, Любка кривлялась перед Галиной. — Ну, все удивляютьси прям, и чёго ето твой Пашка с тобой живёть? Ты же тошшая, как беркулёзница. Ешшо молодая-то ничёго была, а теперя вся иссохлася. И кожа у тебя… а-а-ай!.. — закричала Любка, пригнувшись. Но спастись от удара по лбу поленом, невесть откуда взявшимся в руке у Галины, не смогла. Оборванная на полуслове, она потёрла ушибленное место и, погрозив соседке кулаком, убежала в дом.
— Вот сучка! — отбросив полено в сторону, зло выругалась Галина. — Всё никак не уймётся. Старая. Ишь, что удумала. Ну, придёшь ты ещё за яйцами. Все об твою рожу наглую разобью. Своих кур уморила, вот и сиди без яиц! — прокричала она вслед убежавшей соседке и погрозила кулаком.
Отдышавшись немного, пошла в дом.
Павел уже лёг. Присев рядом на кровать, Галина осторожно дотронулась до плеча мужа и тихо спросила:
— Ты спишь?
— Не-а, тебя жду, — повернулся он, обняв, потянул к себе.
— Погоди, — прошептала она.
— Ребята ужо легли, — постарался Павел успокоить Галину.
— Не, я не о том. Скажи, только честно. Я уже старая?
— Да ты чё? Опять с Любкой поругаласи? — усмехнулся Павел. — И чё вас с ней мир никак не берёть? Вы там ешшо побоишше устройте. Завтре ведь опеть в подружках ходить будете, а потом опеть…
— Ты честно мне скажи.
— Да чёго сказать-то?
— Я действительно старая уже?
— Гала, — Павел сел в кровати, — ну как; ты старая? Тебе всего-то… — он на секунду задумался, — …тебе же… тридцать шесть годов? — заглядывая в глаза жене, неуверенно спросил он.
— Мамка моя и этого не прожила.
— Мамка твоя погибла, чёбы ты жила…
— А кто её просил об этом? Зачем она на фронт ушла? Она должна была рядом со мной находиться, а она бросила меня.
— Так война же…
— Война? А твоя почему туда не подалась?
— Моя? Дык, она же доярка, а твоя дохтором была.
— И что с того? Меня она спросила, хочу ли я сиротой жить?!
— Ну чёго ты опеть? — он прижал к себе жену и стал с жаром целовать глаза, нос, губы…
— Да, погоди ты, — оттолкнула мужа Галина. — Почему всегда все за меня всё решают? Почему?!
— Ну, кто чёго за тебя решаеть, чёго ты гов;ришь-то?
— Ты не понимаешь. Я так хотела в Ленинград и так никогда и не поеду туда. Я даже в Новосибирск не могу съездить.
— Дык давай поедим.
— Когда? А скотина? А дети?
— Давай на зимних каникулах? Любка за скотиной посмотрить. А то батя, видимо, ужо и не вернётси. Да и мамка…
— Да что ты его хоронишь-то раньше времени?
— Дык операцию сделали, а ему не лучше нисколько, ужо полгода прошло, а…
— Выкарабкается ещё. А Любке я животину не доверю. Отравит.
— Ну чёго ты гов;ришь? Никого она не отравить. Она ж только так языком мелить, а сама тебя любить.
— Любит? — усмехнулась Галина. — А почему тогда говорит, что я старая?
— Дык ето… она от зависти. Ты же у меня красавица, — притянул Павел к себе жену, и, больше не слушая никаких возражений, крепко поцеловал, попутно снимая с неё одежду…
Галина лежала и смотрела в потолок. Хоть ночь и давно вступила в свои права, но глаза, привыкшие к темноте, хорошо всё различали. Павел спал, а к ней дрёма так и не приходила. Слова соседки, а потом и разговор с мужем всколыхнули старую боль. Даже любовные утехи не смогли отвлечь её.
Она смотрела на потолок, стараясь вспомнить лицо матери. Ей ещё не исполнилось и четырёх лет, когда та, вслед за мужем ушла на фронт. Как могла женщина оставить ребёнка? Неужели не думала, что так и не вернётся?
В сорок третьем году, при очередном налёте, не успели спуститься в бомбоубежище. Разгребая развалины бывшего Галкиного и её родных дома, чудом нашли на лестнице старушку, прижимающую к себе женщину и двух детей.
Жена бабушкиного сына Анна и её пятилетний сын Виталик погибли. А вот сама бабушка Настя — Анастасия Егоровна — учительница математики, и маленькая Галя остались живы. Вскоре госпиталь, где они лежали, эвакуировали и, не спрашивая, старушку и девочку отправили с другими больными. Галя была ещё слишком мала, чтобы принимать решения. А бабушка… бабушка сильно пострадала и не совсем понимала, что происходит. Она лишь всё время звала сноху и внуков, крепко прижимая к себе единственное, что осталась от прошлой жизни. Единственное, что она всегда брала с собой, выходя из дома при бомбёжке — небольшую шкатулку с несколькими письмами-треугольниками да тремя казёнными конвертами. Только по этим письмам и поняли в госпитале, на какую фамилию записать пострадавших и то, что они родные друг другу. Иначе могли разделить во время эвакуации, но хоть в этом повезло.
Отправили на «большую землю» — постоянно бредящую пожилую женщину и маленькую девочку. Тогда для них этой землёй стала добротная, зажиточная деревня Берёзовка, расположившаяся недалеко от быстрой реки Бердь в Новосибирской области. Так и остались они тут, когда многие возвращались после войны в Ленинград.
Только в поезде бабушка Настя пришла в сознание и узнала о смерти снохи и внука. «Бедная старушка», — думали окружающие, не догадываясь, что это седая женщина далеко ещё не стара. Понимали, какое горе и боль у той на душе, ведь у всех тогда была одна беда, только с разным множителем. Всего-то два года назад, эта «старушка» слыла красавицей с чёрными вьющимися волосами. А теперь в пятьдесят она выглядела, как древняя старуха.
Первая похоронка пришла в конце сорок первого на мужа Анастасии Егоровны — дедушку, которого Галина и не помнила вовсе, потому как работал много, и ушёл на фронт 22 июня 1941 года.
Потом в сорок втором году, друг за другом, сначала на сына, потом на зятя получила бабушка Настя похоронки. И уже сюда, в Берёзовку, пришло четвёртое казённое письмо в дом приютившей их Евдокии.
Опоздавшее письмо, и зачем оно только пришло? Уже объявили Победу, уже все ждали возвращения домой мужей, сыновей, и… вдруг это страшное, казённое письмо в конце мая.
Первоклассница Галина, так старавшаяся учиться только на пятёрки, вдруг поняла, что мама не приедет и не похвалит её за них. Получив из рук учительницы свой первый табель с оценками, она со слезами смотрела на него, понимая, что некому показывать. Нет у неё ни мамы, ни папы. А бабушка… так она и так знает, как училась, как старалась маленькая Галочка. Как ждала маму. Утерев слёзы, порвала тогда девочка небольшой листок с пятёрками, крича и вырываясь из ласковых рук учительницы. Маленькое сердечко, бившееся в истерике, навсегда решило, что только оно само будет всегда выбирать, что делать и как поступать, но, оказалось, что выбирать ему, так и не пришлось. Так и продолжали все вокруг делать за Галину выбор. Все и всегда.
Как мечтала она вернуться в свой родной город, что видела лишь на картинке и знала по редким рассказам бабушки Насти, так и не оправившейся от травм, полученных при бомбёжке. Анастасия Егоровна не очень-то хотела вспоминать о нём, о том городе, что унёс жизнь её снохи и внука, о том городе, где не было уже у них дома. Все погибли, они остались лишь вдвоём. Не понимала тогда маленькая Галя, что не выдержит уже дороги израненное тело бабушки, и злилась на неё за то, что не хотела возвращаться в Ленинград. А когда в сорок восьмом бабушка умерла, то десятилетняя Галина осталось полной сиротой. И родной город, такой желанный Ленинград, стал лишь несбыточной мечтой.
Евдокия решила оставить у себя девочку. Женщина, приютившая их тогда в сорок третьем, уже считала и Галину, и Анастасию Егоровну своей семьёй. Общее горе, одна беда сроднила их. Так и не вернулись с фронта ни муж Евдокии, ни три её сына. И Галина стала её приёмной дочерью. Хотя и любила женщина девочку и ни разу не обидела сироту, но всё же она была не той, кто дала жизнь Галине, не той, кто так и не вернулась с фронта, не настоящей мамой.
А в 1955 году Евдокия умерла. Крепкая, здоровая женщина, наверно, никогда и не болевшая, да вот решила сама поправить крышу и неудачно упала. Три дня пролежала она без сознания и, так и не придя в себя — умерла. И вновь осиротела Галина. Как раз на восемнадцатый день рождения девушки похоронили Евдокию. Никто в деревне и не вспомнил о том, что Галина стала совершеннолетней, или просто посчитали недопустимым в такой день поздравлять её. Так и не услышала она слов: «С днём рождения девочка, с совершеннолетием тебя!» Только от Павла получила она накануне письмо, с засохшим жёлтеньким цветочком. Единственный подарок на день рождения.
Вытерев намокшие глаза Галина, тяжело вздохнула. Всю жизнь все и всё за неё решают, даже в тот день.
Нет уж, за дочь она сама решит.
Она встала и тихо вышла во двор, взглянув на заколоченный соседский дом, по правую сторону от своего.
