Когда самолет начал падать, она отсоединилась от него, отделилась от материнских тонких рук, вскинутых в попытке поймать, проплыла через салон с взлетевшими журналами, кислородными масками и брызгами воды, выпорхнула через разламывающийся фюзеляж и начала парить, оставив падающий борт под собой. Ее тело кувыркалось в лучах стратосферного Солнца, которое и зимой и летом — светит, но не греет — она пролетала сквозь густые серые облака, спешно прятавшие от нее еще не готовый дождь, цеплялась за полумесяц с мальчишкой из Dreamworks, дергала за его удочку и тащила вниз, пугая беднягу до смерти. Она встречала стаи ласточек, летящих на зимовку, ласточки удивленно переглядывались и кричали ей: «Эй, привет! Это же ты, та девчонка с Петроградки? Мы тебя знаем! Мы на юг летим, а ты чего тут делаешь? Одевайся теплее, ешь хорошо, весной заглянем, поболтаем еще!»
Она снижалась над сизой равниной, целый континент распрямлялся и принимал ее в свои пустынные чернокожие обезвоженные объятия — детская комната человечества, колыбель цивилизации, как говорил экскурсовод и переводил улыбчивый дядя в яркой рубашке — мама сказала: «Русский», — перед вами знаменитая пирамида Хеопса, также известная как пирамида Хуфу — вот она вместе с другими пляшет в иллюминаторе в долине Нила, подернутая низкими слоистыми облаками, с ровными аккуратными правильными гранями, выровненными точно по сторонам света.
Она крутилась в потоках теплеющего воздуха, которые не давали ей превратиться в ледышку, никто не знает, говорил дядя, зачем египтянам нужна была такая точность. А ты знаешь, говорил ей Хуфу, подмигивая маленькой звездой на голубом небе, ты все знаешь — не боись, подружка, мы тебя не бросим, расслабь, говорю, свою маленькую тушку, чуть-чуть потерпи, сейчас дядя Хефрен наведет пушку, прицелится, рассчитает твою траекторию, с погрешностью плюс-минус два километра — зачем, говоришь, нужна была такая точность, а вот зачем — сейчас будет немножко больно, как комарик укусит, считай до трех — раз, сыпались с высоких небес куски металла, рюкзаки, сумки, экипаж и пассажиры, два, взрывалось невыгоревшее топливо, выключались одним махом двести пар зажмуренных глаз, три, кричал местный житель, испуганно показывая на столб дыма, поднимающийся над горизонтом, три с половиной, выла сирена скорой и звонили телефоны в редакции, три на ниточке, набивала срочную новость так и не отдохнувшая в этом году редактор новостной ленты, жалея, что придется сегодня задержаться после шести, потому что пойдут молнии с места происшествия, три на сопельке, звонил телефон в старой квартире на «Петроградской», что, переспрашивала бабушка, что-что, авиачто, зажав трубку, а каким рейсом наши летели, ниточка обрывается, примите наши искренние соболезнования, диктовал Башар Асад послание Владимиру Путину, от одного вождя современного мира другому вождю современного мира, три, считал астрофизик в далекой сверхцивилизации, поправлялся: четыре, если считать звезду: Солнце — Меркурий — Венера — Земля — да три, три, конечно, вставал за спиной одетый в белое мужчина с гладкой коричневой кожей. Это же наша планета, сынок, мы там столько лет провели. Все правильно, это она, давай, переводи ее сюда. Три, касался тонкий палец прозрачной пирамиды, четыре, ударялась о землю маленькая ледышка, летела через галактику маленькая девчушка, обгоняя маму, папу, их новых приятелей по отелю, пилота, второго пилота и паренька из Dreamworks, — на юг, на зимовку, а весной обратно, на П. С. или на Крестовский — с погрешностью плюс-минус два километра — пока светит Солнце, пока летают самолеты.