Гриша любил своего большого, лохматого пса Скифа. Правда, всякий раз с вызовом подчёркивал эволюционную разницу между хозяином и собакой. «Это-зверь! - говорил Гриша, - Заботиться буду, а помрёт – заведу другого». Скиф любил заглядывать в глаза хозяину, развалив частями своё огромное тело у его ног. Когда он получал встречный взгляд, то мотал башкой, потягивался и старался лизнуть Гришины ботинки. По всем приметам, лохматая кавказская национальность волкодава дала племенной сбой в этой добродушной твари. Вместо злобства характер пса представлял забавное сочетание снисходительности, свойственной рослым животным, и трогательной доверчивости котёнка. Несмотря на «гуманитарный» склад ума, Скиф был прекрасный охранник. Лаял на любое движение за воротами, а по ночам спал на крыльце, закрывая вход в дом собственным телом. Гриша часто уезжал по делам, перепоручая Скифа товарищу. Всякий раз минута прощания с собакой представляла потрясающую миниатюру, попирающую все представления теории Дарвина о несмешении видов.
Шло время. Скиф старел. Ранние непослушания от избытка щенячей эмоциональности уступили место спокойному рассудительному диалогу верного слуги и доброго хозяина.
Как-то Гриша уезжал в очередной раз и, опаздывая в аэропорт, не простился с собакой. Сборы, дорожная суета, толчея у стойки регистрации на рейс заполнили память ворохом случайных событий. Только в самолёте Гриша вспомнил о том, что в спешке не простился со Скифом, уехал, не обняв собаку и не сказав псу заветное «Жди!»
Вторая неделя командировки подходила к концу. Утром седьмого января, в светлое Рождество зазвонил межгород. «Григорий Алексеевич, - раздался в трубке смущённый голос, - простите, что огорчаю в праздник, Ваш Скиф умер».
Больно кольнуло под сердцем. Расспросив подробности, Гриша положил трубку и… заплакал. «Ты что ревёшь?! - притворно возмущался Гриша на самого себя, - Это же – собака. Успокойся!» Но слёзы не слушались хозяина и растекались по щекам во все стороны, а грустная двухпудовая башка мокрым наконечником носа упёрлась Грише в грудь и молча заглядывала в сверкающие алмазами слёз глаза…
Вернувшись домой, Григорий в тот же день пошёл на могилку к Скифу. Посидел, повздыхал, вытер сухие слёзы, достал из котомки тетрадь и, припоминая Рождественскую радость пополам со щенячьей болью, написал о друге памятную записку:
В ночь на праздник умерла собака,
Верный сторож, преданное скерцо.
Стыдно в Рождество Христово плакать,
Ублажая любящее сердце.
Стыдно на Рождественские святки,
Пригласив товарищей к столу,
За окно выглядывать украдкой
И по-волчьи, глядя на Луну,
Выть о друге...
А на самом деле
Плакать в голос о себе самом
И в пустом заснеженном вольере
По щекам размазывать геном!..
Знаю-знаю,
Время - лучший лекарь,
Скоро на Крещенскую сочель
Я войду, как в Божию аптеку,
В ледяную русскую купель,
Но сейчас,
В Рождественских заботах
Разливая коньячок сполна,
Чую, как "слезит" холодным потом
Другом не прикрытая спина…