Сашка — и он тоже не спросил её. Решил всё сам. Хотя именно она должна была выбирать...
Слёзы уже ручьём текли из глаз. Слёзы обиды на свою жизнь — не за ту, какая она есть, а за ту, какой могла бы быть…
Галина выбежала из дома. Слёзы застилали глаза. Она бежала к реке. Туда, куда приходила в дни горя и в дни счастья, в дни ожидания и в дни потерь. Туда, где земля обрывалась и крутым откосом падала к воде. Она бежала к своему месту — к яркулю*.
Стоя на краю обрыва, женщина глядела вниз, на воду. Заметив одиноко плывущее бревно, долго провожала его взглядом. Всегда хотелось вот также плыть и не задавать себе вопросы, правильно ли она поступает? Ветер, обдувая лицо, высушил слёзы. Она оторвала взгляд от воды и посмотрела на проплывающие ночные облака. Замысловатые фигуры на чернеющем небосводе постепенно унесли с собой последние двадцать лет, вернув Галину в юность…
Август 1953 год:
— Галка, Галчёно-о-ок!
Девушка обернулась. К ней приближались два её друга — Сашка Еремеев и Пашка Морозов. С виду такие разные и в тоже с время так похожие. Высокие, почти одного роста. Сашка чернявый с карими глазами, Пашка русый и синеокий.
Помахав им косынкой, которой только что провожала улетающих в тёплые края птиц, Галина побежала навстречу парням.
Первым подхватил её на руки Пашка и, покружив, поставил на землю.
— Ой! — вскрикнула Галина, зажмурившись и прижав к глазам ладошку.
— Чё, голова закружиласи? — подхватил её Сашка и, покружившись, поставил качающуюся девушку. Парни громко смеялись и Галка тоже хотя и земля уходила из-под ног, и чувство лёгкого опьянения от головокружения не сразу дало возможность открыть глаза и посмотреть на ребят. Немного придя в себя, она толкнула в грудь по очереди Сашку, а потом Пашку, и обиженно сказала:
— Ну чего вы меня постоянно крутите? Знаете же, что у меня голова после бомбёжки…
— Голова? Опеть? — засмеялся Пашка, прижав к себе девушку. — Надо тренироватьси. Ешшо хочешь?
— Да ну тебя, — оттолкнула юношу Галка.
— Во, смотри! — Сашка достал из нагрудного кармана рубашки сложенный пополам небольшой листок.
— Повестка?! Уже? — обрадовавшись и тут же расстроившись, произнесла Галина.
— Да. Мы сами съездили, — ответил Пашка, вынимая из своего кармана такую же бумажку.
— Дайте, — девушка взяла повестки и, развернув, стала читать.
— Через неделю, — наклонившись к её правому уху, тихо сказал Пашка.
— Теперя тебе придётси выбирать, — прижавшись к левому уху Галки, произнёс Сашка.
— Да ну вас, — она оттолкнула парней и побежала к обрыву. Те, смеясь, бросились за ней. Сев почти на самый край, Галка ещё раз перечитала повестки.
— Ну почему вместе-то? — чуть не плача произнесла она.
— Так вместе уйдём, вместе придём, — ответил Сашка.
— А ты ждать нас будешь. Только тепяря ужо давай выбирай…
— Ничего я выбирать не буду, — надув губы, ответила девушка и стукнула Сашку в грудь кулачком, с зажатыми в нём повестками. Тот, перехватив маленькую ручку, забрал небольшие листки бумаги и, наклонившись, заглянул Галке в глаза:
— Ужо все в деревне смеютси. Цельный год выбрать не можешь.
— И не собираюсь! Вот придёте из армии, тогда и скажу.
— Тогда поцелуй нас, — выставив вперёд губы, сказал Сашка,
— Ещё чего, — сжавшись в комок, захихикала девушка. Парни, не дожидаясь, сами чмокнули её в щёчки, каждый со своей стороны.
— Ну, хоть намекни, — жалобно попросил Пашка.
— Сказала же, как с армии придёте, так и скажу.
— Эх, — вздохнул Сашка.
— Ох, — добавил Пашка. — Аж три года ждать.
— Как три года?! — всполошилась девушка.
— Дык так, — пожал плечами Пашка. — Нас на флот отправляють.
— Как на флот? — Галка стала отбирать у них повестки.
— Читать надоть было лучше, — смеясь, Пашка высоко поднял руку с заветными бумажками.
— Ничёго, как раз подрастёшь, — Сашка обнял девушку и попытался дотянуться до её губ, но Пашка стал помогать Галке, отбиваться.
— Эй, не наглей. Я тоже хочу, пусть сама решает, — отталкивая друга, закричал он.
Пока парни расталкивали друг друга, Галка, выскользнув из их объятий, вскочила и побежала вдоль обрыва, подпрыгивая. Она оборачивалась, крича им, пока они не скрылись из виду:
— Не скажу, не скажу…
Парни улыбающимися взглядами проводили её.
— Ты не смей первый, — сказал Пашка, убирая свою повестку в карман. — Вернёмси, сама выбереть.
— Да я ж шуткую, — ответил Сашка и лёг на пожелтевшую местами траву, обмахиваясь своей повесткой. — А шибко хочется.
Пашка лёг рядом и, уставившись на облака, сказал:
— А мне мож ешшо шибче, терплю же. Только уговор. Тот, кого не выбереть, без претензий.
— Знамо дело.
— Договорились? Точно?
— Ага, — подал Сашка руку. Пашка пожал её, и парни, молча, стали наблюдать за проплывающими над ними облаками, мечтая о будущем.
Галка бежала домой. Целый год ей уже завидовали все девчонки. Сашка с Пашкой — это не Мишка-одноклассник, который с третьего класса за ней бегал. Они уже взрослые, в армию уходят.
Когда год назад семнадцатилетние выпускники, самые красивые парни в деревне, высокие, статные, подошли и позвали в клуб на новый фильм, то покраснев, Галина опустила глаза и тихо ответила: «Хорошо, я пойду. А с кем»?» «С нами», — улыбаясь, ответили парни.
Эта девчонка давно привлекала их внимание, но всё никак не подрастала. Парни часто наблюдали за ней. Но Галка даже не замечала этого. А тут вдруг после выпускного юноши, впервые выпив шампанского, привезённого кем-то из города, да потом, уже за пределами школы, для храбрости добавив местного самогона, осмелились подойти к кучке девчонок, со стороны наблюдающих, как прощаются со школой выпускники. Галка даже не думала, что они идут именно к ней.
А на следующий вечер, она, уже держа парней под руки, шла к клубу, на зависть всем подружкам.
Так и гуляли они втроём. Галка и не задумывалась, нравятся они ей или нет. Просто то, что два парня, по которым сохли почти все девушки в деревне, обратили на неё внимание, для пятнадцатилетней девчонки, самой маленькой по росту в классе, казалось такой гордостью. Ведь почти взрослые, уже окончили школу, а, не скрывая своих чувств, ходят за ней хвостом. Целый год гуляли они вечерами втроём по деревне. Ходили в клуб на танцы или на очередной фильм. И ни Сашка, ни Пашка не наглели, как другие пацаны из класса. Это те всё норовили, будто невзначай, прикоснуться к различным привлекательным частям фигур всё более взрослеющих девушек. Сашка и Пашка отличались от всех. Они считались самыми лучшими на деревни, но вот только выбрать Галка не могла. Ей очень хотелось целоваться, все девчонки уже хвастались и донимали её расспросами: «Расскажи, да расскажи, кто лучше целуется?» А она всё отнекивалась. Как могла она это знать, если парни даже не пытались. Только так, в шутку, как сейчас на берегу. Меж ними существовал уговор — сами первые не начнут, пусть девушка выберет, кто станет женихом, а второй без обид, останется другом. Да и встречались они с Галкой всегда вместе, не давая, друг другу возможности занять место единственного ухажёра.
И вот теперь расстаться придётся на целых три года.
***
Сашка и Пашка — мальчишки, родившиеся почти одновременно. В один год, в один месяц, почти в один день, с разницей лишь в несколько часов. Семьи и до их рождения дружили, а уж после… две молодые матери, живущие по соседству, стали, словно сёстры. То в одном доме, то в другом оставляли ребят и бежали на колхозное поле или ферму. И отцы всегда в друзьях ходили, да ещё и первые трактористы на деревне. И не только потому, что повезло им получить первые машины, пришедшие в колхоз, но и потому, что лучше их не найти было работников. Так и жили они, радуясь счастливой жизни, что устраивалась в стране, пока в сорок первом не пришла беда. Ушли отцы добровольцами, оставив молодых жён с шестилетками-сыновьями.
Отец Сашки погиб под Берлином, перед самой победой, пройдя всю войну, не получив и царапины, а тут — пуля снайпера настигла его.
Пашкин отец вернулся в конце сорок четвёртого без левой руки, и с осколком под сердцем. Хоть и покалеченный, но живой. И почему-то потом, всю жизнь считал виноватым себя в том, что остался жив, а друг погиб.
И после войны семьи остались дружны. Как мог, помогал отец Павла жене друга, овдовевшей всего в двадцать семь лет. Мало вернулось с войны мужиков в деревню, а парней и того меньше. Не смогла больше Сашкина мать найти мужа. Так и осталось вдовой на всю свою не слишком долгую жизнь.
