Лекция на семинаре по проблемам отечественного и зарубежного консерватизма 21 ноября 2000 года.
Осмелюсь предложить вашему вниманию свои соображения по поводу двух мифологем, укрепившихся в нашей историографии и вполне подхваченных историографией зарубежной в той части, в которой они касаются России.
Первая — это представление об изначальном земледельчестве славян, о земледельческом характере славянских культур и цивилизаций. Вторая мифологема — это представление о том, что некогда, в X-XI веках (хронологические рамки здесь подвижны) существовало единое древнерусское государство, именуемое Киевской Русью.
Итак, славяне родились, начали свой этногенез, по Гумилеву — в I веке новой эры, по Рыбакову, с которым согласны многие исследователи, — в I или II веке до нашей эры. Разброс не очень значительный.
Сейчас безусловно общепризнаны два этноса-предка славян: протославяне и кельты. Третий предок — гипотетический, его признают сейчас далеко не все ученые, но признавали все историки в начале XX века. Это сарматы северного Причерноморья. Обращаю ваше внимание на то, что все три этноса — арийские. Два, протославяне и кельты, принадлежат к западной ветви арийцев, а сарматы — к южной, протоиранской, они ираноязычны.
Кем, собственно, были почти не поддающиеся исследованию первоначальные арии? Сегодня можно предполагать, что они были единым народом. Конечно, сейчас арийцы — это группа народов индоевропейских языков, ни о каком этническом родстве речи не может быть. Так же, как сейчас тюрки — это группа народов тюркских языков, но когда-то были тюрки — единый народ.
Изначальные арии занимали землю между северным Прикаспием и северным Причерноморьем. Ядро их обитания установлено археологически: южный Урал — северный Прикаспий, никаких Гималаев, никакого Заполярья, никакой «Гипербореи». Их земля — это северный Прикаспий, где археологическая разведка обнаружила много протоарийских городов. Детально исследован из них Аркаим. Время начала следующего витка этногенеза, породившего много арийских народов, установлено достаточно строго. Это начало II тысячелетия до Рождества Христова.
Что дает право это утверждать? Тут очень просто. Первое документированное индоевропейское государство начинает свое существование в первые годы XVIII века до нашей эры. Это государство хеттов в Малой Азии, в Анатолии. Хетты в ходе Великого арийского переселения должны были дойти до Анатолии, причем несомненно не азиатским путем, а «циркумчерноморским» — вокруг Черного моря. На это потребовалось не менее века. Вот вам и начало XIX века до нашей эры. Потому гипотеза о том, что этнический старт, породивший это движение, произошел в XX веке до нашей эры, вполне правдоподобна и может быть принята. Так же точно в XVIII веке до нашей эры на Балканах появляются ахейцы, предки эллинов. Можно приводить и другие примеры. Следовательно, первоначальных ариев от славян отделяют два витка этногенеза. И венеды или протославяне (мы не знаем, называли ли они сами себя венедами) тоже один из народов Великого арийского переселения.
Что мы точно знаем о первоначальных арийцах? Что необходимо знать о них? То, что они были исконные скотоводы, причем величайшие скотоводы в мировой истории. Вне всякого сомнения, они первыми одомашнили лошадь, первыми встали на колесницы, гипотетически они также первые коровьи пастухи, одомашнили корову. Можно говорить о великих скотоводах, поскольку предок коровы — это тур, более чем суровое животное. Предок лошади всем известен — это дикая лошадка Пржевальского. До арийского скотоводческого подвига человек имел дело только с мелкими домашними животными не крупнее осла. Первоначальная арийская мифология нам не известна, но в мифологиях потомков ариев мы всюду видим скотоводческие приоритеты. Они прослеживаются у греков. Даже в период греческой классики, в период Перикла или Софокла эпитет красавицы девицы — «стобыковая», то есть такая девица, за которую не жаль отдать ее роду сто быков. Оседлое скотоводство германцев исчерпывающе описано Тацитом в его небольшом трактате «Германия». О скотоводстве кельтов известно подробно, об иранцах тоже. Таким образом, у своих отдаленных предков все эти народы наследуют скотоводческие стереотипы.
