РОМАН
Начало:
http://www.proza.ru/2015/03/24/1293
Глава 12. «ЗА ЧТО?»
...Лучше знать основные преступления
века, чем бегать по неведению с
портретами Сталина в руках.
В. Новодворская
Поколению, пережившему войну, любое послабление казалось великим благом, а постоянное притеснение деревенских жителей – трудодни вместо денег, отсутствие паспортов, ограничивающих свободу передвижения по «широкой родной стране», налог на домашний скот и даже на деревья в саду – всё это казалось временной несправедливостью недобросовестных соратников дорогого товарища Сталина или недальновидностью азартного «Хруща».
Но потом, когда-нибудь потом, во всём, конечно, разберутся, а пока жаловаться всё равно некому. До Главного письмо не дойдёт, а все остальные – разве могут они что-нибудь изменить? Только себе хуже сделаешь, если напишешь.
– И всё-таки, когда умер Сталин, люди стали меньше бояться, – рассказывала бабушка Саша внучке. – А то ведь как было: пришёл человек с войны, семьёй обзавёлся, детки родились, а его вдруг ни с того ни с сего забирают, и он попадает в лагерь на целых десять лет.
– За что? – с недоумением спросила Оля.
– Оказывается, он в сорок втором году, контуженный, попал в плен, но ему всё-таки удалось бежать, и всё это всплыло спустя годы. Вот и выслали человека на лесоразработки, чтобы он там поработал бесплатно на свой народ, как раньше работал на немцев. А то, что у него было безупречное комсомольское прошлое и боевые награды – это в расчёт не принимали.
– Ужас какой! – Оля невольно поёжилась.
– Страшно было, Олюшка, ох, как страшно! – Бабушка менялась в лице, рассказывая о том тяжёлом времени. – Наш дед Василь тоже чуть не попал в плен, когда его ранило. Он сознание потерял, и всё лицо у него в крови было – немцы и подумали, что он мёртвый, а его друга забрали – он-то совсем целый оказался, только ничего не слышал после контузии.
– Это, может, тот Пётр Антонович, про которого дедушка рассказывал?
– Да-да, тот самый Пётр из Смоленска. Дед ещё долго с ним переписывался. Они в сорок шестом нашли друг друга, и дед даже к нему на свадьбу съездил. У меня тогда Алёша маленький был, я не поехала. Потом они переписывались, и вдруг Пётр почему-то перестал на письма отвечать. Что такое? Василь написал его жене, а она сообщает: «Так мол и так, направили моего Петю на северный курорт, а он там что-то задержался».
– На курорт? – переспросила Оля.
– Да это она специально так написала, чтобы чужие не догадались, хотя всё равно понятно – какие на Севере могут быть курорты? На самом-то деле его в лагеря отправили, на десять лет... – Бабушка снова тяжело вздохнула. – А у них тогда уже двое деток было, но второго он ещё не видел – он родился, когда Петра уже забрали. Не посмотрели, что жена беременная была и ещё один ребёнок маленький, – всё равно осудили.
– За что?
– Да ни за что! Сказали: «Советский солдат не должен сдаваться врагу, а ты ещё и работал на немцев, значит, против своего народа воевал». Но в пятьдесят шестом году таких, как он, слава богу, отпустили – тех, кто жив остался. Там, говорят, было ещё хуже, чем на войне. Ты ведь и сама теперь знаешь – про Солженицына слышала, наверное, да и в газетах пишут о том времени.
– У нас мама «Огонёк» выписывает, там тоже много интересного, – сказала Оля. – То есть я не совсем точно выразилась, – поправилась она, – там пишут правду о прошлом.
Она уже перешла на второй курс университета и, как ей казалось, кое в чём разбиралась.
– А мы ведь так верили в товарища Сталина, мы же ничего не знали про ГУЛАГ. Слава богу, нашу родню этот ужас миновал, а чужие люди помалкивали – все боялись, что на них упадет тень даже от самого дальнего родственника. «Состоит в родственной связи с врагом народа» – да что хочешь придумают, если человека надо посадить.
– А потом? – спросила Оля. – Потом рассказывали?
– Да знаешь, деточка, как-то нет. Всё равно боялись, даже после двадцатого съезда. Пётр, конечно, когда приезжал к нам году в шестидесятом, подолгу с дедом разговаривал – они же друзьями были. А дед потом кое-что мне рассказал. Не приведи бог, что Петру пришлось там пережить! А ведь он ни в чём не был виноват! Его, конечно, полностью реабилитировали, году в семидесятом, кажется, но он после этого недолго жил, в семьдесят втором умер. Наш-то дед подольше продержался…
Бабушка задумалась, и лицо её стало грустным...
Они с дедом прожили вместе почти полвека – совсем немного не дотянули до золотой свадьбы. Бабушка иногда называла его Васильком, и это казалась Оле смешным: старенький дедушка – Василёк! Совсем как мальчик!
А для бабушки он не был старым – ведь она помнила его прежним весёлым парнем с яркими голубыми глазами и красивым волнистым чубом.