В сорок шестом родилась у Пашки сестра — Маринка. Как раз в нынешнюю осень, как настало время идти друзьям в армию, и станет Маринка первоклассницей.
***
— Нормально, — говорил Пашка, лёжа недалеко от края обрыва, — вернёмся, ей девятнадцать будеть, само то.
— Много ты понимашь в самом том, — рассмеялся Сашка.
— Столь же, сколь и ты.
— Признайся, а ты представлял, как с ней?..
— Перестань, она ешшо маленькая, — сердито сказал Пашка другу.
— Ну, когда-нибудь ето произойдёть, — приподнявшись на локтях, Сашка заглянул ему в глаза. — Я представлял и даже во сне видел.
— И я видел, — тихо ответил Пашка.
— И как?
— Мокро.
Парни рассмеялись.
— А можеть, попробуем? — прищурившись, предложил Сашка.
— Ты чё?! Даже не смей! — подскочил Пашка, схватив друга за ворот рубашки. — Не смей её трогать! Вернемси, выбереть. Тогда и…
— Да ты чёго?! — оттолкнув друга, сказал Сашка. — Я же не о ней. Она неприкасаема, но, сам понимашь, мы же ни разу, а в армии уж точно не получитси. Давай сходим? Я знаю, кто нам дасть, — заговорщицки произнёс Сашка, переходя на шёпот. — Надо же научитьси. А то потом, как?
— Не, я не хочу.
— Да ну? Все хотять, а он не хочеть.
— Я потерплю, — твёрдо ответил Пашка.
— Ну и терпи, а она меня выбереть, — засмеялся Сашка, упав обратно на землю, и широко раскинул руки. — А я седня ночью пойду. Обязательно.
— Ну и иди.
Сентябрь 1956 года:
Галка стояла на своём любимом месте — на краю обрыва. Три года прошло, сколько раз она приходила сюда одна, вспоминала ребят, перечитывая их письма. Скоро и сами они вернутся из армии. Сашка и Пашка. Она ждала их верно. Ни с кем даже ни разу под ручку не прошлась. Танцы и кино не в счёт, а вот сердце так и осталось свободным. Придут, и опять скажут: «Выбирай». А как выбрать? Как? Если они для неё одно целое.
Она писала им всё время, и парни не отставали, но затем от Сашки стало всё меньше приходить писем. А за последние месяцы и вовсе ни одного не пришло.
Ребята надеялись попасть на один корабль, но их разлучили. И каждый получил с первым письмом от Галки и её фото, сделанное специально для них. А потом выслали они ей и свои снимки, в красивой форме и с гордыми лицами. Так и переписывались — каждый из парней считал её своей невестой, а она… она так и не знала, кем их считать.
***
Перечитывая последнее письмо от Пашки, где он указал, что скоро будет дома, Галка услышала со двора крик соседского мальчишки:
— Сашка приехал! Галя-я-я!.. Беги, смотри! Сашка приехал!
Девушка выскочила из дома и побежала по улице, а навстречу ей шёл высокий парень в морской форме, с чемоданом в руках. А следом семенила…
Сердце остановилось.
— Галка! Привет! — крикнул парень и, поставив чемодан на землю, бросился к ней. Подхватил на руки, покружил, но она будто не видела и не чувствовала его. Она смотрела на девушку, скромно стоявшую в сторонке, и неловко сложившую руки на огромном животе.
— Привет, подружка моя милая! — Сашка чмокнул Галку в щёчку. — А Пашка ещё не вернулся?
Не отвечая, она взглянула ему в глаза. Слёзы лезли наружу. Сердце так больно сжалось. Галина оттолкнула от себя бывшего ухажёра и бросилась бежать.
Стоя на краю обрыва, девушка выла в голос. Боль, душившая её, никак не уходила. Даже сама понять не могла Галка, что с ней происходит? Никогда не представляла она себя женой Сашки, впрочем, как и Пашки. Но они принадлежали ей и только ей, и не смели, ни на кого больше смотреть. Это она должна сделать выбор, а не он. Как он посмел?! Как мог променять её на эту… клушу. Вот почему не было писем. Вот почему он молчал.
— Ненавижу, ненавижу-у-у!.. — кричала Галка облакам. Она не заметила, как начался дождь, и не чувствовала, что стоит вся промокшая. Злость заползала в сердце. Злость и месть. Она придумает, обязательно придумает, как отомстить Сашке. Как сделать больно этой клуше с животом.
— Ненавижу-у-у!.. — кричала Галка, заглушая раскаты грома. — Чтоб ты сдохла, а-а-а… — она упала на землю и, обнимая её, словно ища защиты, скребла ногтями, собирая грязь…
Через неделю вернулся Пашка.
Галка каждый день приходила к обрыву. Тут, по крайней мере, можно не бояться косых взглядов и усмехающихся вопросов: «А Пашка тоже с женой вернётся?»
— Галка, Галчё-о-о-оно-о-ок! — девушка обернулась. К ней бежал Павел, ставший ещё выше, шире в плечах, возмужавший, красивый, в парадной форме… У Сашки не было столько аксельбантов и значков. У Паши больше, и сам он лучше и никакой беременной соперницы рядом. Галка понеслась, как ураган и, попав в объятия уже не юноши, а почти мужчины, даже не отвернулась, а позволила поцеловать. Ведь не зря она три года никому не разрешала прикасаться к себе, и теперь впервые в девятнадцать лет узнала, как это, когда тебя целует парень.
Они кружились, обнимались. Поцелуям не было конца. Юноша крепко прижимал к себе своё сокровище. Выбор оказался сделанным задолго до этой минуты, но Пашка чувствовал именно себя победителем. Ведь его и только его дождалась Галка.
Потом они долго, обнявшись, сидели на краю обрыва. Пашка рассказывал и рассказывал, всё, о чём и так писал, и Галка знала, но улыбаясь, слушала, а потом вдруг спросила:
— А ты знал?
— Что?
— Ну… про Сашку?
— Да.
— А почему не написал?
— Не знаю. А ты сильно расстроилась, что он?..
— Нет, — ответила девушка и прижалась к груди парня. Теперь никто не сможет косо посмотреть на неё, никто не отпустит вслед злую шуточку. Она ждала именно Пашку, всем это станет ясно, а Сашка… Да кто такой Сашка? Он даже ростом ниже и в плечах уже, и значков у него меньше, да и жена у него… конопатая!
Свадьбу сыграли быстро, как раз в тот день, когда у Сашки родился сын, названный Виктором, в честь погибшего на фронте отца, так и не ставшего дедом. А через месяц Галка, улыбаясь, шепнула мужу на ушко: «Кажется, я…» — дальше не потребовалось, Пашка и так понял, что скоро, как и друг станет отцом.
Всё вроде встало на свои места, но боль никак не хотела покидать сердце Галки. Каждый день, видя соперницу через забор, она сжимала кулаки и, прищурившись, шептала: «Чтоб ты сдохла!»
Паша даже не догадывался, что творится в сердце его жены. Они выросли с Сашкой, всегда были — не разлей вода. В детстве, вообще, считали себя братьями, и сейчас не видели друзья, что между их домами непросто старая ограда, а целая пропасть. И месть уже готовилась. Галка испытывала очень сильное чувство к соседу. Ни любовь, ни ревность, а самое страшное, что может поселиться в душе человека — чувство ненависти. Он лишил её права выбора. Он обманул её и обязательно за это ответит. Но прежде ответит она, эта рыжая, конопатая разлучница. Тощая, словно килька. И как только Сашка мог в такую влюбиться?
Галка ещё не придумала, что сделать, чтобы отомстить Тамаре (так звали жену Сашки), как та уже и сама попалась.
«Видимо, справедливость существует», — думала Галка, глядя, как Тамара, развешивая пелёнки, всё больше корчится. Как, садясь на приступок у дома, сжимает кулачки и подтягивает ноги. Сашка пропадал целыми днями на работе и не замечал мучений жены, а возвращаясь поздно домой, ел и, падая в кровать, засыпал. Молодой семье нужно много денег, и палочки за трудодни накапливались с геометрической прогрессией. И только когда Тамара, подавая ужин, упала у печки и потеряла сознание, Сашка понял — с женой что-то не так.
Умерла Тамара под Новый год, оставив трёхмесячного сына сиротой. Молодая женщина, оторванная от родных и привезённая за сотни километров в чужую деревню, встречала вокруг лишь осуждающие взгляды. Стеснялась поделиться со свекровью, что мучили её сильные боли. Что шов от «кесарева» сначала покраснел, а вскоре разбух, превратившись в огромное багровое пятно, пульсирующее болью изнутри. А затем через образовавшиеся трещинки по шву стал выделять гной. Тамара пыталась сама бороться с бедой. Не говорила никому. Боялась показаться плаксой. Ведь и так не умела она ни корову подоить, ни печь растопить. Свекровь учила её, покачивая головой и вздыхая, что позарился сынок на такую неумеху…
И только после смерти в адрес Тамары послышались хорошие слова. Но это уже не мешало Галке. Её месть сама собой начала осуществляться. Соперница умерла, теперь пусть Сашка с сыном помучается, а потом она придумает, как ещё больше насолить этому предателю.
