Краткое содержание: 1850-е годы, США, Новый Орлеан. Молоденькая рабыня Розали надерзила своей надменной хозяйке и должна понести за это наказание.
Предупреждение: вольный ретеллинг одного из эпизодов книги Г. Бичер-Стоу "Хижина дяди Тома" с другими героями, но с той же изначальной ситуацией.
* * *
Розали надерзила мисс Деборе, своей хозяйке.
Мисс Дебора как раз примеряла новое платье, готовясь к балу, который намечался на канун сочельника. Шёлковое платье цвета лимонного льда с багряным отливом выгодно оттеняло нежную, как лепесток камелии, кожу хозяйки и глубину её вишнёвых глаз. Но мисс Дебора сочла, что платье необходимо чуть-чуть, на полдюйма, ушить в груди, и велела Розали и Доротее подколоть лиф булавками.
Заспешив — мисс Дебора не терпела неповоротливости, — Розали случайно оцарапала булавкой плечо хозяйки. Та пронзительно взвизгнула, и Розали, в ужасе уставившись на крохотную ярко-алую царапину, взмолилась не своим голосом:
— О, простите, простите меня, мисс, ради Бога!
Но мисс Дебора с размаху ударила её по лицу — так сильно, что служанка отлетела в сторону. Щека у неё сразу вспухла, ибо рука хозяйки была хоть и изящной, но не по-женски тяжёлой. А затылком Розали ударилась об угол резного шкафчика из красного дерева, стоявшего в углу хозяйского будуара.
Розали тоже вскрикнула, слёзы брызнули у неё из глаз, и она, не помня себя от боли, выпалила:
— Вы хотите покалечить меня за эту царапину, мисс?
И тут же в панике зажала рот ладонью. Пятиться было уже некуда, её лопатки упирались в шкафчик, и ей отчаянно хотелось зажмуриться под пылающим взором хозяйки — в тоскливом ожидании нового удара, новой боли.
Но та лишь проговорила своим мелодичным голосом, от звука которого у Розали заледенела спина:
— Ты смеешь мне перечить, дрянь? Откуда ты набралась такой наглости? Раб должен быть преисполнен смирения перед волей господина, ибо власть дана господину Богом!
— Да, мисс Дебора, — осипшим голосом пролепетала Розали, втягивая голову в плечи и мечтая стать маленькой-маленькой, как хлебная крошка. Мама рассказывала ей такую сказку. О, мама, мамочка! — Я виновата, и я никогда больше…
— Впрочем, я знаю, почему ты так высоко дерёшь свой чёрный нос, — нараспев продолжала мисс Дебора, не слушая её, и каждое слово кололо уши Розали осколками битого стекла. — Чванишься своей светлой кожей и правильным выговором? Твоя прежняя хозяйка, да упокоит Господь её душу, разбаловала тебя, научила читать, писать и разговаривать так, словно ты не рабыня, а леди! Вот ты и зазналась. Но я положу этому конец, чтобы ты раз и навсегда запомнила своё место. Подай мне перо и бумагу.
Розали стремительно схватила с секретера серебряный подносик. Руки у неё дрожали так сильно, что стоявшая на подносике чернильница легонько позвякивала. Девушка ничего не понимала, но сердце у неё болезненно замирало от испуга. Краем глаза она поймала сочувственный взгляд второй служанки — Доротеи.
Мисс Дебора присела у зеркала и своим изящным мелким почерком набросала на красивом, фигурно вырезанном листке бумаги несколько строк. Холодно усмехнувшись, она протянула листок Розали:
— Завтра утром Пьер отведёт тебя в заведение мистера Коллинза с этой запиской.
— В заведение? — прошептала Розали холодеющими губами.
— Ты можешь развернуть её и прочитать, ты же умеешь, — равнодушно проронила хозяйка, снова отворачиваясь к зеркалу. — Ступай вон.
Розали не стала разворачивать листок. Она всей кожей чувствовала, как злорадно ждёт этого мисс Дебора. Не глядя, она спрятала бумагу в карман передника вместе со злополучной булавкой, которая, оказывается, всё ещё была зажата у неё в руке. А потом, машинально поклонившись, вышла. Ноги с трудом повиновались ей, в горле пересохло.
Неужели?..
