Юджин Дайгон Знаешь, как разговаривает Дьявол?
Все свои дела оборотни всегда начинают с конца. В любых стенах есть трещины, даже если стены эти сотворены из Полуденной Тьмы. Когда Мертвый умирает в своей стране, он возвращается в мир живых, и даже Полуденная Тьма не может его остановить. Он идет и твердит про себя речь-кольцо:
Я хочу, чтоб на бумаге тень моя казалась бесконечной.
Я хочу, чтоб на бумаге тень моя была подобна Солнцу.
Я хочу, чтоб на бумаге тень моя другие тени съела.
Я хочу, чтоб на бумаге тень моя волшебно пела,
Распадалась бы на строчки и на литеры-кусочки.
И последней каплей тени я хочу поставить точку.
Он собирался биться до последней капли тени, той, что бежала в его жилах. Ее не оставалось на выход из тела и на оставление следа.
Я тоже ведьма. Я ничем не хуже всех прочих ведьм.
Я хочу рассказать вам историю Закона Ведьм и Чародейств, Страхов и Колдовских Заклятий. Пусть медленно струится и ворожит музыка, пусть звонко и гулко, глубоко просачиваясь в камень, капает истина с потолка моей темной и просторной пещеры. Она тоже оборотень.
Слушайте мой рассказ о временах старинных, о лучших ведьмах, до которых вам еще далеко и о свершеньях их.
Но сначала повторите:
«Я – молодая ведьма. Я не ведьмак, не дракон, не грифон, не вурдалак. Я – молодая ведьма. И еще я немного оборотень».
Повторите это трижды.
Вы еще не умеете превращаться в Других, но все мы немного оборотни. И каждый человек таков от рождения. И когда над вами издеваются, помните: все остальные – просто неудавшиеся ведьмы.
Теперь слушайте в себе.
Я поведу вас к самим себе. И я приведу вас.
Я напился вашей магии и теперь я – как сытый вампир. А вы – мои молодые ведьмы. Я теперь ваш повелитель.
…Это было тогда, когда раки свистели исключительно на горе, клевались только жареные петухи, и дожди шли не иначе, как по четвергам. И по четвергам же выходили из мутных белых вод драконы. Выходили в дождь, населенный призраками, утопая в розовом прибрежном студне, цепляясь за проплетшие его вены и артерии, и раздавливая одинокие, скучающие на стебельках глазные яблоки. Нельзя сказать, чтобы четверги были в особенном восторге от того, что драконы по ним ходят, но поделать они ничего не могли. Если уж ты четверг, то по тебе положено ходить драконам.
Тут надо заметить, что Злая Ведьма в силе совершенно не похожа на себя, вне Одержания она – ведьма. Как ведьма.
Призраки, разбухшие от дождя, впитывались в драконов и давали безмозглым тварям Дух и Разум. Свой собственный Дух у драконов конечно был, но не очень большой – а собственного разума у них не было вовсе. Драконы ничуть не больше людей, но силы их значительно превышают человеческие. Сил у драконов много – им столько не нужно, во всяком случае их тщедушному духу. А у людей все наоборот. Поэтому призраки и входили в драконов. Призраки людей, разумеется. Никакие существа, кроме людей, не оставляют после себя призраков.
Призраки могли находиться в драконах, пока не кончится дождь. Теперь-то мы не позволяем им делать этого, но раньше никто не смел ничего им запрещать. Перенеситесь как-нибудь в тот мир и попробуйте что-нибудь запретить дракону, одержимому призраком. Единственная причина, по которой мир не превратился в заваленную драконьим пометом пустыню. Это то, что один призрак не может управлять целым драконом и в одного дракона набиваются по нескольку призраков. А у каждого призрака – своя Месть, так что в большинстве случаев они переругиваются между собой и раздираемая ими тварь падает в траву у ближайшей сосны, лежит себе без движения и никому никаких хлопот не доставляет. Но если им удается договориться, то тогда они способны натворить немало бед – пока идет дождь. Так что наиболее действенным средством в борьбе с драконами считались Заклинатели Погоды. Едва вода кончает литься с неба, призраков вытягивает из дракона воздухом и тварь спокойно бредет обратно к своему белому омуту. Непонятно только, что заставляет их покидать свои подводные пещеры. Драконы в общем, мирные животные и никого сами по себе не обижают. И вы не раз их видели, когда они по четвергам слонялись по лесу, натыкаясь на деревья. Но тогда Заклинатели Погоды спасали много жизней и пользы приносили больше, чем балбесы-рыцари с полками слуг.