Дни шли своим чередом. Весна 1957 года принесла ещё одно радостное известие для Галины. Сын Сашки, как выяснилось, оказался глухонемым. Тётя Оля, мать предателя, лишь вздыхала, что неумелая сноха и родить-то смогла только неполноценного внука. А Сашка всё больше стал пить. Всё, о чём он мечтал, рушилось. Ведь думал, вернётся из армии и именно его Галка выберет, ведь такие письма писала, а тут Тамарка со своей беременностью не вовремя влезла. Не захотела аборт делать, да ещё отец её (старший мичман на корабле, где служил Сашка) пригрозил. Пришлось расписаться, да «в нагрузку» с собой взять. А какие глаза тогда у Галки были? Сашка точно знал, что и за Пашку она вышла от безысходности. Но жена друга — табу. Надо забыть и жить дальше. И он жил. Работал. Не обращал внимания на жену. Старался приходить лишь ночевать домой и просмотрел… хоть и не любил Тамару, да не желал ей смерти, не хотел, чтобы сын рос без матери. А теперь ещё и это — глухонемой.
Первое время не обращали внимания, что мальчик не поворачивает голову на голос, да и погремушку ему надо было увидеть, а то никак не реагировал, а уж как мать Сашкина повезла его в районную больницу на осмотр к специалистам, стало ясно — мальчик глухонемой. Хотя доктор и сказала: «Быть уверенными на сто процентов нельзя, что он не сможет говорить, возможно, только глухим будет». Но и это не радовало молодого отца, вспоминавшего, что в увольнении обязательно принимал на грудь, а потом уж в койку с теми, кто оказывался рядом в тот момент. Поэтому и винил себя в том, что Тамара умерла, и в том, что сын оказался больным.
А как залить горе? Только самогоном. Вот он исправно и внедрял свой план в жизнь, не обращая внимания на нравоучения друга, на уговоры матери. Иногда ловил на себе злой взгляд Галки, и от этого хотелось ещё больше напиться, чтобы уже не видеть и не слышать никого вокруг.
А сердце у Галки радовалось, уже две чёрных полосы протянулись по нему, но этого ей казалось недостаточно. Это ещё не всё. Сашка должен понять, что он сделал, на кого променял её. Он должен почувствовать, что она лучше, чем его конопатая Тамарка. И она могла бы родить ему здорового сына, но не родит, потому что он её предал, и получил за это только сына-инвалида.
Лето 1957 года:
Последний день мая принёс в дом Галины и Павла радость. У них родилась дочь. Назвать решили — Наташей.
Через неделю счастливый отец привёз молодую мать с новорождённой домой из райцентровской больницы. Даже Сашка, на удивление трезвый, заглянул, чтобы поздравить молодых родителей. Галка смотрела так, что он готов был провалиться сквозь землю. Гордый взгляд женщины кричал: «Что тебе тут нужно?! Пошёл вон!»
Вернувшись к себе, Сашка не видел ни мать, ни родные стены. Перед глазами всё стояла фигура Галины с набухшими грудями, с округлившимися бёдрами. Страстное желание настолько будоражило кровь, что взвыв, он упал на кровать и, рыча, стал грызть зубами подушку. Ведь столько мечтал о ней, и сам же всё испортил. После родов Галка стала ещё красивее, ещё женственнее, ещё желаннее. Плоть просто рвалась туда, к ней — такой сочной, мягкой, совсем непохожей на его костлявую Тамарку. Немного пропитавшийся молоком халат, облегающий стройную Галкину фигуру, так и стоял перед глазами. Набухшая грудь молодой матери не нуждалась в лифчике, она не висела, как Томкина, маленьким мешочками, а упиралась в халат, выделяясь сосками.
Сашка грыз подушку, не в силах сдержать мысли. Они уже рвали этот халат, сжимали груди, источающие молоко, слизывая его, Сашка продолжал ласкать женщину крепкими руками, спускаясь по мягкому животу, стягивая с неё трусики, дотрагиваясь до…
— Ы-ы-ы… — взвыл он от ощущения соития с любимой. Всё казалось таким реальным, время словно растворилось. Не было подушки, не было плоти, зажатой в руке. Только Галка. Она лежала рядом с ним, и именно она ласкала его…
Мать стояла за дверью, слушая крики сына. Она понимала, что с ним творится. Ведь тоже надеялась, что вырастет Галка и выберет именно её Сашку. А теперь, видя каждый день за забором чужую сноху, лишь вздыхала. Не ругала она сына, что не сдержал себя в армии, и за внука не ругала. Что сделано, то сделано. Но боль оттого, что сын сам испортил себе жизнь, мучила мать. И сейчас она, лишь тяжело вздыхая, стояла у двери.
Опустошённый и уставший, Сашка откинулся на спину. Он постоянно думал о Галке, но вот так, чтобы чувство реальности, словно она рядом, и всё произошедшее дальше… Такого никогда не случалось. И в эту минуту он понял, что Пашка ему уже не помеха. Он не сможет и дальше терпеть, видя, как Галка улыбается его другу, осознавая, что Павел, а не он, разделяет с любимой ложе. Нет, он переступит через дружбу. Он хочет жену друга, и он её получит.
А Галка, накормив и уложив дочь в старенькую колыбельку, в которой ещё и самого Пашку качали, легла рядом с мужем и, прижавшись к нему, тихо спросила:
— Ты меня любишь?
— Ты ешшо спрашиваш? — шепнул он на ушко любимой и нежно провёл рукой по груди, опустившись к животу.
— Нет, — остановила его Галка, — ещё рано. Надо немного подождать.
— Сколько?
— Не знаю, наверно с неделю.
— Хорошо. Я терпеливый. Ты же знаешь.
— Знаю, — ответила Галка, вспомнив Сашку и его жену. — Поэтому я и вышла за тебя замуж, — она повернулась спиной к Павлу, и он крепко прижал её к себе. — Эй, эй, — провела рукой между собой и вспыхнувшим, как огонь мужем. — Ты чего?
— Да не бойси, я потерплю, — поцеловав в ушко, прошептал он. — Так только прижмуси к тебе, и всё.
— Смотри у меня, — шутливо сказала Галка. Павел ещё крепче обнял её. И тут странное чувство появилось у женщины. Ей показалось, что рядом не муж, не его руки, не его тело, даже не его запах. Она резко обернулась и увидала лицо Сашки. Испуг заставил вскрикнуть и оттолкнуть от себя мужчину.
— Ты чёго? — спросил Павел.
— Ничего, — наваждение исчезло. — Иди лучше сегодня спать в горницу.
— Трусишка, ты моя, — нежно поцеловав жену, Павел, взял подушку и вышел из спальни.
Немного посидев на кровати, вспоминая видение, Галина медленно легла. Обняв подушку, прикрыла глаза, но чувство присутствия мужчины не ушло. Он находился рядом. Ласкал грудь, сжимая, чуть причиняя боль. Потом чувство прикосновения языком к соску заставило её тихо застонать. Она не хотела открывать глаза, не хотела, чтобы видение исчезло и, откинувшись на спину, отдала своё тело ему — тому, кто лежал на своей кровати в другом доме. Но он находился и тут. Он слизывал выступившее молоко, нежно сжимая грудь одной рукой, а другой плавно провёл по телу, заставив женщину чуть приподняться, изогнувшись и сжав плотно губы, чтобы ни услышал муж, застонать. Рука нежно ласкала живот, опускаясь всё ниже, дотрагиваясь до…
— Нет! — Галина резко села. — Это невозможно, — прошептала она, надеясь, что Павел не услышит. — Так не бывает.
Кто-то погладил её по спине. Обернувшись, увидала лишь пустую простыню, но запах чужого мужчины витал в воздухе. Она упала на подушку и, прикрыв глаза, вновь ощутила его присутствие. Больше не отказываясь, расслабила тело, и отдалась страсти с невидимым любовником.
Утром Галка вышла во двор и, встретившись взглядом с Сашкой, курившим на крыльце своего дома, покраснела, вспомнив о ночном приключении. Опустив глаза, быстро пробежала в баню.
Желание немедленно броситься за ней сменилось в Сашкином сердце щемящей болью — ведь ночью ему только казалось, что они были вместе. Ещё рано. Надо подождать. Всё равно Галка станет его. Теперь уж он точно это знал.
Следующая ночь, как и ещё несколько после, вновь объединила двоих, находящихся в соседних домах. Галка не понимала — ведь так не бывает — но это происходило. Страстное желание одного и ненависть другой соединило их. Молодая женщина, не знавшая никого кроме мужа, хотела этого. Не потому, что сердце тянуло её к Сашке. Не любило оно, не ныло по соседу. Галина желала только понять — кто из них лучше. Ведь она должна была выбрать, а её этого права лишили, так хотя бы сейчас понять — Сашка или Пашка. До этого выигрывал Павел: преданный, ласковый, непьющий. Одного она только не знала, но и сейчас… просыпаясь по утрам, понимала, что это лишь сон, мечта. А как оно на самом деле? Это желание узнать, действительно ли её Паша лучше Сашки и как любовник, заставляло молодую женщину каждую ночь принимать невидимого у себя в постели, хотя и нужно ей было совсем иное. Как осуществить свой план — Галка ещё не знала, но она обязательно выполнит задуманное.
Через неделю, приняв окончательное решение, она поняла — больше в её постели нет места для иллюзий.