Действительно ли протославяне именовали себя венедами, мы не знаем, но оба эти этнонима одного корня: «сло-вене» (так раньше писали и говорили) и «вене-ды». В немецком языке еще в XVIII веке славяне назывались «винд», а по-эстонски до сих пор называются «венэ». Эстонцы — народ древний, реликтовый и славян знают много веков. Этот этноним древнее, чем этноним «славяне». Протославяне, которые, возможно, именовали себя «венедами», были, по всей вероятности, скотоводы, ибо их ареал обитания — это уже северное Причерноморье вплоть до восточного берега Дуная. Зона преимущественно лесостепная, прерываемая теплыми широколиственными лесами, зона чрезвычайно удобная для развитого оседлого скотоводства. Разумеется, притом не исключается, что скотоводы знали земледелие.
Кельты, несомненно, были не только оседлые скотоводы, но и полуоседлые, поскольку среди всех европейских народов древности кельты более всего склонны к миграции, что указывают все классические историки от Геродота до Страбона и Тацита. Кельты упомянуты в восточной Европе еще Геродотом. Кельты совершили как знаменитый «дранг нах вестен» до Ирландии, так и «дранг нах остен», они достигли Малой Азии, где существовало небольшое королевство галатов (галатов, галлов, то есть кельтов). Послание апостола Павла галатам — это, без сомнения, послание какой-то общине малоазийских кельтов.
Кельты на территории славянских земель, безусловно, жили в Польше. Немецкие ученые в XIX веке иногда в оскорбительной форме указывали на «кельтичность» поляков. Безусловно, они жили в Белоруссии, оставили нам этнонимы на крайнем юго-западе Руси: Галиция, Галичина. Этот второй предок не вызывает опровержения у современных историков. Первым предком были протославяне, потому язык у нас славянский, а не кельтский.
Что же касается сарматов, то ни Рыбаков, ни Гумилев, ни в целом школа Санкт-Петербургского университета — Мавродин, Фроянов и так далее — не разделяют представления, что сарматы — одни из предков славян. Но прошу учесть, что в начале XX века почти все серьезные ученые считали сарматов предками славян. Среди них были такие видные византинисты, как Васильевский, Успенский, такие русисты, как Пархоменко, Левченко, Приселков, Пресняков. С этим все соглашались, но это ушло из науки.
Есть много аргументов в пользу того, что сарматы славянам родня. Это нерасшифрованная до сих пор сарматская вязь, начертательно напоминающая первую славянскую азбуку, то есть глаголицу. Это геральдика. Сарматские цари Боспора имели своим геральдическим знаком причудливый трезубец, как и киевские князья — трезубец святого Владимира. Это древние славянские топонимы в Таврии, к сожалению, именуемой нами Крымом: Корчев (Керчь) по-гречески именовался Пантикапея, а эллинизированными сарматами — Боспор. И Сурож (по-гречески Сугдея) сейчас почему-то называется по-татарски Судак. То наше с вами упущение, господа консерваторы! Обычно свои топонимы имеют там, где жили, даже если не имели государственности, но жили. Прямые потомки сарматов Причерноморья — осетины. И можно обратить внимание на многовековую взаимную симпатию славян, а затем русских и осетин, что подтверждается летописно. Итак, что касается сарматов, я думаю, вопросов тут не будет. Это отгонные скотоводы, то есть умеренные полукочевники, кочующие примерно два раза в год. С этими скотоводами все в порядке. Таким образом, к началу этногенеза славян мы видим трех предков — двух бесспорных и одного предположительного, и все они скотоводы.