Однажды Злая Ведьма остановила Солнце и четверг задержался на неопределенное время. Дождь лил и лил, казалось, небо плачет от горя.
Эту Злую Ведьму звали Каруд и исполнилось ей в тот четверг ровно сорок четыре года. Дальше она стареть не собиралась, и дракон по ее милости забрел на сорок четыре версты от Драконьих Омутов – как раз добрался до Столицы, причем пришел в нее по дороге, через главные ворота. Стража пыталась опустить решетку, но он ее съел – очень голодный был. Вообще-то драконы четвероногие, но когда в них вселяются призраки, встают на задние лапы, а передние лапы у них тогда превращаются в руки.
Одним из призраков, пришедших в этом драконе, был Бывший Принц. Разогнав придворных и до смерти разодрав короля, снимая с него корону и мантию, дракон сел на трон и задумался.
На этом веселая часть истории заканчивается. Вы еще не можете превращаться в Других, но вы уже умеете перевоплощаться. Перевоплотитесь в этого дракона. И не забудьте, что все его призраки стали единым целым.
«Ну вот, теперь я пообедал решеткой главных ворот, заставил всех заткнуться, нашел теплый халат и сел в удобное кресло. Но чего-то мне не хватает. Королевской печати? Какой вздор.
Моя гениальность больна. Может быть, она хромает, может быть. Она простужена. Но ясно. Что она болеет не тем же, чем я.
Наука – это зверь, который обязательно хоть что-нибудь, да съест. Но это маловероятно, скорее всего, наука съест нас всех. Когда-нибудь. Когда? Когда-нибудь.
Что же я сижу, как дурак? Какая дрянь у меня на голове?»
Зубастый и клыкастый, серебряный с алмазными коронками обруч, кувыркаясь, полетел через весь тронный зал, мимо ковров и гобеленов. Под венецианскими люстрами, над мраморным полом, и выбил витраж с крестоносцем в стрельчатом окне, отступившем за две колонны.
Дракон спрыгнул с тронного возвышения, и, через анфиладу пустого дворца. Отправился к выходу.
Он шел по брошенному городу, расшвыривая опрокинутые телеги и бочки, пиная рассыпанные арбузы и радуясь тишине.
«Вот и моя лаборатория. Вот этот дом со шпилем, дверь в подвал. Попробовали бы они меня оттуда выгнать, такого, каков я есть теперь. Да еще забрать мои приборы и минералы за неуплату долга».
Дракон спустился по скользким ступеням. Вдохнул знакомую гниль и стал разбирать колбы.
«Однако, куда я забрел? Зачем я в этом подвале? Мой дом напротив, наверху, в мансарде мой клавесин. Если его еще не продали. Скорее, к нотам!»
Дракон поспешно взбежал по тем же ступеням, одним прыжком перемахнул узкую улицу и взлетел на третий этаж по лестнице.
«Дверь заперта. Как смели запереть ее? Хозяин, верно. Старый жид, сбежал с ключом».
Ударом хвоста дракон вышиб тростниковую дверцу. Которую прежде называл «папирусом», хотя теперь об этом не помнил. Клавесин стоял на месте. Белесые завитки на его панелях издавали душераздирающие вопли.
«Собака! Ободрал все украшения, всю позолоту. Подарок Графа! Да он теперь звучать не будет! Все разнесу!»
И принялся крушить сухое дерево стен. В пять минут все было сделано. Дом Дага Себлаба лишился мансарды. На заваленной обломками площадке сиротливо торчал ободранный клавесин.
Дракон беспомощно и устало оглянулся. Впрочем, это вздор, драконы никогда не устают, особенно если они полны призраков.