Паша и не догадывался, что происходило в те дни, пока он спал в горнице. Снова его Галка рядом, и он любит её. После родов жена словно повзрослела, что не могло не радовать молодого мужа. Она стала более расслабленной, более горячей, более свободной. Все её движения изменились. Появились новые нотки в стонущем от удовольствия голосе. И её нежные руки стали ласкать по-иному. Повел, даже не мог предположить, что все эти изменения возникли оттого, что на время в их отношении вторгся третий, невидимый, но ощутимый, бывший лишь фантазией, заставившей Галину по-новому взглянуть на интимную жизнь.
Заботы о малышке, домашние дела на время отстранили мысли Галины о мести. Но она не забыла. Она лишь ждала подходящего момента.
За соседним забором тоже текла своя жизнь. Наступил жаркий июль и в гости приехали родители Тамары. Хотя говорить «в гости» — неправильно. Они приехали посетить могилу дочери, да уговорить Сашку отдать им мальчика.
Галина развешивала бельё, когда соседи с приехавшими родственниками прошли мимо. Отец Тамары, неся на руках внука, крепко прижимал к себе мальца, словно боясь и его потерять. Сашка взглянул на Галку. Та, усмехнувшись, отвернулась и медленно, плавно покачивая бедрами, пошла в дом. Хоть и ростиком невысокая, да и совсем неполная, но фигуркой Бог не обидел Галину и в нужных местах наделил пышностью.
Сашка сглотнул слюну, провожая взглядам округлившиеся после родов формы такой желанной женщины.
Галка чувствовала на себе его голодный взгляд и не спешила уйти в дом, стараясь посильнее причинить боль. Мать Сашки, заметив, толкнула сына в бок. Тот, словно очнувшись ото сна, уставился в землю и быстро зашагал в сторону кладбища.
Несколько дней гости уговаривали отдать им маленького Витю.
«Ты ещё молодой и найдёшь себе жену, — плача говорила Тамарина мать, — и будут у тебя ещё дети. А у нас больше никого нет». И Сашка сдался, поверив, что мальчику действительно будет лучше в большом городе, где есть хорошие врачи. Умом соглашалась с этим и Ольга. Понимала, что у сватов больше возможностей, и действительно мальчишке могут и слух поправить, да и тяжело ей одной справляться и с внуком, и с сыном, всё больше спивающимся, но сердце обливалось кровью. Не хотела Ольга отдавать внука, но пришлось смириться и дать согласие.
Проводив гостей, забравших с собой Виктора, Сашка напился и, поругавшись с матерью, полез на сеновал. Ольга ещё постояла немного, надеясь, что тот спустится, но, услышав храп, разнёсшийся на весь двор, ушла в дом.
Галка, снимая пеленки, видела, как Сашка забрался на сеновал, и решила, что сегодня всё очень удачно сложилось — теперь она и осуществит свою месть. Или хотя бы начнёт её выполнять.
Дождавшись, когда Павел уснёт, Галина тихо вышла из дома и через огород перебралась на соседский двор. Постояла немного у сеновала, прислушиваясь, а потом осторожно поставила ногу на лестницу и, оглянувшись ещё раз, медленно поднялась наверх. Сашка спал на спине, громко храпя, раскинув руки и ноги. Галина присела рядом. Резкие запахи перегара и табака заставили отвернуться, но, переведя дыхание, она вернулась к задуманному. Конечно, эти запахи не были ей чужды, но муж не пил практически совсем — лишь в праздники, и то, не больше рюмки. Да и курил нечасто, и всегда выходил во двор. Только сейчас Галина поняла, что такой набор ароматов и в таком количестве ей непросто неприятен, а вызывает сильное чувство отвращения, и сразу на Пашкиных весах появился ещё один плюс. Но придя сюда, она уже не намеревалась отступать. Месть затмила чувство стеснения и, не раздумывая, Галина сняла с себя сорочку, оставшись абсолютно голой.
Провела рукой по небритому лицу спящего Сашки, затем расстегнула на нём рубашку и брюки. Тот только перевернулся на бок, не поняв, что руки, касающиеся его, не кажутся ему. Но Галина не собиралась отказываться от своего плана. Она продолжала раздевать Сашку. В какой-то момент он проснулся, повернулся и посмотрел ей в лицо. Потом встряхнул головой и вновь захрапел, но осознав, что это не сон, резко подскочил, широко распахнув глаза. Перед ним на коленях сидела нагая Галина. От неожиданности он открыл рот, не зная, что и сказать и часто задышал, напоминая загнанную собаку. От выпитого самогона в мозгу почти ничего не осталось. Он смотрел на женщину, не в силах понять, видение перед ним или сама Галина заглянула в гости.
А она, улыбаясь, встала на ноги и, поправив волосы рукой, встряхнула головой.
Сашка, задыхаясь, с трудом сглотнул образовавшийся в горле комок. Галина действительно находилась рядом.
— Ну как? Хороша я?
— Хороша, — одними губами произнёс Сашка.
— Лучше твоей Тамарки? — желчно спросила она.
Вновь проглотив очередной подступивший комок, Сашка тихо спросил, боясь спугнуть видение:
— Ты тут?
— Тут. А что, не видишь?
— Вижу.
Галина отступила на шаг, потом ещё.
— Жалеешь, что променял меня на свою уродку?
Сашка, встав на колени, пополз к ней. Галина продолжала отступать.
— Хочешь меня? — прошептала чуть наклонившись.
Сашка поймал её руками, и отвечать не пришлось. Он прижался губами к её животу и стал с жадностью целовать. Галка тихо засмеялась:
— Щекотно, небритый.
Он резко повалил её на спину.
— Колюче, — прошептала Галка, выгибая спину. Сашка дотянулся до своей рубашки и неуклюже стал подсовывать её под Галину. Сил терпеть уже не осталось, и он грубо и жёстко приступил к тому, о чём мечтал несколько последних лет. Видимо, боясь, что это только видение и Галка может исчезнуть в любой момент, он забыл о том, что надо быть нежным, что это не портовая шлюха и не надеющаяся на замужество какая-нибудь дурнушка. Сашка грубо насиловал её.
Не было тех ощущений, что возникли там, в спальне, когда Галке чудилось, что он рядом. Не чувствовала она ничего волшебного в этих жёстких движениях бывшего ухажёра, когда-то казавшегося таким нежным. Но Галка терпела молча. Она хотела понять, как это — быть с другим мужчиной, осознавая уже, что этому мужлану далеко до её Паши.
Сделав своё дело, Сашка вдруг словно проснулся.
— Ты тут?! Ты действительно тут?!
Галка, молча, смотрела на него. Ни укора, ни обиды, лишь интерес.
— Прости, прости, — стал часто целовать её Сашка, — прости, я думал… Тебе больно?
Но Галка молчала.
Протрезвев окончательно, Сашка вновь попытался уже без грубости, без заламывания рук, без сильных сжиманий нежных грудей, без боязни, что она исчезнет, совершить с ней акт любви, но Галка, сказав: «Отстань», оттолкнула его. Встав, быстро надела сорочку и ушла. Сашка, зажав голову руками, взвыл, как раненная собака:
— Она сама пришла, сама… а я… дурак… всё испортил…
Только сейчас понял, что по иному-то любить и не умеет. Ведь все, с кем спал до неё, принимали его таким — пьяным и грубым. Даже тогда, в первый раз, когда напился перед армией и пошёл к той, что не откажет, даже тогда, боясь прослыть неумехой, боясь, что ничего не получится, он был жёстким, злым, грубым. Так и не научился он быть ласковым.
Галка зашла в баню. Смыв с себя чужой запах, вернулась к мужу.
А утром обнаружила на своём теле несколько синяков. Хорошо, что Паша ещё засветло уехал на дальние луга. Двухнедельный сенокос заставил оставить молодую жену с новорожденной дочкой. Не думал Павел, выходя из дома на рассвете, что сегодняшняя ночь изменила всю их дальнейшую жизнь.
Теперь Галка знала, что лучше Паши нет никого, но почему-то воспоминания о приключении на сеновале никак не желали покидать её. Вновь хотелось ощутить ту боль, что доставлял ей Сашка. Она и сама не могла понять почему, но и на следующую ночь пошла к нему.
Сашка опять ушёл ночевать на сеновал, сказав матери, что в доме сильно душно. Он не надеялся, что Галка придёт, но хотелось вновь оказаться там, где всё ещё сохранялся её запах.
Находящиеся в доме свёкры и сестра Паши не могли видеть, куда ходит Галка по ночам. Пока сын служил в армии, отец — Иван Савельевич — сделал пристройку к дому с раздельным входом. Конечно, не без помощи односельчан. Фронтовика с одной рукой, не могли оставить в колхозе без поддержки.
После свадьбы Галка предлагала Павлу перебраться в дом Евдокии, воспитавшей её, но он настоял, что жена переходит жить к мужу. Об этом и думал отец, когда затеял такое расширение дома. Вот и жили они в этой небольшой пристройке: маленькая кухонька, и комната, поделённая на две части: горницу и спальню. Окна пристройки как раз смотрели на Сашкин дом. А из самого дома окна выходили на три других стороны.
Неделю длилось это безумие. Как ни пытался Сашка, а всё же выходило у него грубо, но уже без синяков. Увидев, что сделал он Галке в первую ночь, долго извинялся, и потом уж старался сдерживаться, но всё-таки это происходило не так, как бы и сам хотел. Видел, как морщится Галка, как вскрикивает, как отворачивается, когда он хочет поцеловать её. Губы Галка берегла и не пускала к ним Сашку. И тот не мог понять, почему она приходит, если явно видно, что не нравится он ей?