Что я вкладываю в понятие скотовод? Исключительно систему ценностей, о которой уже сказал. Как правило, скотовод знает земледелие. Если мы возьмем Библию, то увидим, что в период эмиграции Авраама предки будущих тогда еще древних евреев были несомненные скотоводы, но примитивное злаковое земледелие знали, во всяком случае у своих кожаных палаток лук и чеснок выращивать умели.
Как правило, скотовод обладает определенными земледельческими навыками. Думаю, что никто из присутствующих коллег не будет утверждать, что был когда-либо скотовод, не знакомый с практикой земледелия. Следовательно, дело тут не в способе производства, не в основном виде хозяйства, а в системе ценностей.
Так, Тацит в «Германии» точно указывает на то, что ценностью германца был его скот, и в первую очередь быки. Оттуда жилища германцев первых веков нашей эры — так называемый «длинный дом», хорошо исследованный археологами, в котором торцовую часть занимает семья, а всю остальную протяженную часть занимает скотина, те же самые быки. Все-таки даже в Германии бывает зима, а германцы пришли из Сканзы, так называли Скандинавию в античное время, а там зима бывает очень даже суровой.
Наиболее сохранившееся русское жилище — классический дом русского севера. Их уже мало, они сохраняются в основном в Кижах, в Малых Карелах, но изучены хорошо. В нем обязательно есть развитый крытый двор, отделенный от жилой части служебными помещениями — сенями или тем, что в Тверской области называется «мост».
Если вы сравните русский дом с германским «длинным домом» не по архитектурным параметрам, а по функциональным, структурным частям, то увидите, что это тот же вариант длинного дома, где скотина пребывает вместе с хозяином.
Для германца Тацита ценность — его быки, в то время как земля, несомненно, общая. Земля принадлежит богам. Естественно, она также германская, естественно, она пребывает в распоряжении общины германцев, но ни в коем случае не принадлежит одной семье. Это верно также для складывающейся аристократии и для упоминаемых Тацитом датских племенных королей – рексов, конунгов, у которых тоже не было ни малейшего собственного землевладения.
Мы можем сделать из этого чрезвычайно интересный вывод. У славян уже в языческий период существует исключительно четкое представление о том, что земля носит общинный характер, изначально и безусловно она принадлежит только богам. И в христианский период земля по-прежнему прежде всего Божья. Господь — Творец и Промыслитель — безусловный землевладелец, а все остальные — условные землевладельцы.
Условное землевладение может быть очень сложным. После Господа Вседержителя земля принадлежит Руси, то есть славяно-русам. Земля, безусловно, также принадлежит князю, хотя его владение землей заключается только в получении с его земли дани, а именно формы налога, ни в коем случае не поземельной ренты. Надеюсь, вы все об этом помните. Именно налог, потому что князь получает эту дань функционально, то есть не как князь Мстислав или Глеб, а как князь Курский или Брянский. Поменяв княжение, он получает новую дань, а предыдущую тут же теряет, отдавая ее следующему по старшинству, согласно лествичному праву. После князя земля принадлежит и смерду, так тогда именовали крестьянина, смерду-общиннику. Причем и там она находится в общинном владении. Земля не может выйти из общины.
Это славянское общинное землепользование попало со славянским переселением (довольно давним, в V-VI веке) в Византию и позднее отразилось в византийских законодательных документах. Там славянизация скорректировала Римское право, которое допускало частное землевладение.
Тут мне хочется сделать одно очень интересное наблюдение. Когда в наше время подавляющее большинство населения нашей страны (не только Российской Федерации, а всей России) решительно отвергает неограниченную частную собственность на землю с правом отчуждения земли, то это свидетельствует не о «колхозном» наследии, а о том, что мы лучше германцев сохранили до XX века скотоводческие стереотипы поведения. Скотовод — это не «колхозник», господа. Скотовод мыслит так: земля, несомненно, общая, а быки мои, и плохо будет тому, кто в этом хоть на секунду усомнится.