«Что же это грохнуло?»
Дом напротив треснул, осел и распался, как карточный домик.
«Я поставил Мантикорна рядом с Вервольфом – и моя лаборатория взорвалась. Но как я мог поставить их рядом?»
В ответ на его вопрос, не желая отставать от горнов и тиглей. Клавесин скрипнул и развалился на трухлявые рейки и досточки.
Дракон грустно, волоча хвост, поплелся обратно во дворец.
«Жизнь течет из разбитой трубы,
Из лопнувшей. Из сломанной трубы».
На дворцовой площади люди робко выглядывали из-за углов и ставней – бледные лица из темных углов. Горожане возвращались в город.
Дракон шел править ими, с каждым шагом чувствуя себя все более готовым к этому.
«Я покажу вам. Что такое Власть».
Теперь попробуйте перевоплотиться в следующее существо. Кто устал, может выпить этого отрава. Да, прямо из кипящего котла.
Несмотря на то, что я не родился девочкой. Во мне душа ведьмы.
Ведьмы пляшут, водят кругом песню, но танец их глаз иной – он носится где-то за тридевять миров, в другой вселенной.
И манит, и уводит за собой.
Боги глаз моих, бесы ушей моих, перебивайте их. Сделайте так, чтобы я не видел и не слышал их. Сделайте так, чтобы я молчал. А если не можете, то присоединяйтесь к ним, вторите им, сливайтесь с ними – рвите меня, как яростные псы желаний. Они мои сестры и я их сестра, несмотря на то, что я не…
У меня душа оборотня. Но я не оборотень. У меня страсть зверя. Но я не зверь. У меня мысли дракона. Но я не дракон.
Кто я?
Ответ не бежит. Догоняя мечущийся беспорядочно, но несущийся к обрыву. К бездне, к пропасти вопрос. Ответ тихо следует за вопросом и появляется из-за дрожащей его спины, едва тот созреет для крика.
Едва созрел вопрос – а он уж тут как тут. Подкрался – и напал. Не дал побегать, порезвиться. Повеселиться, посходить с ума – забрал все радости последние вопроса.
Зачем сходить с ума? Затем, чтобы взойти на ум иной. Что за беда нам в царской смерти. Царь умер? Царь-то ведь не шут – тот час же сыщется другой. Шута вот надо поискать. И не разбрасываться ими – плохими, грязными и злыми. Шута ведь можно не найти. А царь? А царь всегда в пути.
Ведьмы пляшут вокруг костра. Он очень белый в этой тьме. Такая ночь знает только белые звезды и Луну. Сейчас обе Тверди – земля и небо – равны. И та черна, и эта. Третьи, четвертые, пятые цвета – только на пестрых одеждах ведьм.
Костер создает Ветер. Ветер играет шарфами и лентами. Ведьмы творят Танец Цвета. Без них мир остался бы первозданно контрастным, разделенным на ненавидящих врагов. Или еще хуже – едино, абсолютно серым. Ведьмы же умеют так запутать Сути, что не поймешь, где друг, где враг, где зло и где добро.
Мне пора обратно в будущее – и моим молодым ведьмам тоже.
Я люблю вас, молодые ведьмы. Я – самая прекрасная из вас. Я знаю, вы мои. Я голоден. Станьте Одной.
Ты слышишь свой Голос? Пусть даже безмолвный. Но льющийся в тишину, пробивающийся из нее родником света во тьме. Я научу тебя звать все вещи по их именам. Это просто: Вещи, Имена…
Ты слышишь, как что-то отзывается твоему ничем не замутненному Источнику?
Это голоса твоих сестер. У каждой ведьмы есть сестры. Миллионы сестер.
Вы слышите, как ваши голоса сливаются в Ведьмин Глас? В Глас всех вечностей. Миров, вселенных и времен? Все ведьмы вездесущи.
Не нужно факелов, ваши глаза горят ярче. Они – как звезды. Они гораздо ярче, чем огонь.