Но она приходила каждую ночь, словно заставляя себя понять, увериться в том, что это именно сейчас она делает выбор — Паша должен стать её мужем, а не этот… грубый, неотесанный деревенщина.
Неделя прошла, и Галина сказала себе: «Всё, хватит. Остальное потом».
Она продолжала ждать мужа, словно ничего и не произошло. А Сашка каждую ночь, сидя на сеновале, ждал и не понимал: почему она приходила и почему перестала?
***
За заботами о малышке время пролетело быстро. Галка с утра знала, что муж именно сегодня вернётся и, готовя вкусный обед, старалась, как никогда, чтобы порадовать Павла. Понимала, как соскучилась сама, а уж что говорить о нём. И она с трепетом ожидала его появления, даже не вспоминая о Сашке, будто ничего и не происходило.
Сильно загоревший и от этого выглядевший ещё мужественней, Павел не знал, кого первого обнимать. Галка, улыбнувшись, усадила его за стол и, приговаривая: «всё потом», убирая Пашины руки от себя, быстро накормила и поспешила в стайку к уже мычавшей от нетерпения корове.
Сашка не заметил, что друг уже дома и решил сам зайти и узнать, почему Галка не приходит. Хватит сидеть по ночам на сеновале, надо пойти в пристройку и поговорить. Но, выйдя на крыльцо, не спешил. Закурил, высматривая, не идёт ли кто по дороге мимо. Не хотелось, чтобы увидели, как он почти ночью заходит в дом к соседке. Постояв немного, всё же решил перенести разговор наутро, а пока — на сеновал. «Вдруг придёт?» Да замел, что Галка направилась доить корову и как вор, прокрался следом.
Галина, сидя на маленькой табуретке, ласково разговаривала с рогатой кормилицей. Сашка тихо встал рядом, стараясь не выдать себя. Он смотрел, как ловко Галина перебирает пальцами по толстым соскам вымени. Как струи молока со звоном ударяются о стенку ведра.
Женщина нежно и быстро забирала у уставшей за день коровы молоко. Её ловкие движения пальцев магически подействовали на Сашку, вызывая в нём желание. Уже не в силах терпеть появившуюся ломящую боль внизу живота, Сашка шагнул к Галине и резко схватил за руку. Увидев соседа, Галина даже обрадовалась. Всё складывается как нельзя лучше. Она и не думала о такой удаче.
Продолжая доить корову, Галина теперь смотрела не на неё, а на Сашку, дразня томным взглядом. Зажав верхними зубами нижнюю пухлую губу, она стала тихо постанывать, слегка ерзая на табуретке. Потом чуть показав язык, медленно облизала губы.
Сашка в нетерпении потянул к себе и резко повалил Галину на кучу сена перед головой коровы. Быстро задрал подол юбки и, как обычно, грубо овладел ею. Падая, Галина зацепила ведро, и тёплое молоко растеклось под их ногами.
Сашка вновь, как в первую ночь, насиловал Галину. Изголодавшаяся плоть не давала мозгам думать. Мужчина не видел и не слышал ничего вокруг, лишь желанная женщина рядом — это всё, что ему сейчас было нужно, и в этот момент соображать он уже не мог. Всё окружающее их не имело значения: ни место, ни время, ни то, что в любую минуту их могли увидеть. Главное, что они вновь вместе.
Галина знала, что Павел обязательно придёт. Он всегда забирал ведро. А сегодня, соскучившийся муж уж точно раньше обычного зайдёт в стайку. Надо только дотянуть до его прихода. И, посматривая в сторону чуть приоткрытой двери, шептала на ухо Сашке:
— Сильнее… сильнее… Хочу, чтобы мне было больно.
И он старался, с силой сжимал её груди, шлёпал по бёдрам, оттягивая больно кожу, и в самый удачный момент, целуя шею, прикусил не сдержавшись.
Заметив мужа, Галка закричала.
Словно лапа медведя схватила Сашку за шиворот, и кулак, пудовой гирей прилетев в глаз, отбросил в сторону. Через несколько секунд от красивого лица Сашки осталось лишь месиво. Нос, свёрнутый набок, пара зубов, вылетевших и навсегда погребённых в коровьей лепёшке. Если бы не прибежавший на крики свёкор, то пришлось бы хоронить Сашку, и надолго Галина осталась без мужа.
Она, вся в слезах, кутаясь в юбку, отползла немного в сторону и, всхлипывая, лежала, измазанная в навозе и молоке. Испуганно смотрела на домочадцев, сбежавшихся на её крики. Свекор, встав между сыном и Сашкой, всё же смог остановить Павла. Сын, тяжело дыша, обернулся, обвёл всех взглядом, полным ненависти и, подойдя к Галине, взял её на руки. Не оборачиваясь, Павел унёс жену в дом.
Больше у него не было друга.
Отомстив Сашке, Галина наказала и Павла, подумав: «Это тебе за то, что не сообщил мне тогда из армии о Сашкиной женитьбе».
И ещё пара чёрных полос легла на сердце молодой женщины, оставляя там всё меньше чистого места.
Сентябрь 1973 год:
Воспоминания с трудом покидали Галину.
Она сидела на мокрой земле — у своего яркуля, не замечая ночного дождя. Память вернула лишь боль и обиду, но не раскаяние.
Сердце не хотело прощать. Оно, выжженное злобой, постепенно превращалось в кусок угля...
***
Павел медленно приоткрыл глаза, надеясь увидеть спящее лицо жены. Но кроме пустой подушки рядом никого не оказалось. Решив, что Галина ушла доить корову, перевернулся на другой бок в надежде ещё немного поспать. Протяжное многоголосое мычание идущего по дороге стада и следом долгий тягучий отзыв их коровы заставили Павла резко сесть в кровати.
«А чёго ето Бурёнка мычить, как недоенная, ежели ужо в стаде должна быть?» Он встал, заглянул к детям и, наспех одевшись, вышел во двор. Галины нигде не было.
Зато соседка, словно и не ложилась спать. Она как постовой стояла у забора, разделяющего их дворы.
— А чёго ето ваша корова орёть? А Галька-то где? — крикнула Любка, стараясь как можно дальше заглянуть на двор Морозовых.
Павел лишь мельком взглянул в её сторону, но, не ответил. Он вышел со двора на дорогу и посмотрел сначала в одну сторону потом в другую. Хорошо зная свою жену, предположил что, поругавшись с соседкой, она могла пойти или к обрыву, или в дом Евдокии. Постоял ещё немного в раздумье и решил сбегать к реке.
— Понятно, — махнула рукой Любка и, развернувшись, пошла к своему дому. — Опеть на яркуль подалась. Вот психованная…
«Неужто всюю ночь там просидела?» — взволнованно думал Павел, видя уже Галину на краю обрыва.
Она вся вымокшая, дрожа и стуча зубами, сидела на сырой, после ночного ливня земле не в силах встать и расстаться с прошлым, так резко нахлынувшим на неё.
Подбежав, Павел быстро снял с себя фуфайку и накинул на Галину, поднял на руки и понёс домой.
Зайдя в хату, быстро переодел жену и, уложив в кровать, закутал в одеяло.
Наташа, подоившая корову, вошла в дом.
— Что с мамой? — тихо спросила она, заглянув в комнату родителей. Павел приложил палец к губам, а затем махнул рукой дочери, чтобы та не заходила. Выйдя из спальни, он тихо ответил:
— Опеть с Любкой поругаласи, ну и расстроиласи. Замёрзла. Пусть поспить.
— На яркуле была? Всю ночь?
Отец кивнул. Больше не задавая вопросов, Наташа зашла в комнату к братьям, разбудила и отправила их погнать корову на выпас.
Погодки Михаил и Иван, тринадцати и двенадцати лет, нехотя поднялись, постоянно зевая и отнекиваясь, но всё же, собрались и ушли. Не тревожа мать, Наталья занялась по хозяйству.
Галина не спала, но сильная слабость не давала ей подняться. В голове всё крутились Любкины слова, вперемешку с обидой и вопросами: «Неужели так и пройдёт жизнь? Так и не увидеть мне никогда Ленинград? Тридцать шесть… А что я видела? Эту деревню? Коров… овец… кур… Старалась в детстве быть хорошей. Училась на одни пятёрки. А зачем? Чтобы стать дояркой? Уж коровам точно не нужны мои грамоты и похвальные листы. Это бабушке нужен был отличный аттестат. Всегда твердила: «Ты — Ленинградка! Помни это. Ты должна быть лучше всех». Потом тётку Евдокию мои пятёрки радовали. А мне они зачем? Почему я решила тогда, что должна обязательно выйти за одного из друзей? Ведь не выбирала их, это они… они сами меня выбрали».
До того дня, когда Павел с Сашкой в первый раз предложили ей сходить в клуб, ведь и не думала о них никогда, да и нравился ей совсем другой мальчик. Только не смогла она тогда понять, что любовь этих взрослых парней не благо для неё, а наказание. А ведь всё могло случиться иначе. Она и позже часто думала о том мальчишке — о Серёжке. Он был младше на год и учился на класс ниже. Это её тогда и останавливало. Казалось, стыдно на такого заглядываться. Тогда она даже самой себе не могла признаться, что именно он и должен стать её женихом. Серёжка уехал из деревни, как только Галина вышла замуж. Он ушёл тогда в армию, да так и не вернулся. И позже Галина часто его вспоминала, но сама же, себя и ругала, убеждая, что всё в её жизни правильно. А в действительности? Вышла за нелюбимого только потому, чтобы все завидовали. И, чтобы самой не считать себя неудачницей.