Таким образом, мы подошли к самому главному моменту: можно ли это подтвердить документально? Прежде всего, мое предположение подтверждает первый законодательный памятник русской истории «Правда Русская» Ярослава, изданная многократно. О скотине там на каждом шагу: о стойлах, о табунах, об особом положении конюха. И ничего — о земле. Совсем ничего. А это середина XI века. Причем, по мнению большинства историков и правоведов на «Правде Русской» нисколько не сказалось Римское (византийское) право, это — исконно славянское законотворчество. По-моему, Ключевский доказал это безупречно. Это значит, что «Правда Русская» есть фиксация обычного права, а обычай этот уходит в языческую историю славян и протославян. А юридические памятники, уважаемые коллегии, не врут никогда, потому что они регулируют реальные для своей эпохи общественные отношения.
Хочу к этому добавить свое предположение о том, откуда взялась первая мифологема о земледельчестве славян. В домонгольской Руси «деревня» — это одно или двухдворное хозяйство, то есть то, что мы сейчас по здравому размышлению называем «хутор», а не «деревня». Новгородская деревня была таковой еще в XVI веке. Это показывают уже писцовые книги. Одно-два-три двора. Были погосты, были торговые села. Но большинство населения жило на хуторах, в одном-двух дворах. На русском севере это сохранилось местами вплоть до XX века. И даже сейчас еще можно видеть, проплывая северной рекой, давно обветшавший дом, не один сохранившийся в деревне дом, а именно единственный. Он один и был деревней, которая вымерла за советское время, потому что она никак не вписывалась в «колхозное» хозяйство.
Таким образом, нас не нужно учить быть «фермерами». Смерд, а затем крестьянин — он и есть фермер. Но в центральных уездах или волостях мы видим в XVI веке усилия по укрупнению населенных пунктов, усилия по подселению крестьян поближе друг к другу, усилия, которые принимаются уже вотчинниками, особенно помещиками. То есть, уже в процессе феодализации, когда формируются крепостнические отношения, деревня становится большой, и от села отличается только тем, что село, как мы помним, имеет храм, а деревня храма не имеет. Это единственный строгий критерий. Деревни стали большими. Почему? Потому что так было существенно удобнее для получения оброков, это результат крепостничества.
Отсюда я делаю вывод, что мифологема об изначальном земледельчестве славян есть не что иное, как результат крепостнического творчества, поскольку земледелец изо всех основных видов производителей, как я однажды написал, наиболее «удобоугнетаемый». И охотник, и рыбак, и ремесленник, и, конечно же, скотовод гораздо более строптивы и вольнолюбивы. Потому не только практика подчинения крестьян, но идеология того тоже корректировалась и оформилась, когда уже сложилась академическая наука. Она сложилась у нас в XVIII веке, в эпоху наивысшего, наиболее разрушительного для нашего общества крепостничества — екатерининского крепостничества. Понятно, что сообразительные ученые, преимущественно немцы из Санкт-Петербургской академии наук, потрудились в этом направлении, создавая земледельческую легенду.
Косвенно правоту моей гипотезы подтверждает то, что именно север, о чем я уже говорил, сохранил одно-двухдворные деревни. В Олонецкой губернии (нынешней Карелии), в Архангельской губернии (нынешней республики Коми) вообще не было помещичьего землевладения, а в Вологодской и Костромской губерниях оно было только в южной части. И даже в Ярославской губернии (ближний север) большинство крестьян были государственными крестьянами, а не помещичьими. Следовательно, и крепостническая реформация проявилась там меньше, а традиционный уклад жизни сохранился неизмеримо лучше. Это всё о первой мифологеме, и я сразу перехожу ко второй.