Негры часто перешёптывались между собой о «заведении» мистера Коллинза. В Новом Орлеане было несколько таких, и они предназначались специально для наказания провинившихся рабов, хозяева которых были слишком щепетильны или слишком ленивы, чтобы наказывать их собственноручно.
Записка мисс Деборы, этот аккуратно сложенный пополам листок бумаги, обжигал бедро девушки сквозь накрахмаленный ситец передника. Но она всё никак не решалась достать и прочитать её.
Розали сделала это, только спустившись этажом ниже, в гостиную. Ноги у неё совсем подкосились, когда она прочла прыгавшие у неё перед глазами изящные бисерные строчки.
Пятнадцать ударов плетью!
Розали хватило бы и одного, чтобы умереть. Не от боли, а от стыда и позора.
Она знала о том, как это происходит, до мельчайших подробностей. Та же разбитная хохотушка Доротея отправлялась в заведение мистера Коллинза чуть ли не каждую неделю: то за слишком громкий смех, будивший молодых мисс, то за излишнюю болтливость и сплетни, то за нерадивость... Но Доротея не выказывала печали по этому поводу. Возвращаясь обратно, она лишь вызывающе потряхивает смоляными кудрями, рассказывая на кухне обступившим её слугам, что мистер Коллинз, дескать, не бьёт, а прямо гладит её плетью, потому что ему жалко уродовать рубцами такую расчудесную задницу. Он сам так и сказал, заявляла Доротея, блестя зубами и гордо похлопывая себя по тугим бёдрам.
Боже… Розали не могла и помыслить о таком без предобморочной дурноты! Каково это — завернуть до подмышек юбку и лечь на деревянную скамью — почти нагишом, перед мужчиной, который будет жадно пялиться на её беззащитное тело? Да лучше наложить на себя руки, утопиться в болоте, хотя самоубийство — смертный грех!
Господь простит.
Он поймёт.
Он же добрый.
Розали отрешённо подумала о том, чтобы сделать то, чего ждала от неё хозяйка — кинуться ей в ноги, умоляя о пощаде. Но вся гордость Розали, та гордость, которую мисс Дебора называла чванством, восставала против этого. И потом, она совершенно точно знала — мисс Дебора сполна насладится её унижением, но не простит. Не помилует.
— Розали, что с тобою? — вывел её из оцепенения чей-то озабоченный мягкий голос, и она, подняв помертвевшие глаза, узнала хозяина, мистера Франклина, супруга мисс Деборы. Он стоял и встревоженно смотрел на неё, помаргивая добрыми близорукими глазами из-за стёкол очков.
Розали рухнула как подкошенная на паркет и судорожно вцепилась в полу серого домашнего сюртука хозяина.
— Умоляю вас, умоляю вас, сэр, спасите меня! — едва вымолвила она, протягивая ему записку.
— Милостивый Боже, да что с тобою, дитя? — ахнул мистер Франклин, пытаясь её поднять, но Розали упрямо замотала низко опущенной головой, обняв его колени. По щекам её заструились слёзы, горячие и солёные, как кровь.
Зашуршала бумага, потом наступило тягостное молчание.
— Господи… — только и выдохнул мистер Франклин, и Розали, торопясь и глотая слёзы, лихорадочно зашептала:
— Я виновата, я оцарапала мисс Дебору булавкой, я возмутилась, когда она меня ударила, я виновата, сэр! Но я никогда, никогда больше не осмелюсь… о сэр! Я не перенесу такого наказания, я наложу на себя руки, если случится этот позор!
— Не бойся, дитя! — с горячностью заверил мистер Франклин и решительно взял Розали под руки, помогая ей подняться с пола. — Я поговорю с хозяйкой, и она, безусловно, простит тебя. Мисс Дебора просто погорячилась, но она добросердечная христианка… — он в явном замешательстве откашлялся и твёрдо заключил: — Ступай и не волнуйся ни о чём.
Он отдёрнул руку, которую Розали попыталась поцеловать, и ласково потрепал её по влажной от слёз щеке:
— Ну-ну, полно тебе, дитя. Ступай, отдохни.
Бессвязно бормоча слова благодарности, Розали кинулась вниз по лестнице — в комнаты прислуги. О, мистер Франклин оказался добр и милосерден, как Господь наш Иисус! Она до утра простоит на коленях, молясь Всевышнему!