Снимите грязь облупленных заржавевших доспехов. Я голоден. Я поведу вас к Вам. Я сделаю вас Вечными. В каждой из вас вложено сердце птицы. Так придумайте же себе крылья! И летите за мной.
Мы окунемся в космический ключ. Сверкающий точками государств - и вы станете невидимыми, всевидящими богинями. Каждая ведьма может стать богиней, если захочет. И Тайны откроются вам. Тайны! Какая ведьма не подскочит в восторге при этом слове инее хлопнет ошеломленный воздух раскрывшимися вдруг, из ничего, крыльями. Хоть и похожи они на крылья драконов, птеродактилей и вампиров, но ничего непрозрачного в них нет. Где же они были раньше? В горбу, который таскает на себе каждая ведьма, часто даже не зная о нем. У каждой ведьмы есть волшебный, призрачный, никем не замечаемый горб. Каждая ведьма чувствует тяжесть своего горба. Именно он и становится в Конце ее гробом. Какая ведьма не хочет летать? А какая ведьма не желает избавиться от своего горба, если знает о нем?
Я знаю про свой горб. Я говорю вам – это крылья, их нераспустившийся бутон. Тем, кто летает, нельзя обойтись на земле без горба. Крылья даны не для того, чтобы плакать о них. Летите за мной, молодые ведьмы. Вы прилетите к самим себе.
-Ты вернулся, - сказала Часовщица.
Я молча разглядывал расписанную глазами и крыльями стену обители ведьм. Глаза были голубые, зеленые, серые, карие, черные, белые – всех оттенков. Крылья – только белые.
-Ты уже рассказал им, как ты победил Короля-дракона? – спросила моя завещательница, небрежными пассами руки заставляющая марионетки дергаться на один шаг и четверть оборота.
Я попытался прочитать дьявольскую латынь на золотом диске. Куклы парили над ним, не каясь золота.
-Еще нет.
-Победи его прежде. Чем ты им расскажешь об этом.
Шрам на моей ладони чмокнул, и одно из Ок Зареалья глянуло на меня недобро, но обнадеживающе. Я не старался разгадать значение этого взгляда. Я просто утонул в мглистой мути Ока и вынырнул в Городе Дракона.
Дождь, кажется, решил остаться здесь навсегда, а четверг стал бесконечным. Мокрые сумрачные шпили укоризненно торчали над домами, похожими на мусорные ящики. Верхняя твердь превратилась в хлябь, скользкую, сопливую, ревущую. Велико же должно быть ее горе!
Я ничего не имею против четверга и ненастье мне очень нравится. Но прохладный дождь приятен после жаркого Солнца.
Люди в Городе Дракона повадками смахивали на крыс – шныряли из одной норы в другую, серые, согнутые. Не хватало им только длинных голых хвостов. В общем, эта погода – не для этого города. Он потерял свои цвета. Он потерял своих ведьм. Огонь, которым правит Дракон, дает больше тени, чем света.
Я закрыл глаза и увидел его – на троне, Повелителем Царств, в высочайшем из поднебесных чертоге. Глазницы его были пусты. Огонь горел в них двумя сверхновыми звездами. Ниже трона стояли его псы. И в их глазах горели звезды. Те, у кого в глазах звезды, страшны и жестоки к тем. У кого в глазах цветы. Звездноглазые знают только одну Истину, которая не имеет цвета – ей все равно, чем умыт восход и чем окрашен закат. Эта Истина не знает ни восходов, ни закатов, ни черного, ни белого, никаких радуг. Ей все равно.
Все радуги плетутся ведьмами. Когда умрут цвета. Умрут и ведьмы. Не станет ведьм – не станет ни цветов. Ни радуг. Там. В Загрядущем, Дракон уже убил нас всех. Теперь мне нужно то же сделать с ним сейчас.