Еще больше въелось в наше сознание представление о том, что некогда существовало единое государство «Киевская Русь», а потом оно раньше или позже «раздробилось». Хронологический разброс тут очень велик. Ключевский в своем «Курсе русской истории» полагал с определенными оговорками, что во весь домонгольский период существовало единое русское государство. Именно он назвал древнерусского князя «нигде долго не задерживающейся кометой» (кажется, в его работе «Боярская дума Древней Руси»). Он отмечал, что столицей того единого государства сперва был Киев, а последние 80 лет — Владимир. Период со второй четверти XIII века, с ордынского вторжения Ключевский назвал «удельными веками», что очень близко к более позднему термину «феодальная раздробленность». Просто он очень осторожно пользовался термином «феодальный». Так или иначе, у него «раздробление» связано с разрушением единого государства в итоге иноземного вторжения.
Советская историография создала иную периодизацию. Во время работы академика Грекова единая Киевская Русь существовала сначала до середины XII века, пока Киев еще сохранял престиж, до Юрия Долгорукого. Потом этот срок сократился: феодальная раздробленность наступила уже в начале XII века, и, наконец, хронологически переехала к Любечскому княжескому съезду, откуда любят цитировать знаменитую Мономахову формулу: «Каждый да владеет своей вотчиной». Но цитируют с нарушением правил цитирования, я бы сказал, цитируют в ленинской манере, потому что фраза усечена. Фраза целиком звучит так: «Каждый да управляет вотчиной своей, да устроится этим единая Русская земля». Ничего себе формула феодальной раздробленности! Тем не менее, в таком усеченном виде она вошла во все учебники, учебные программы, так учат учителей, а учителя — школьников. А потом студентам приходится объяснять, что это не совсем так.
Дальнейшее еще более странно. Феодальная раздробленность в послевоенный период советской историографии продолжается только до середины или до конца XIII века, а дальше начинается борьба за создание единого русского государства, то есть был такой затяжной прыжок «из единого русского государства в единое русское государство».
Что тут можно сказать? Действительно ли, как еще писали во время Карамзина, единую Киевскую державу погубило исключительное чадолюбие князя Ярослава Мудрого, который имел неосторожность между своими ближайшими потомками поделить княжение? Конечно, ученые-рационалисты, а тем более ученые-марксисты уже не относят всё к частному движению Ярослава. Но все равно получается нечто подобное. Ярослав, а затем князья в борьбе друг с другом поделили Русскую землю. Некоторая борьба Ярославичей известна. Что-то в этом духе было. Следующее поколение Ярославичей, то есть поколение, к которому принадлежит Мономах, окончательно разошлось. Осталось договориться о том, что каждый держит вотчину свою.
Однако прошу обратить внимание на то, что до Ярослава подобным же образом ведет себя Владимир. Он тоже рассаживает своих детей, где возможно, в том числе в отдаленных колонизируемых землях северо-восточной Руси, где мы с вами находимся (тогда это еще угро-финская земля, действительно колонизируемые земли). Причем любимейших своих детей сажает как раз в Ростове и Муроме, то есть святых детей-страстотерпцев Бориса и Глеба соответственно. Более того, не отказывается от стремления обеспечить именно Борису наследие Киевского престола.
Тут не все ясно. Никогда не будет ясно, какие вокруг этого шли интриги. Точно так же, как мы никогда точно не узнаем, был ли Святополк Окаянный Владимирович или Ярополчич, был ли он сыном Владимира или его пасынком.
Более того, до Владимира таким же образом ведет себя даже Святослав. Он тоже сажает киевским наместником на Вышгород Ярополка, в Древлянскую землю — Олега и убеждает новгородцев принять Владимира, видимо, располагая только тремя сыновьями. Сколько у него было девиц, нам неизвестно. То очень интересно еще потому, что Ярослав очень много занимался Русской землей, много строил, много законодательствовал, а Святослав Русской землей совсем не занимался и был плохим Киевским князем. После своего Балканского похода Святослав написал, фактически отрекшись от престола, что не хочет сидеть в Киеве, а хочет в Переяславце-на-Дунае, то есть в Преславе — второй столице Болгарского царства.