Розали не хотела вспоминать о том, что так же горячо молила Господа сохранить жизнь своей матери, а потом — мисс Маргарите, прежней, горячо любимой ею хозяйке. Мисс Маргарита относилась к Розали как к собственной дочери, научила её читать, писать, и правильно говорить, как белые господа, чем её и попрекала мисс Дебора. Между тем, цвет кожи Розали и впрямь немногим отличался от цвета кожи господ. Её мать была квартеронкой, привезённой в Луизиану с Гаити, а отец — французом-управляющим в доме мисс Маргариты. Но он уехал в Европу да там и остался. Мать Розали сгорела от чёрной оспы, когда дочери было девять лет. А когда той исполнилось пятнадцать, сердечная болезнь скосила добрую мисс Маргариту.
И вот Розали вместе со всем имуществом мисс Маргариты перешла во владение мисс Деборы, приходившейся прежней хозяйке племянницей.
Но Розали знала, что должна полагаться на милость Божию, и потому молилась до тех пор, пока тяжёлый, как камень, сон не сморил её.
* * *
— Я так и знала, что ты придёшь просить за эту гордячку, за эту зазнайку, Фрэнк!
— Но, Дебора, любовь моя… Бедная девочка так плакала…
— Это прекрасно, что она плакала! Обычно из этой чванливой дряни ни слезинки не выжмешь! Пусть запомнит своё место и поучится смирению, как указывает Писание!
— Послушай, Дебора, но ведь она совсем дитя, а ты распорядилась подвергнуть её такому позору!
— Она рабыня, Фрэнк, рабыня, и я повторяю тебе — она должна всегда знать своё место.
— Но, Дебби…
— А почему ты так страстно заступаешься за неё, Фрэнк? Уж не соблазнился ли ты её ясными глазками да ужимками благородной леди, как её папаша в своё время соблазнился чарами её похотливой матери-квартернки?
— Ох, Дебби, что ты такое говоришь, побойся Бога!
— Тогда не перечь мне более и не мешай распоряжаться моими — я подчёркиваю, моими — рабами так, как я считаю нужным! Ничего не случится с этой маленькой лентяйкой, если она немного похнычет под плёткой, уверяю тебя.
— Она уверяла, что покончит с собой от такого позора, Дебби!
— Вздор, Фрэнк! Ей надо было разжалобить тебя, вот она и наболтала невесть что. Она так же хитра и лжива, как любая негритянка! Прекратим эти бессмысленные препирательства, дорогой. Наказание предназначено для её же блага, чтобы усмирить её строптивый нрав и призвать к добродетели. Вот увидишь, она прекрасно усвоит этот урок и станет шёлковой.
* * *
Чья-то жёсткая рука бесцеремонно потрясла Розали за плечо, и она непонимающе раскрыла припухшие веки.
Пьер, кучер мисс Деборы, чёрный и безмолвный, навис над её койкой, как огромная скала. В руке его белел клочок бумаги.
— Подымайся, Роз, — прогудел он, глядя на неё с сожалением. — Вот записка, что дала тебе вчера мисс Дебора, а потом забрал мистер Фрэнк. Возьми её сызнова, и пойдём.
— Ку… да? — едва слышно пролепетала Розали, усаживаясь на постели и крепко прижимая к груди куцее одеяло.
Пьер только плечами пожал. Глаза его были печальными и усталыми, как у старого сторожевого пса.
— Но… но мистер Франклин мне обещал… он сказал… — забормотала Розали, конвульсивно сглатывая и чувствуя, как кожу на затылке будто стягивает морозом.
— Он сказал мне: будь добрым с ней, — вымолвил Пьер, отводя в сторону взгляд — Идём, Роз, или я взвалю тебя на плечо и понесу.
Розали ещё мгновение неверяще смотрела на него, а потом медленно поднялась с постели и выпрямилась, всё ещё кутаясь в одеяло.
— Я должна одеться, — выговорила она, поражаясь тому, как ровно звучит её голос. — Подожди, я выйду к тебе через минуту.
Пьер нахмурился, потоптался ещё немного на месте, потом кивнул и вышел за дверь.
Двигаясь как марионетка на ширме уличного театра, Розали неловко натянула своё домотканое платьице поверх тонкой сорочки и снова застыла, уронив руки. Внутри у неё всё тряслось мелкой противной дрожью.