Я превратился в обезьяну – сначала Внутренне, затем и Внешне. Драконы никогда не обращают внимания на обезьян. Они не обращали внимания на обезьян миллионы лет. Даже тогда. Когда у них еще не отвалились крылья. Обезьяны хитро прокрались мимо и обогнали Царей Мудрости. Их теперь и не узнать – они стали людьми, а часть – чертями. Нынешние обезьяны не настоящие, они не могут стать кем-то другим, они разучились говорит с камнями и деревьями. А многие – даже различать цвета. Те, прежние, различали цвета лучше, чем нынешние люди. Именно они придумали плести радуги. Радуга – это так весело, радуг всегда не хватает, когда их некому плести. Именно те, прежние обезьяны, придумали Превращение. Они превращали разные вещи. Именно они стали первыми оборотнями. Именно они были первыми ведьмами.
Трудная задача – сделать из осколков настоящее зеркало, но именно это мне и предстояло. Иначе как я перейду в То, Что За Ним, если у меня не будет поверхности раздела миров? Без зеркала мне не выбраться из Мира Отражений обратно в Мир Вещей.
Все цвета и цветы – творения ведьм. Зеркало – это цвет брака стекла с амальгамой. В этом цвете я бодаю лбом свое отражение. Отражения тоже созданы ведьмами – как и тени. Весь наш мир создан ведьмами по образу и подобию своему. Ведьмы обходятся без богов. Боги – это через чур амбициозные ведьмы с манией величия, ставшие бессмертными.
Мы, ведьмы, открыты всем Силам и любому Знанию. Мы знаем, что есть миры, в которых голубое небо – символ смерти и ада, а огонь принадлежит раю. Еще в таких мирах есть Адский Свет и Райская Тьма.
Огонь – цвет брака воздуха с вещами.
Огонь – отражение рождения и гибели мира.
Костер – это огонь на цепи. Не бывает ручных костров. Все они стремятся разорвать свои цепи. Демоны живут в огне, как рыбы – в воде.
Зеркало – цвет брака стекла с амальгамой.
Зеркало – отражение самого себя. Оно тоже населено демонами, и новые демоны появляются в нем, когда оно видит что-то новое.
Магия – цвет брака света и тьмы.
Магия – отражение мира.
Она – сплав огня и зеркала, в ней демон реальный отражается в демоне иллюзорном, и уже невозможно понять, кто из них кто.
Мир – цвет брака истины с иллюзией.
Мир – отражение несуществующего.
Он состоит из структуры и хаоса. В каждой структуре есть доля хаоса. В каждом хаосе есть доля структуры.
Свет и тьма – просто маски. Их надевают все, кому вздумается. Иногда они сами надевают друг друга. Кроме них. Нет ничего – все остальное придумано ими. И их тоже нет. Нет даже меня, хотя мне все это снится.
Грезы сражаются из-за того, что их кто-то завел маленьким часовым ключиком, хотя завести их было некому.
Это просто игра. Игра. Ради которой меня, часть Несуществующего, вызвали из небытия и наделили сознанием.
Именно поэтому в нашем мире так много символов смерти. Иногда кажется – наш мир целиком состоит из одних только символов смерти.
Иллюзиям придана реальность – иначе игра остановится.
Из всего этого следует: дожди должны идти по четвергам, а четверги не должны длиться вечно.
Мы сблизились и невидимая черная сеть с кривыми ячейками оплела нас – но мы об этом не знали. Мы поймали друг друга в мутном омуте. Настоящей бездонной дыре, которая пробила обе тверди – мы обрели друг друга в колдовстве.
А теперь моим молодым ведьмам предстоит превратиться в очередной персонаж старой истории.
Она колдовала над пробегающей мимо нее озорной водой ручья. Она лила в него из зеркальных колб радостное настроение, которое пенилось, медленно смешивая свой пурпур с прозрачными струями. Вдохновение принималось ручьем более радушно и быстро сливало с ним свою лазурь. По капле падало в поток приворотное зелье. Зеленое, как кровь одной из разновидностей драконов, оно исчезало без следа.
А потом она кормила оленей, говоря им что-то в чуткие ласковые уши. И они уже пили из ее ладоней и внимательно слушали. Только раз они вздрогнули от упавшей на них тени чьих-то крыльев – и слушали дальше.