Я склонен полагать, что случайная гибель Святослава в стычке с печенегами в 972 году и его сидение на острове до того объясняется именно тем, что он боялся возвращаться в Киев, он не знал, что будет в Киеве: впустят его или убьют. Ведь он изменил киевским интересам, помчавшись на Балканы, он бросил Киев, он даже отрекся своим посланием! Свенельд же добрался до Киева. По всей вероятности, он отправился разузнать, что киевляне будут делать с князем, можно ли Святославу в Киев или лучше и близко не приближаться. Даже такой князь-неудачник, князь-авантюрист, несомненно, блистательный князь-полководец, но совсем не государственный деятель и то стремился обеспечить своим ближайшим наследникам столы в некоторых русских городах!
С чем для меня связана легенда о призвании еще более ранних братьев варягов? Можно доказать, что никаких братьев не было, что это искажение скандинавского текста, что Рюрик на самом деле пришел на Русь со своим имуществом и верной дружиной, а не с братьями. Но легенда все-таки была, и она отражает некоторое политическое сознание славян и политическую практику. Если мы посмотрим на практику киевской или домонгольской государственности, то увидим, что каждый город стремится обзавестись князем, потому что «некняжой» город воспринимается как пригород. Не в современном значении слова, а в значении «зависимый город». Например, Псков был пригородом Новгорода одно время. А суздальцы упрекали владимирцев, что те зазнались, ведь на самом деле Владимир — пригород Суздаля. И так далее, и так далее.
В первой новгородской летописи указано, что когда в начале XII века Новгород около полутора лет оставался без князя, была в новгородцах «туга» великая. Конечно, марксистскому воспитаннику сие будет непонятно. Как же так? Ведь избавились от угнетателя! Потому надо собрать митинг и напиться от радости. А новгородцы тужили, потому что твердо знали, что Новгород резко падает в общественном мнении окружающего не только славяно-русского, но и прибалтийского мира. «Некняжой» город — это так, нечто.
Если мы посмотрим глазами Ключевского на государственное устройство, то мы увидим, что, бесспорно, и в XI, и в XII веке государство на Руси — это княжества и только княжества. Во второй половине XIX века это детализировал известнейший петербургский профессор Игорь Яковлевич Фроянов. Каждый город стремится приобрести князя. Псков боролся несколько сот лет, чтобы укрепить у себя княжескую династию, и всегда принимал князей-беженцев, даже бежавших от Орды, как Александра Михайловича Тверского. А то было опасно. Но псковичи все равно радостно приняли князя и вокняжили его у себя.
Государства в Древней Руси — это отдельные княжества, и определял тут всё город. Ключевский указал на служилый характер княжеской власти. А мне довелось наблюдать, что каждое княжество управлялось монархией в лице князя, аристократией — в лице боярства и демократией — в лице вечевого строя и довольно сложных вечевых институтов. Такое управление соответствовало идеальной схеме великого греческого ученого Полибия, считавшего идеальным государством именно такое, в котором соединяются все три правильные формы власти. Я назвал такую составную форму власти «полибиевой схемой». Этим термином уже пользуются историки.
Таким образом, вся Русская земля представляла собой конфедерацию княжеских земель с довольно мощными механизмами единства. Единства этнического. Единства культурного — один, русский язык (тут можно не спорить). Единства религиозного. Единства церковно-канонического (единого государства не было, но единый митрополичий округ был, и даже единая патриархия была, просто патриарх находился в Константинополе; но у нас была своя патриархия, и был свой патриарх). Единого экономического пространства, объединенного не только транзитными путями, рассекавшими тогда Русскую землю к ее вящим богатствам, но и единой монетной системой, даже если устойчивой монетой была беличья шкурка. Единства юридического с тех пор, как мы приняли «Мерило праведное» и издали «Правду Русскую». И, наконец, была одна династия Рюриковичей.
