У истории загадочной на гребне я выхожу из дома в темноту. Ветра холодного длинные ленты лижут места над поясницей и выше. Глубже руки сунув в карманы, убыстряю шаг. В дымку тумана вечернего вступая, облачко пара вытряхиваю изо рта. Губы дрожат, зазывая гостя из тонкого мира, из никуда. Ритм отбивая подошвою тонкой по промозглой подгнившей листве, удаляюсь все глубже в темень, дальше от города и от людей.
В нервном дрожании сумрачной трассы среди одиноких, спешащих домой, я зажигаю одну из заначек ментоловых сигарет. Сквозь прикрытые веки неясно вижу, как предо мной дрожит пустота. В неровном звучании оживленной трассы я ощущаю, что ждущий свое получил. Остался услышанным. В безотчетном страхе вечности насолить, я, испугавшись, снижаю шаг. И, словно вселенная замирает, дорога вдоль трассы сворачивает к домам. Пепел сигареты дотлевшей катится по груди, гудки машин в ночи затихают, кто-то, и правда, пришел.
Не слышны: шаги за спиной, дыхание и голоса – только ужас и ожидание в приподнявшихся волосках на руках. Я не ждал человека, приученный отпускать. Если бы можно было кого-то на праздник позвать, ждал бы друга четвероногого, отправленного «не_существовать». Я замираю, когда в воздух облачком изо рта выпадает дыхание, к ногам ложится сигарета. И видно тень. Тугой сгусток отсутствия света, что-то принесший, тянется ближе ко мне, облизывает подошвы и вырывается вперед. Я в страхе закрываю глаза, перестаю дышать. Только к ногам ластится, жмется мягкий комок. Дурак, но боюсь открывать глаза.
И в это слепое мгновение будто случилось все. Я не кричал, не дышал – лишь слушал, как звонкое урчание поднималось с земли. Чувствовал, как узкий и длинный хвост обнимал ноги, стараясь достичь колен. Я чуду такому без боя, без сожаления сдался в плен. У ног моих в такой же темной шубке, как ночь вокруг, расхаживал бесшумно званный гость. И белые усы привычно завивались, дугу закладывая вперед, а изнутри, от маленького сердца, шла песня. Так был он мне рад!
Я лишь смотрел, боялся прикоснуться, не в праве был нарушить волшебство. Мой кот ходил вокруг, урча и извиваясь, как будто хитро зазывал. Но не спешил: ни сгинуть, ни открыться. Во тьме тонули силуэта два: он и я.
- Мой друг, я так скучал, – мой голос до внезапности охрип, - Ты знаешь, мне очень одиноко без тебя. Совсем не спится без довольной песни, что вечером на ухо мне играл. Когда ушел, ведь я совсем не верил, еще неделю сыпал корм. Ну а сейчас? Сейчас я не преступен, чужому зверю вслед уж не смотрю.
Мой друг остановился, словно то, что он из-за черты, давало преимущество ему. Вскинул темную морду и посмотрел в глаза мне. Не знаю, что я увидал, но захотел коснуться. Так медленно на колени я еще не опускался, словно кланяясь божеству. Кот терпеливо ждал, подергивая лишь чуть хвостом. С небывалым трепетом я руку к нему тянул, а воздух густел туманом и запахом. Я не дышал. Шерсть оказалось такой же мягкой – кот блаженно прикрыл глаза. А я заплакал и задрожал.
- Ты здесь, мой друг. Ты, правда, здесь!
Я исступленно поглаживал кошачью спину, область между ушей, чувствуя, как животное вибрирует под рукой. И плакал. А запах тлена становился тяжелее с каждым вдохом, достигающим легких. И слезы лились быстрее, и громче становилось урчание. Я дрожал, повторяя заветное: «Ты здесь! Ты здесь!».
И в тот момент, когда тошнота подкатила к горлу, заставляя тяжело сглатывать и крепче сжимать губы, кот повалился на спину, открывая мне доступ к единственному светлому участку. Шерсть была совсем не белая, скорее грязно серая, свалявшаяся, но ран, полученных при жизни, не было. Я впервые прервал тишину, слишком громко всхлипнув, осознавая то, что, где бы теперь ни был мой друг, он больше не страдает. Еще раз всхлипнув, я улыбнулся сквозь слезы и прикрыл глаза, впервые чувствуя легкость на месте той боли и сомнения, что мучили меня с самого дня утраты. Мой друг лизнул мне кончики пальцев на прощание, и язык его был все также шершав и горяч, как раньше. Когда я открыл глаза, кота уже не было, только на руках осталась пара тонких темных шерстинок и разводы грязи.