Отец всегда хотел дочь, а родился я. Родился, убил маму, вырос, пошел в школу. Мальчик с психическими отклонениями, уродливым лицом и косоглазием. А еще хромой.
Папа часто пил, и мне кажется, что это из-за меня. Я бы тоже пил, наверное. Придет, бывало, пьяный, ударит меня, назовет уродом и ляжет спать. И захрапит. Каждый раз, когда он храпел, у него поднимался живот, и волосатая кожа начинала слегка выглядывать из-под футболки. Изо рта, бывало, текли слюни, стекали по бороде и капали на ковер. И руки у него дергались постоянно. Даже во сне. Даже когда в них была бутылка. Еще он что-то всегда бормотал, звал маму по имени. Мне иногда думается, что он понятия не имел, что мама уже умерла. Он думал, что она жива, и что, наверное, пошла куда-нибудь в магазин и скоро вернется. Папа даже как-то раз сказал:"Вот когда вернется мама..."
Я всегда наблюдал, как он спит. Это был единственный шанс просто смотреть на него: в остальных случаях мне это не разрешалось. Посмотрю на него, когда он, например, работает, или пишет, или читает, а он как закричит, еще и ударить может. Но я все равно его люблю, потому что в одной книжке один дядя сказал, что родителей надо любить. И маму я люблю, хоть и убил ее случайно, когда рождался. Но ведь я не хотел.
Однажды папа вернулся с работы очень веселый, и мне впервые стало страшно. Я никогда не видел такую искреннюю улыбку на его лице. Поэтому я спрятался под кроватью. А он все метался по дому, искал что-то. Потом радостно так начал звать:"Ваня! Ваня! Где ты?!" А я молчал, потому что боялся. "Ваня, смотри, кого я к нам привел!" - кричал. И слюна брызгала из его рта.
Он ушел в коридор и через несколько секунд закатил в комнату инвалидную коляску с очень-очень бледной девочкой. "Смотри, Ваня! - кричал и улыбался - Это твоя сестренка! Твоя первая сестренка!" Девочка смотрела на свой лоб. Я почти не видел ее глаз: только белые шарики и еле заметные карие полосы сверху. Рот ее был слегка приоткрыт.
Папа увидел, как я выглядываю из-под кровати. Подошел, схватил меня за руку и вытянул одним махом. Встал сзади, схватил за плечи и подвел к коляске. "Знакомься, Ваня, это Анна - тихо говорил он - Анна, это Ваня, твой братик"
Анна была моей первой сестренкой. Через четыре месяца их уже было шесть.
Каждое утро мы устраивали семейный завтрак. Я, как единственный сын, помогал папе накрывать на стол. "Девочек надо кормить - говорил он - Они ведь еще очень слабые" Он смастерил длинный стол и накрыл его красивой белой скатертью.
Я садился у двери, рядом с Настасьей. Она была самая старшая из сестер и самая некрасивая. У нее на лице в некоторых местах не было кожи. А еще у нее всегда были закрыты глаза. Папа часто про себя говорил, что ему "надо было использовать для нее другую смесь" Наверное, он говорил о макияже. Не знаю.
За столом сидели все: Папа, я, Настасья, Анна, Елизавета, Изабелла, Роксолана, Изольда. Он давал им имена героинь своих рассказов, которые писал когда-то в молодости. Готовил всегда суп. Ставил тарелки напротив каждой и начинал есть. Я ждал. Когда он заканчивал, мы становились рядом с сестренками и кормили их. Я тех, что справа, он - слева. Кормить надо было аккуратно, чтобы не повредить кожу. Папа говорил, что она у них очень чувствительна, и при этом всегда указывал на Настасью. Чтобы суп не выливался, приходилось вдувать его насосом для шариков. Папа купил две штуки на ярмарке.
Когда сестренки наедались, мы аккуратно вытирали им уголки ртов, и потом папа укатывал их по очереди в подвал. В это время я мог поесть сам.
Однажды папа задержался в подвале. Его не было до самой ночи. Я подумал, что что-то случилось, и спустился к нему. Открыл дверь. Папа сидел на полу и прижимал к себе Изольду - свою любимцу. Он что-то бормотал, стонал, даже, кажется, плакал. А Изольда будто таяла. Ее кожа растекалась по голому телу папы, затекала ему в уши, в нос, в рот. Потом полилось что-то красное. Изольда сломалась на части, по полу растеклась кровь. И папа увидел меня.
Я испугался и убежал. Он побежал за мной, спотыкаясь и падая.
Я зашел в дом и спрятался за диваном.
Я слышал, как он ищет меня, как переворачивает кровать, под которой я обычно лежал. Он искал до самого утра. Потом уснул на диване, за которым я сидел.
Я тихо вернулся в подвал. Изольда куда-то пропала. Вместо нее была какая-то красная жижа вперемешку с чем-то белым. Запах был еще хуже, чем обычно.
Остальные сестренки сидели у другой стены. Я подошел к Настасье и сел напротив нее. Я спросил, что мне лучше сделать, а она ответила, что папа грустит. Она ответила, что папе хочется быть ближе к маме и к ним, и что я ему мешаю. И она дала мне нож. Я вернулся к папе.
Он спал так же, как обычно. Волосатая кожа выглядывала из-под футболки с каждым вдохом, изо рта текли слюни, руки дрожали. Он все так же бормотал что-то невнятное.
Я знал, что нужно сделать. И я ударил ножом по той волосатой коже. И еще раз. И еще. И папа стал таким же бледным, как сестренки. И я прикатил из подвала всех, кроме Изольды: ее я собрал тряпкой и выжал в ведро, и ведро принес в дом. Как раз наступало время завтрака.
Все сидели на своих местах. Папу я усадил с трудом. Расставил тарелки, накормил папу, потом сестренок. Потом вытер уголки их ртов, убрал со стола. И потом пришли вы...
***
Следователь вышел из допросной. Позже в дело о серийном убийце детей из Ставрополя он добавит, что сын подозреваемого психически нездоров и что ему необходима медицинская помощь. Так же к делу будет приложена информация о покойной жене подозреваемого. На фото будет изображена молодая женщина, и следователь не сразу поймет, кого напоминает ему ее лицо. Только однажды, сидя глубокой ночью на кухне с сигаретой в руке и думая о жертвах, он случайно сопоставит лица покойной жены подозреваемого и Самсоновой Екатерины, остатки которой найдут в небольшом железном ведре.
И следователь уйдет в отставку.