Волосы ее врастали в мир, как корни – вот и сейчас они впились в оленей. Проколов их шкуры и добрались до могучей оленьей крови. И глаза ее изменились: зрачки стали уже и заострились. А кольца вокруг них перешли из зеленого в стальной цвет, а белки посинели…
Когда-то эти локоны обвили мою шею и вцепились в меня. А когда они вышли из моей плоти, то от их проникновения не осталось никаких следов.
Олени ничего не чувствовали – они внимательно ее слушали.
С детства ей не везло. Даже подкова, подвешенная на счастье над дверью, срывалась и падала ей на голову, когда она входила в дом. Она всегда ходила с шишками на голове.
Если это – люди, то я не хочу быть человеком. Человек – самая безумная из всех обезьян.
Но пора рассказать о наших призраках. Люди – существа такой природы, что достойны всего, что с ними случается.
Первого призрака породил Несбывшийся Принц. До Срока он был примерным и богобоязненным наследником. Но в шестнадцать в него вселился демон и открыл ему глаза. И увидел принц, что любезные придворные – наглые и льстивые твари; что милые кузины – похотливые самки, метящие в будущие королевы; что добрая и сердечная матушка ждет не дождется смерти его отца, чтобы вертеть своим сыном, как рулевым веслом. И стал он Един В Трех Лицах, а вернее – в Трех Образинах. И до такой степени он изнурил свой двор и родственников даром, от которого не укрываются никакие подоплеки, что они сговорились, и отравили его, не дожидаясь, пока выродок станет королем. Но если уж кому суждено взойти на трон, то он взойдет на него, пусть даже мертвым.
Второго призрака породил Менестрель. Дочь герцога любила его и отравила, зная, что не сможет выйти за него замуж, и не желая, чтобы он достался другой.
Третьего призрака породил Алхимик. Много золота отлил он всем сильным мира сего из городских помоев. Так много, что больше им уже не требовалось. Они не могли допустить, чтобы он обогатил кого-нибудь еще, особенно их врагов. Его отравили.
Первый был слишком проницателен, второй – слишком красив. Третий – слишком умен. Таким не место в нашем мире, основную часть населения которого составляют люди простые, уродливые и глупые.
Трижды отравлен был он, но все же вернулся в свой город. Он так вернулся, что теперь уж нет в живых ни одного из его отравителей. Так воздалось отравителям. Но не должно же воздаваться за них и всему нашему миру! Хватит с нас уже и семикратного четверга.
Храм, в котором совершались ведьминские церемонии, располагался, как и должно, в тихой безлюдной местности. Во время служб он был всегда закрыт и не доступен для непосвященных. В любой другой момент каждый мог войти в него. Иначе откуда брались бы новые ведьмы?
Впрочем, некоторые из посвященных не считали его лучшим из созданного в своей традиции. Весь мир нам храм, говорили они. Но этот храм – храм в храме, отвечали другие. Лесные пни нам алтари, лампада нам Луна, возражали строптивые. Но вы же не можете изготовить пни и луну, и властвовать над ними, отвечали им. Ибо этот храм являлся местом, откуда ведьмы управляли миром.
Перед совершением обряда храм каждый раз освящался и очищался заклинаниями от злых сил и от лишнего света. Свет кричит слишком громко и яростно. Тьма шепчет внятно.
Зал, предназначенный для Действия, не имел ни мебели, ни украшений – за исключением престола, установленного на восток. Престол обтягивался белым саваном. На нем лежали атрибуты: свечи, меч и лампа.
Во время магических служб ведьмы стояли в круге, и только одна из них имела право голоса. Остальным надлежало превратиться в Великих Немых. Круги защищали ведьм от вызванных ими Сил. Круги не чертились. Они рисовались кровью Рекущего. Все в них стояли лицами к центру и никто не смел обернуться - посмотревший себе за спину убивал и себя, и тех, кто стоял с ним в Кольце. Рекущий был устами тьмы.
Форма круга менялась в зависимости от дня и часа, от милости или ненависти духов, им покровительствующих. Начерченный контур не оставался неизменным – линии ползли, как змеи, изменяя круг, и по изменению можно было судить об окончательном решении Сил Мира.