Даже сейчас она лишь жалела себя, не понимая, что ненависть — это и есть главный её враг.
Ненависть к бабушке, за то, что рано умерла. К Евдокии, за то, что не отправила её в Ленинград. К Сашке, за то, что лишил её выбора. К Павлу, за то, что всегда готов угодить и всё простить. И даже к матери, за то, что ушла на фронт и погибла, а значит — бросила её.
Отсутствовало в душе Галины то единственное чувство, что принято называть любовью. Даже к детям. Наташа лишь казалась ей надеждой.
Надеждой на её несбывшиеся мечты. Галина обязательно добьётся, чтобы дочь поехала учиться в медицинский институт, пусть не в Ленинград, пусть в Новосибирск, но потом… потом она заставит её навестить и родной город, а может и остаться там. И тогда вдруг получится и самой отправиться вслед за дочерью.
Тридцать шесть — это вроде немного, но всё-таки и немало. Да, старая она. Права Любка — старая… Но не потому, что ей тридцать шесть, а потому, что нового в её жизни уже не будет. Даже мстить больше некому.
***
Наташа накрывала на стол. Павел заглянул в спальню.
— Не спишь? — тихо спросил он. Подошёл и осторожно присел на край кровати.
— Нет, — слегка покашливая, ответила Галина.
— Ну, кода ужо ты у меня вырастешь? Всёя, как маленькая. Как чё, так сразу к яркулю несёшси. Нашла из-за кого думки думать. И тая тоже без думок. Мало ей чёли? Егор постоянно лупастить, так нет же, неймётси ей. Ведь и других жалить и себя норовить.
— Ты, правда, меня любишь?
— Конешно, глупенькая моя, — Павел погладил жену по голове.
Она часто задавала ему этот вопрос, но сама никогда не говорила о том, любит ли его, а Павел и не спрашивал. К чему ему ответ, когда она сама рядом.
Галка всё пыталась понять, как можно любить, забывая и прощая? Не испытывая никогда такого чувства, не могла она понять и самого ответа, потому и спрашивала, надеясь однажды услышать что-то новое в словах мужа. Услышать и понять.
— Кушать будешь? — спросил Павел, поцеловав жену в лоб, попутно проверяя насколько сильный у неё жар.
— Не хочется… но надо… Нечего разлёживаться, — делая глубокий вдох и покашливая пред каждым словом, отвечала Галина.
— Да я тебя тута покормлю.
— Не… я встану… а то, что дети подумают?
— Да тое и подумають, чёе мамка белены объеласи, да и бегала всюю ночь под дожжом, — улыбаясь, ответил Павел.
— Да ну тебя, — махнула Галина рукой на мужа, улыбнувшись. Откинула одеяла, пытаясь встать. Павел помог ей.
— Ну, як ты?
— Нормально, — кашлянув несколько раз, ответила Галина. — А сколько времени-то сейчас?
— Дык, ето, шестой час ужо.
— Вечер что ли?
— Ну, да.
— Так я спала?
— Ага.
— А я и не заметила. А как же?.. — Галина вновь закашлялась. — На ферму-то я не смогу.
— Да мальчишки с утра ешшо сбегали, сказали, чёя ты заболела. Можа, тебе какой травки запарить? Ишь как кашляешь-то?
— Я сама… а то опять не ту кинешь… ещё чего приключится, — усмехнулась она, вспомнив, как Павел решил угодить, да вместо мелиссы положил ей в чай полынь. От смеха сильно закашлялась. Прижавшись к мужу, постаралась заглушить приступ.
— Ну, они же сухие-то всея похожи, — с трудом сдержал Павел улыбку, тоже припомнив тот случай. Гладя жену по спине, он с тревогой смотрел на неё.
***
Травки в их доме появились несколько лет назад, да так и обосновались прочно. Галина думала, что навсегда. Как-то так случилось, что старая бабка Матрёна, помогая молодой женщине избавиться от нежеланного дитятка, выбрала её для передачи своих познаний. Ведала старуха, что умирает, а передать навыки некому. Тут и подвернулась ей в нужный момент молодуха, прибежавшая как-то ночью в слезах и умоляющая о помощи.
Совсем ещё мала была тогда Наташка, а молодая мать, натворившая глупостей, но считавшая, что поступает верно, потому как решила отомстить Сашке и наказать Павла, выполнила свой план, да вскоре поняла, что тяжёлая. Страх за то, что ребёнок может быть не от Павла и заставил её побежать ночью в дом старухи, которую все называли ведьмой.
Избавившись от ребёнка, довольная женщина и не заметила, как ещё одна чёрная полоса протянулась по её сердцу.
Галина уж и забыла о том дне, будто и не существовало его никогда. Но травки прижились в её доме и частенько соседушки заглядывали за помощью. И как-то само собой закрепилось за ней прозвище — травница. А за глаза и ведьмой иногда называли.
***
Павел вывел Галину из комнаты, придерживая под руки.
Наташа, доставая ухватом из печи чугунок со щами, взглянула в их сторону, сказав:
— Мама, садись кушать.
— Сейчас, — ответила Галина и поманила рукой мужа, чтобы тот помог подойти к закутку*, где хранились её мешочки с разными травами. Стоя подле печи, опираясь на руку Павла, она брала по горсточке различных трав и складывала в большую кружку, не переставая кашлять.
— Налей кипятка, — сказала Галина, подойдя к столу, и поставила на него кружку. Присев на лавку, облокотилась о стол, зажав руками горячую голову.
— Может, тебе лечь? — взволнованно спросила Наташа.
— И, правда, мать, — Павел дотронулся до плеча жены, — горишь ведь всея. Давай-ка я тебя обратно в койку?
— Нет, — словно очнувшись, Галина подняла голову. — Я тут поем. Только мне, доча, немного и пожиже.
— Хорошо, — ответила Наташа, и быстро метнувшись к печи, взяла миску, и, налив матери щей, поставила перед ней.
Мальчишки, сидя за столом спиной к окну, ёрзали в нетерпении. Хотелось быстрее пообедать да бежать на улицу. Отец, сев во главе стола, заметил, что у забора вытанцовывает Фёдор.
— Ухажор-то ужо прибыл, — усмехнувшись, сказал Павел, показывая на парня за окном. Мальчики обернулись и, засмеявшись, стали бормотать себе под носы: «Тили-тили тесто, жених и невеста».
— Хватит вам, — Наташа выдала по лёгкому подзатыльнику братьям.
— Зовите его к столу, — сказал отец. Мальчишки часто замахали руками, привлекая внимание Фёдора. Тот, зная привычку Наташиного отца всегда приглашать к обеду, только и ожидал этого. Не утруждая себя открыванием калитки, быстро перемахнул через забор и, пробежав несколько метров по двору, влетел в дом, чуть не ударившись головой о пр;толоку*.
— Садись, мы в аккурат обедать собирамси, — произнёс Павел фразу, уже давно ставшую дежурной. Фёдор, ничуть не тушуясь, быстро занял место рядом с мальчишками и с удовольствием стал поглощать щи, поданные Наташей.
— Натка кашеварила, — сказал Иван и, засмеявшись, добавил: — Хорошая жена кому-то достанется, — заметив сестринский взгляд, быстро уткнулся носом в тарелку, и только часто мелькающая ложка остановила Наташу от выдачи очередного подзатыльника брату.
Галина, покашливая, съела лишь пару ложек щей и, отодвинув миску, попросила дочь процедить ей травки.
— Ешшо поди не настоялиси? — спросил Павел.
— Пойдёт, — махнула рукой Галина и добавила тяжело дыша: — Наверное… и правда… лягу я… Никакого от меня прока… сегодня не будет… Хозяйничай доча… сама.
Павел помог жене встать и проводил в спальню. Потом вернулся за кружкой с настоянной травкой. Взглянув на миску Фёдора, сказал дочери:
— Плесни ему ешшо, а то чё ему ета порция.
Фёдор, широко улыбаясь, подал миску Наташе и, получив добавку, с удовольствием продолжил поглощать щи, будто и не обедал дома за полчаса до этого.
— Зря ты его привечаешь, — сказала Галина мужу, укрывающему её одеялом. — Не отдам я Наташу за него. Всё одно не отдам… Ей учиться надо, а ему в армию… второгоднику, идти… Двенадцатый год в школе учится… и где это видано?
— Ну, не всем в отличниках ходить, — улыбаясь, ответил Павел, словно и не замечая раздражения жены. — Я ведь тоже троешник был.
— А он двоечник… Это его ещё жалеют… — медленно, но желчно говорила Галина, постоянно кашляя, — …как никак председательский сынок… а то давно бы выгнали.
— Ну, чёго ты шумишь? — ласково произнёс Павел и поцеловал жену в лоб. Присел рядом и нежно погладил тело, закутанное в одеяло, словно младенца. — Парень-то хороший. Не хулиган, да и работящий. Мария прям не нахвалитси, ешшо рабёнок, а ужо любому плотнику фору дасть. Рукастый парень.
— Лучше бы у него голова так работала… как руки.
— Ну, не скажи. С дурной головой так не наробишь. Давеча заглядывал к ним, так он тама такой буфет сделал, загляденье просто. И ведь всё один. Дед только башлычил.* Федот-то стар ужо сам. Дык внуку передал мастерство.