— Не бойся, Роз, — горячо зашептала с соседней койки Доротея. Белки её глаз сверкали в предрассветном полумраке. — Это быстро закончится. Больше страху натерпишься.
Она спустила с постели босые ноги и тоже начала торопливо одеваться. Взглянула ещё раз на оцепеневшую Розали и растянула в вымученной улыбке пухлые губы:
— У тебя приманчивая задница, Роз, и мистер Коллинз пощадит её, вот увидишь. Он добрый.
Добрый. Добрый!
Розали почувствовала, как в груди её вскипает смех. Отчаянный горький смех.
О да, мистер Колллинз наверняка будет добр к ней. Как был добр мистер Франклин.
Или Пьер.
Или как Всемогущий Господь наш Иисус.
Розали затянула старую шерстяную шаль узлом на груди и шагнула за порог.
* * *
Обратно они с Пьером действительно вернулись очень быстро — дом только-только начал просыпаться: на кухне звякала посудой кухарка, старая Молли, а слуги негромко перекликались, разнося горячий утренний шоколад хозяйке и молодым мисс. В холле весело распевала Доротея, надраивая перила лестницы.
Розали видела и слышала это как сквозь ком грязной хлопковой ваты.
Да и всё произошедшее в «заведении» мистера Коллинза казалось ей чем-то вроде кошмарного сна. Только боль в исполосованных ляжках и ягодицах, к которым липли её холстинковые панталоны, напоминала ей, что это был вовсе не сон.
Панталоны Розали особенно насмешили мистера Коллинза.
— Фу ты, ну ты, черномазая натянула штанишки, словно благородная мисс! — захохотал он, взмахнув плетью. — Что ж, придётся тебе их ненадолго стянуть, милашка. Ложись на скамью, и я чуток попорчу твою хорошенькую шкурку — для острастки. Будь вперёд послушней, не гневи хозяйку, и тебе больше не придётся приходить ко мне… вот жалость-то!
Он снова громко расхохотался, показывая пожелтевшие от табачной жвачки зубы.
Пьер, застывший у двери, отвернулся и молча вышел, споткнувшись о порог.
Это было последним связным воспоминанием Розали — широкая спина Пьера, исчезающая в дверях. Дальше она помнила только, как шершавая грязная скамья царапала ей живот и ляжки, как свистела плеть и что-то бормотал мистер Коллинз. Но чувствовала она почему-то вовсе не боль, но обжигающий холод.
Словно всё её поруганное, корчащееся под плетью тело превратилось в смерзшуюся ледяную глыбу.
— Да ты, милашка, и слезинки не проронила, — протянул мистер Коллинз, глядя даже с некоторым уважением на то, как Розали сползла со скамьи и непослушными руками начала оправлять свою одежду.
— Спасибо, сэр, — отстранённо вымолвила Розали и шагнула к дверям.
Она точно знала, что сделает в самое ближайшее время. И как она это сделает.
Нет, она уже не хотела наложить на себя руки. Вовсе нет.
Она станет смиренной, как патока, и безмолвной, как тень. Она подождёт, когда придёт парикмахер мисс Деборы, чтобы уложить той волосы в причёску, подготовить хозяйку к предстоящему балу.
У Розали осталась булавка, с которой всё началось, и на которой засохла кровь мисс Деборы.
Ей нужно было раздобыть всего лишь прядь её волос и обрезки ногтей.
Всеблагой Господь не защитил Розали, не укрыл её, не помог ей. Но духи болот, те, что приходят ночью, те, чьи голоса вплетаются в посвист южного ветра и чьи глаза светятся во мраке золотыми огнями — они придут, если она позовёт их.
Мать учила её, как призывать духов, чтобы те пришли и наказали обидчиков.
Никто не поможет мисс Деборе, когда болотная вода наполнит клейкой тяжестью её стройные ноги, раздувая их пузырём, а болотный туман проникнет в грудь, покрывая грязной плесенью лёгкие.
Никто не поможет, даже всеблагой Господь.
— Розали! — громкий голос мисс Деборы раздался прямо над головой девушки, и та отрешённо подняла глаза.
Хозяйка стояла на ступеньках лестницы, ведущей в спальни, и сверлила девушку испытующим взором.
— Ты усвоила этот урок, Розали?
— Да, мисс Дебора, — ответила Розали, покорно склоняя голову.