Теперь крыша храма обрушилась, а стены горели. Тела ведьм обоего пола, павших при защите святилища, лежалее в пожаре, как головешки – черные, длинные и безучастные, словно и они были бревнами, одними из тех, что держали свод этой веры.
Мне пришлось смотреть на разрушение храма – того самого, в котором меня произвели в ведьмы, того самого, в котором я провел немало ночей, побывав на каждом месте в круге. Более того, я отдавал команды шлемолобым солдатам в мундирах из собачьей кожи.
Мне ведомы все страсти, все желания, все пороки. Для ведьмы лучший способ уцелеть во времена инквизиции – это стать инквизитором.
Я взял ее за руку. Она была прекрасна, тысячу раз прекрасна. Я посмотрел на нее, отведя наваждение. Она оказалась уродлива, тысячу раз уродлива. Такова она – жизнь.
Ни одна вера не является истинной.
Для того, чтобы заколдованный дракон вышел на свободу, надо, чтобы кто-нибудь его увидел. И взгляд станет ключом, отпирающим темницу Сил и Заклинаний. Самое лучшее заклятие – взгляд. Он может карлика превратить в великана, а великана – в карлика. Он может заставить тролля стать камнем, а камень – троллем. Он может все. Магия взглядов – моя любимая магия. Гораздо более любимая. Чем магия клинков и даже магия слов, или магия струн, или магия радуг. Возьмите любое понятие – за ним кроется его магия. Вот магия красок – я накладываю их на холст причудливыми изгибами и извилинами, коленами и корягами – корнями смысла. Я накладываю их на холст и они говорят со мной – ведь они живые. «Меня сюда!» - пищит красная. «А меня не в этот, меня в другой угол!» - пронзительно, как маленькая девочка, вопит голубая. «Да ладно уж, брось меня куда-нибудь, где побольше места между контурами», - ворчит зеленая. Все они ползают в моем ящике, и нити тянутся от них к моим пальцам. Шевельнул мизинцем – полезла вправо, шевельнул большим пальцем – полезла влево. Согнул средний палец, на котором тускло мерцает череп, скалясь звездами из глазниц и клыками из пасти – встала на дыбы. Я вижу их зубки, но все равно, им никогда не перегрызть моих нитей. Сейчас я оживлю золотую краску, королевскую, и распишу небо и воинов ее ажурными узорами – и убью всех своих марионеток. Обожаю, когда они вешаются и делают себе харакири.
Когда дракон стремится к свободе, то позади него остаются только хаос и разрушение. А стремится он к ней всегда, так и не приближаясь к ней, несмотря на всю драконью мощь. Изо всех драконьих сил он несется к ней. Но она для него – только рябь на воде, только Солнце над миром. Не достичь, кто бы ты ни был, хоть дракон, хоть призрак, хоть человек. Зачем нужны драконы? Чтобы не застоялся пруд, чтобы лень не обернула его болотом. Драконы взбалтывают воды мира. Драконы в нашем мире – разрушители и сеятели хаоса. Может где-то, в других мирах, они спокойны, мудры, поэтичны. Но только не у нас. Наше пространство для них – клетка, а мы и наши дела – пыль на ее прутьях. Сколько бы нас не стряхнулось – все не убудет. Ибо прутья этой клетки целиком состоят из пыли.
Дракон встает на задние лапы только тогда, когда он населен призраками. И не опускается на передние, пока он населен ими.
Мои глаза впитали Солнце и стали им – глазницы до краев наполнились густым ослепительным светом.
Я никогда не вижу снов. Я их создаю и насылаю другим. Я – снотворец. Я никогда не сплю. Днем я один, ночью я совсем другой. Днем мною владеет Левый Свет, а ночью – Правая Тьма. Когда мое правое полушарие бодрствует, левое отдыхает. И наоборот. Я – как дельфин, ходящий на двух ногах. Во мне две личности, два разума, два сознания. Дело в том, что я не землянин. Мой род прилетел с далекой планеты и привился к диким пляшущим джунглям ведьм. Мой род пришел из будущего.