Но не было никакого политического единства. Русское политическое мышление не допускало того, что князь может быть над князем. Великий князь — это просто самый уважаемый князь. Есть 2-й князь, есть 3-й князь, есть 25-й князь. Каждый кого-то старше, кого-то моложе. То не исключает отдельных выдающихся великих князей, как Владимира Святого или Владимира Мономаха. Но то их личный политический вес, а не их положение. Попытка встать над князьями, оставаясь князем, не удалась даже таким могущественным и незаурядным деятелям, как Андрей Боголюбский и Всеволод Большое Гнездо. Попытка превратить конфедерацию хотя бы в федерацию провалилась. Политическое мышление того не допускало.
Стремление князей рассадить своих братьев и сыновей по столам — это стремление не разъединить Русь, а объединить. И другого пути не было. Можно было уговорить Новгород принять князя Владимира. Но нельзя было посадить в Новгород посадника и его руками управлять Новгородом из Киева. Посадника выгнали бы, не нужен был чиновник городу, нужен был свой князь. Другого пути не было. Даже посадив наместников, пришлось бы каждой год в каждый город посылать карательные экспедиции. Ни у кого для того средств не было. Это отторгалось социально-политическим мышлением славяно-русов.
Таким образом, я наблюдаю конфедерацию земель-княжеств, которая действительно была разрушена иноземными вторжениями, но больше с запада, чем с востока. Вторжения поляков, венгров, немцев-крестоносцев, шведов были куда страшнее ордынского вторжения. К тому же иноземные вторжения XIII столетия совпали с обскурацией славян и сменой этноса — уходят славяне, а приходят русские. Окончательно они приходят в эпоху Куликовской битвы. История тогда только начиналась.
Теперь я обязан указать, откуда взялась эта мифологема. Из одного допущения. Его вы с легкостью найдете в школьных и вузовских учебниках. Всем известно, что Олег, родич Рюрика, захватил Киев, вероломно убив на переговорах киевского князя Аскольда, первого князя-христианина. И, соответственно, вокняжился. Из этого делается вывод, модернизирующий ситуацию. Историки, начиная с XVIII века, пишут: Олег пришел из Новгорода и захватил Киев, и то значит, что он объединил Новгород и Киев в одних руках и тем самым контролирует важнейший тогда Днепровский транзитный путь «Из варяг в греки».
Во-первых, важнейшим транзитным путем был Волжский, что доказано современными петербургскими археологами Булкиным, Лебедевым и их блестящей компанией. До момента, когда новгородцы принимают малолетнего Владимира, мы о Новгороде не знаем ничего, кроме того, что он вообще существовал! Мы не знаем, кто там княжил, мы не знаем, был ли у Рюрика сын, исчезнувший из истории, был ли вообще в Новгороде еще один князь, призванный со стороны. Может быть, новгородцы сидели в народоправстве и князя не имели. Мы ничего не знаем.
Во-вторых, прошло полтора столетия, Новгород исчезает из летописного материала. Потому я делаю вывод, что Олег покинул Новгород, и мы не знаем, собирался ли он сохранить хотя бы тень своей власти в Новгороде. Может быть, он оттуда убежал. Или, если даже собирался, то сохранил ли он реально хотя бы тень своей власти?
Таково происхождение этой мифологемы и очень вредоносной идеологемы. Она вытекает из этатизма, из государственничества, которому подчинено с XVIII века изучение русской истории. А этатизм вреден до чрезвычайности! Например, в школьном учебнике мы как этатисты изучали сначала единую Киевскую Русь. Она заканчивалась в 1240 году, то есть в год взятия ордынцами Киева. После того на 400 лет западнорусские земли исчезали из учебников и появлялись обратно только при гетмане Богдане Хмельницком. Изучая таким образом русскую историю, отказывая русским в изучении части их истории, мы довели дело до «самостийной» и весьма «незалежной» Украины сего дня.
Этатизм стремится устранить все национальное, национально-культурное, национально-религиозное в истории. Вот почему он вреден. Именно этатизм, стремление везде видеть, как Сталин велел это называть, «централизованное единое русское государство» привело к укреплению научной ошибки в нашей историографии.
У меня все. Благодарю вас.