— А чего это ты к ним заходил?.. А мне не говорил?
— Не говорил? — попытался искренне удивиться Павел, поругав себя мысленно, что проговорился. — Дык я так, мимо шёл, да и заглянул.
— А ну говори, — Галина сильно закашлялась, но, несмотря на это попыталась приподняться. — Чего удумали?.. Знаю я тебя… А те и рады такую сноху заполучить… а ему в армию.
— Да чёго ты расшумеласи? Так поговорили немного. Ешшо до лета далеко.
— Ей только семнадцать будет.
— Да помню я. Не захотят до армии, дык потом, как придёт, и поженим.
— Да, что ты заладил?.. Не будет этого!.. Я сказала — не будет!
— Ну ладно, не волнуйси. Не будеть, дык не будеть. Лежи и не вставай. Чёго надо, дык я тута.
Накормив всех, Наташа быстро перемыла посуду. Мальчишки, смекнув, что мать заболела и не сможет им сегодня ничего запретить и заставить делать уроки, сразу же убежали со двора. Наташа ушла к себе в комнату переодеться, оставив Фёдора в одиночестве.
Павел посидел ещё немного у жены. Заметив, что она задремала, тихо встал и, осторожно, стараясь не скрипеть половицами, вышел из спальни.
Фёдор сидел у окна, перебирая руками занавеску. Заметив вошедшего в горницу хозяина дома, повернулся к нему и широко и глупо улыбнулся.
Нравился Павлу этот простой, без червоточинки в душе парень. Всё, что лежало у того на уме, так и выплёскивалось на лицо доброй улыбкой.
— На танцы пойдёте? — садясь рядом, спросил Павел
— Ага, — кивнул Фёдор. — Сперва к старому коровнику. Со студентами познакомимси, а потом на танцы.
— Смотрите тама, не долго, а то мать наша заболела, будеть волноватьси.
Фёдор кивнул, соглашаясь.
Из своей комнаты вышла Наташа в новом платье, чуть ниже колен. Хоть и пошитом из лёгкого ситца, но с рукавами. На ногах простые чулки и новые, недавно купленные туфельки с застёжкой-ремешком.
— Чё-то, доча, ты легко оделаси.
— Да там тепло.
— А вечером? Не, надень кофточку и ето, — указал отец на юбку.
— Ну, папа! — недовольно посмотрела Наташа на отца, зная, что он хочет сказать о гачах*.
— Чёго папа? Одень, сказал.
Наташа, потянув Фёдора за руку, быстро выскользнула из дома.
— И недолго! — крикнул вдогонку отец, улыбнувшись, понимая, что раньше, чем с первыми петухами не вернутся.
Заглянув в спальню и убедившись, что Галка спит, вышел во двор.
Любкина дочь Нюрка, развешивала бельё.
— Нюр! — крикнул ей Павел. — А ты чёго дома сидишь?
— А чё?
— Дык ето… танцы седня.
— Всем, чёли, по танцулькам бегать? Кому-то и работать надо.
Кивнув, Павел улыбнулся, подумав: «Всея в мать, прямо не язык, а жало».
— Вот достираю, да пойду на ферму мамке помогу. Ето ваша Натка только развлекатьси могёть, нет чёбы за мать на дойку сходить.
— Наработаешься ешшо. Сходила бы на танцы. Тама студенты приехали, вот с парнями бы и познакомилась.
— Ешшо чего! Больно они мне нужоны, — огрызнулась Нюрка и, взяв пустой таз, ушла в дом.
— Нужоны, ешшо как нужоны, а то так и просидишь в девках, — тихо сказал Павел. Но Нюрка услышав, выглянула из дома и язвительно прокричала:
— Зато в подоле не принесу. А Натаха ваша кажный день с разными гулят.
— Чего ето с разными-то? С одним Федькой они милуются.
— Ой, как бы ни так, — скривилась Нюрка, став ещё сильнее похожей на мать.
— Ох, и язва ты.
— Как; есть, — огрызнулась Нюрка и сильно хлопнула дверью.
Только сейчас Павел заметил, что у забора, разделяющего их дворы, стоит Любкин семилетний сын Серёжка и, прижавшись лицом к щели, внимательно смотрит на него.
— А ты чёго тута?
— Мамка сказала со двора не ходить.
— Двойку получил?
— Не-а, у меня только звёздочки.
— Звёздочки? Ето хорошо. Нравитси учитьси значить?
— Не-а, не нравится.
— Як же так?
— А, — махнул рукой Серёжка и перелез через забор на сторону соседей. — Говорил я мамке, отдай меня во второй класс, так нет, не захотела. Скучно там с ними.
— Скучно?
— Ага. Сидят, крючочки рисуют. Я ужо давно читать умею. Меня Натаха научила. А чё етот здоровяк всё за ней ходит? Ты скажи ему, дядя Паша — я вырасту, сам на Натахе женюсь.
— Ну, — махнул рукой Павел, — когда ето ешшо будеть? Для тебя друга невеста найдётси.
— Не, я точно говорю, женюсь на Натахе. Вот закончу восемь классов, выучусь на тракториста и женюсь.
— Серёнька! — позвала брата выглянувшая из дома Нюрка. — Поди ка сюды. Дед тебя зовёть.
— Ну ладно. Пошёл я, — мальчик подал руку Павлу и, прощаясь, крепко пожал. Потом быстро перелез через забор и убежал в дом.
Павел вышел за калитку, усмехаясь, думая о Серёжке. Наташа часто с ним водилась. И когда помогала братьям с уроками, то попутно и Серёжку усаживала рядом. Учила его читать, а потом и писать. Мальчишка оказался на удивление сообразительным и схватывал всё на лету, что нельзя было сказать о Мишке с Ванькой. Сама Наташа, как и мать, училась на пятёрки. А вот сыновья удались в Павла и лицом, и ростом, и характером. Только волосы Мишка материны взял — чёрные, волнистые, непослушные. А Ваньке достались отцовские — светлые. Если бы не волосы, то могли и за близнецов сойти. И учились так же, как и Павел, выше тройки получали оценки крайне редко. Это ничуть не смущало отца, а вот Галина наказывала мальчиков сильно и часто. Те, понимая, что порки и угла не избежать, всё равно прогуливали уроки. Убегали из дома, не исполнив данные матерью задания по хозяйству, а потом, возвращаясь, сразу ложились в кровать и делали вид, что уснули. Одним словом, росли обычными мальчишками, что злило Галину. Она мечтала, что и сыновья смогут уехать из Берёзовки, поступив учиться. Но чем старше они становились, тем меньше в это верила и сама мать.
Павел вышел со двора и присел у забора, прислонившись к нему спиной. Закурил и, улыбаясь, подумал о дочери. Не могло не радовать отца, что Наташа растёт красавицей и умницей. Уже и невеста совсем. Вспомнилась сестра Маринка. Галина хотела, чтобы после школы Наташа поехала именно к ней. Под присмотром тётки и в институт поступила бы, да и жила бы у той. Но вот Павлу совсем не хотелось отпускать дочь. Хотя и понимал, что держать Наташу подле себя всё одно не получится. Вырастет и выпорхнет из родительского гнезда.
Вспомнив Марину, вспомнил он и об отце с матерью. Жили они сейчас у сестры в городе.
Осколок, оставшийся после ранения и просидевший многие годы у Ивана Савельича в лёгком, вдруг решил зашевелиться. Маринка уговорила отца лечь на обследование в больницу, где работала вместе с мужем под крылом свёкра-профессора. Там и выяснилось, что необходима срочная операция. Много лет не обращал внимания Иван на этот «подарок» войны. Кашлял постоянно, но ведь так и должно быть, предупреждали же в госпитале. А вот рекомендации не выполнял, указанные в той справке, что получил при выписке вместе с полной демобилизацией. Тогда война для него окончилась и, вернувшись к семье, не думал он об отдыхе. И что иногда кашлял кровью, тоже молчал, а осколок потихоньку продвигался, пока не упёрся в околосердечную сумку.
«Чёго ето за сумка так;? — поинтересовался отец у Марины, когда она настояла на обследовании. — Откуда она тама взяласи?» Не поняв до конца объяснений дочери, всё же согласился на операцию. Но вот никак не налаживалось здоровья у Ивана Савельича, и сестра уговорила родителей и дальше остаться жить у неё.
Детей у Марины так и не случилось. Ещё студенткой вышла замуж за однокурсника Аркадия Фербах. А по окончании института, не без помощи его отца-профессора — Якова Аркадьевича остались они работать в Новосибирске. Сначала отговорки — надо окончить институт, потом — надо встать на ноги, действовали на родню. Но затем всем стало ясно — просто не может Марина родить. Уж, какая там причина, Павел не знал, но сестру очень жалел. Как-то Галина сказала, что «вина не в Марине, а в Аркашке, потому и нет у них деток». Но сказала так, будто и не пожалела золовку, а наоборот похвалила, что та не смогла стать матерью. Это удивило Павла, но не более. Задумываться он не стал, почему жена так относится к этому. А Галина просто надеялась, что бездетная золовка с радостью примет у себя племянницу. Сейчас там жили родители, но всё же не верила Галина, что свёкор долго протянет, хотя и не показывала вида. А свекровь потом вернётся назад в Берёзовку, и для Наташи освободится комната у тётки.
***
продолжение тут - http://www.litres.ru/anna-anakina/na-krau-obryva/