Дед ещё до войны успел выучиться на учителя и знал наизусть много стихов, которые читал своей невесте – юной девушке Саше. Таких культурных и симпатичных знакомых у неё ещё не было. Да и сама она была хороша – тонкая, нежная, улыбчивая, с мягкими ямочками на щеках. Это видно на старых фотографиях, по деревенскому обычаю собранных в большой рамке на стене.
Там много разных фотографий вплотную друг к дружке – бабушка и дедушка порознь, ещё до женитьбы; а вот они уже вдвоём, вот вместе с первенцем Алёшей, вот со всеми тремя детьми.
И ещё на стене висит их большая фотография, сделанная вскоре после свадьбы хорошим городским фотографом. Дед в белой рубашке с вышивкой, а молодая бабушка в белом платье, в котором она выходила замуж, и с красивой причёской – крупные волны, уложенные так аккуратно, что сразу видно: бабушка только что вышла из парикмахерской.
И даже на этой чёрно-белой фотографии видно, что у них обоих голубые глаза; у бабушки они чуть светлее и больше. Только голубые глаза бывают такими чистыми на старых, чётких, правдивых фотографиях. Тогда фотографы снимали на пластинку, и качество получалось отменным.
Но дед уже давно умер, и бабушка жила одна, скучала и даже плакала, вспоминая своего голубоглазого Василька.
Корову она вскоре продала, хорошо, что здесь же, в деревне, и потом ходила к новым хозяевам за молоком – оно всегда казалось ей самым вкусным. Но кур – больших, красных – она по-прежнему держала, и кот у неё был тоже рыжий и большой.
Кот иногда куда-то уходил по своим делам на целый день, и бабушка искала его по всему дому, в сарае, под крыльцом, на улице.
– Баб Саш, но ведь Красик ещё ни разу не терялся и всегда ночует дома, зачем ты его повсюду ищешь? – спрашивала Оля.
– Ты знаешь, деточка, я боюсь, что его кто-нибудь чужой унесёт, он ведь такой красивый, ласковый!
– Ну кто же чужой приедет сюда за котом? – смеялась Оля.
И всё-таки она понимала бабушку, для которой Красик был членом семьи, умевшим посочувствовать в трудную минуту. Он «разговаривал» с хозяйкой, когда она грустила или плакала, – мяукал, залезал к ней на колени, гладился, тычась головой в её руки, и его участие очень помогало бабушке.
– Баб Саш, а как ты живёшь тут одна? – всегда удивлялась Оля. – Здесь же ни магазинов нормальных нет, ни Дома культуры – только школа, сельмаг да почта. Летом хоть в лес можно сходить, а зимой что делать? Одного снега сколько приходится чистить!
– Конечно, летом с тобой и твоими подружками мне веселее, но у меня ещё и своя компания есть, ты же знаешь. А осенью можно и в городе побывать, по чистым улицам погулять, в театр сходить. Вот переделаю все дела на огороде, поставлю капусту, договорюсь с Афанасьевной, чтобы она за домом присматривала, и приеду к вам на месячишко. Будем ходить с тобой, куда захочешь.
Бабушка по-прежнему считала, что девочку нужно развивать, а если её родителям некогда, то это должна делать она, бывшая учительница – ей сам Бог велел. Она не учитывала, что Оля уже выросла и может пойти в театр с подружками или с классом, что бывало довольно часто.
А вот в музей Оля любила ходить одна или с кем-нибудь близким – с мамой или с любимой подругой, чтобы можно было постоять, сколько хочется, перед старинной вазой или картиной, разглядывая трещинки на глазури или жемчужины, мягко светящиеся на полотне, или блики на гранях стаканов, нарисованных почти на всех натюрмортах Хруцкого.
Как удаются художникам эти чудеса? Как они научились ставить кисточкой, казалось бы, простые белые точки, чтобы жемчуг манил тёплым блеском, а глаза ребёнка смотрели с живостью и любопытством?
Перед картинами Айвазовского Оля обычно задерживалась подолгу, и терпеливая подруга, уже два раза обошедшая зал, тихонько тянула её за руку:
– Пойдём дальше, а то ведь мы так не успеем посмотреть всё до закрытия.
А Оля вспоминала недавнюю поездку в Крым, хотя море было там не такое живописное, но всё равно похожее на картину, тёплое и приветливое, ничуть не опасное – если, конечно, умеешь плавать и не заплываешь за буйки. Подростки хвастались друг перед другом тем, что они, тайком от родителей, плавали далеко от берега, но Оля была не из тех, кто готов утопиться за компанию.
Таких людей, как она, её мать и бабушка Саша, невозможно уговорить делать то, что они сами считают неправильным или опасным, – у них крепкая порода, устойчивая к внешнему влиянию. Мальчишки и мужчины – это другое дело, им свойственно рисковать и совершать безрассудные поступки, а если понадобится – и подвиги.
Продолжение:
http://www.proza.ru/2015/11/17/1677