Слезами горю не поможешь. А если и горя нет, если вообще ничего нет. Пусто. Только пара грязных ботинок и порванная тетрадь на полу. Человек стоял посреди комнаты. Час. Два. Часы пробили полночь. За окном бушевала стихия. Он не верил. Больше не верил. Ни во что. Ветром открыло форточку. Босые ноги обдало холодом. Дрожь пробежала от самых пят до затылка, а потом застыла на лице. Он был слишком стар. Душой. Да и тело его было некуда ни годным. Он не искал смысла всю свою беспорядочную жизнь. И сейчас он тоже не искал. Он просто стоял. И смотрел на ботинки и тетрадь. Ветер утих. Дождь уже шёл тихо и даже умиротворённо. Человек любил. Любил дождь. Больше он ничего не любил. Особенно ненавидел цветы за их изящность и совершенство. И больше всего ненавидел, когда цвела сирень. И птиц не любил, когда рано утром или ночью они мешали ему спать. Бывало, ночью в раскрытые настежь окна доносилось пенье соловья. Человек вставал, и, подойдя к окну, вслушивался. Когда он определял, откуда доносится звук, снимал с левой худощавой ноги изношенный тапок и швырял его на звук. А дождь он любил. Дождь бывает разным. Но, чаще всего, печальным. Что-то вспомнилось. Но что? Это «что-то» опять куда-то улетучилось. Ну да ладно. Это сейчас не важно. А что важно? Ничего. Дождь совсем прекратился. Тишина. Это перед рассветом. Человек, не отрываясь, смотрел на левый ботинок. Он был грязнее, чем правый. Сколько же лет он их носил? Тридцать, сорок? Может и больше. Ботинки износил, а мудрости в жизни так и не набрался. И смысла так и не понял. Точнее и не собирался понимать. Опять запел соловей. Человек нагнулся за ботинком. За левым. В спине щёлкнуло. Больно. Но ничто не могло ему сейчас помешать прогнать соловья. Человек, тяжело ступая, подошёл к окну, раскрыл его настежь. Поток свежего воздуха ворвался в его лёгкие. Он недовольно сморщил лицо, затем начал прислушиваться. Всё стихло. Соловей не пел. Тогда человек вернулся обратно в центр комнаты, аккуратно положив ботинок на то же самое место. Смысла нет. Ни в чём. Даже в этом ботинке. Грязь на нём была слегка жёлтая. Это от глины. Почвы здесь были глинистые. Опять. Опять запел соловей. Раздражение пробрало его дряблое тело. Он снова нагнулся, взял ботинок, кряхтя, подошёл к окну. Прислушался. Соловей снова замолчал. Человек постоял ещё немного у окна. Тишина. Уже близился рассвет. Человек пожал плечами и опять вернулся в центр комнаты, положив ботинок на место. Комната была абсолютно пуста. Не было ни стола, ни стула. Даже кровати не было. Он сегодня продал последнее. Все деньги он положил в старый льняной мешочек и сбросил с моста в грязную речушку. Только с ботинками он не мог расстаться. Да и кто бы их купил? И с тетрадью. Хотел сжечь её, но рука не поднялась. В ней было самое ценное. Воспоминания. Только две эти вещи держали его на этом свете. Да ещё этот треклятый соловей. Опять запел. Человек собрал остаток сил и в одну руку взял оба ботинка, а в другую – тетрадь. Старые листы посыпались из неё на пол. Он нагнулся. Поясница болела невыносимо. Но он аккуратно собрал все до одного листы и вложил их в тетрадь. Нельзя. Нельзя, чтобы хоть что-то было потеряно из его воспоминаний. Соловей пел всё громче. Когда человек подошёл к окну, песнь на этот раз не прервалась. Он с силой кинул ботинок. Соловей не умолкал. Тогда человек, сотрясаясь от гнева, швырнул и второй ботинок. Тишина? Нет. Только на миг. Соловей пел. Так нагло. И так красиво. Человек закашляв, посмотрел на старую изорванную тетрадь. Нет. Это уж слишком. Воспоминания… Но соловей не затыкался. И человек бросил и её в сторону того куста. Листы воспоминаний разлетелись по всему саду. Не осталось больше ничего. Ничего, что бы держало его в этом мире. Даже соловей замолчал.
04.04.11