Там, на моей неземной родине, люди днем мирны и тихи, разводят скот на зеленых лугах и живут в домах на столбах (луга заливает водой по меньшей мере три раза в год). Чем богаче и важнее владелец, тем выше его столбы. Таким никогда не приходится прятаться от милости воды на чердаке – а другим случается забираться и на крышу, если их столбы оказываются коротки. Столбы спасают от воды.
Ночью включается другое полушарие. Оно зовется Обратной Стороной Солнца. И тогда люди бесятся – бесы просыпаются в них и рвут скотину и друг друга, и ломают столбы. А утром люди удивляются произошедшим ночью разрушениям, убийствам и задранному скоту. Кто мог это сделать, если все спали и хищников здесь нет? Не знают бесы про людей, и люди не знают про бесов. У каждых – свой мир. У одних – Солнце и привычный уклад, омрачаемый только тем, что скот по утрам боится хозяев и плачет. У других – кровавая Луна, существующая только в их глазах и постоянные нелепые постройки, мешающие играм, и жертвы, запертые в загонах, и какой-то лабиринт, о предназначении которого они не задумываются – это просто место для игр.
Вот откуда появился мой род – Род Инквизиторов. Все в нем в тот или иной период своей жизни побывали магистрами, командорами, кардиналами, а то и святыми.
Вот откуда появилась на Земле инквизиция. Разумеется, она пришла из космоса. Все инквизиторы Земли связаны с космической инквизицией. Они ее миссионеры и наместники. Их власть лежит не на странах и морях. Их власть лежит на тех, кому принадлежат и страны, и моря, и армии. И золото, и слово. Их власть лежит на всем. Она – контроль. Она забот и мук преумножения не знает. В игрушки детские она не балуется, хотя охотно меняет маски, образы, личины. Она чиста. Она – власть в чистом виде, когда берется все, что попало в прицел стальных и пристальных, глубоко запавших в глазницы глаз. Ее приказы исполняются беспрекословно.
Я помню, как я когда-то был единорогом. Все единороги являлись когда-то людьми. Мне очень захотелось стать единорогом – и я стал им. Моя переносица зазудела, разогрелась и из кости стал расти рог – витой и острый. Я чувствовал, как кости со лба и верхней челюсти смещались к нему и засасывались в него, как в воронку. А ткани, увлекающиеся за ними. Делались корнями рога. На затылке увеличивалась пустота – туда росла шея. Меня согнуло, я упал на четвереньки и стукнулся копытами о пол. Я очень долго был единорогом – целых семь месяцев. А потом я еще три года время от времени превращался в него.
Но, в конце концов мне надоел быть единорогом. И я обратно трансформировался в человека – опустошенного, циничного, пустого. И уже не брыкался от радости, не скакал, полный счастья до такой степени, что оно дымом шло из моих ушей.
Я больше никогда не буду единорогом.
Мой друг – Олле-Лукойе. С ним вместе мы снотворцы. Он дольше был хозяином всех снов. Его лицо обожжено кошмаром, а один из зонтиков он надел на голову, как шляпу. Второй же выбросил вообще. У него очень длинные стальные пальцы. Они острее бритв. Они – ножи. Он ими раздвигает дрему, рвет ее и режет. Так что от ее наряда остаются лишь лохмотья-лоскутки. И принца можно сделать нищим.
Он очень стар. Он вечен. Он являлся инкам, римлянам и египтянам – в привычном им обличьи, в образах их страшных богов и демонов. И комедиантам средневековья он являлся – Арлекином в маске. И властелинам Века Раздвижения Сфер – как превращение из их же отражений в зеркалах.
Но гораздо раньше, миллионы лет назад, он снился первым ведьмам. И человеком, и саблезубым тигром, и волком, и драконом.
А вокруг бродят тени – бессмысленные, бесцветные, ненужные, голодные. Но кто-то должен насытить их голод, дать им цвет и плоть – воплотить их, сделать их реальными. Сам я не могу это сделать. И тогда мой друг, вечный Олле-Лукойе, помогает мне. Но он все делает как-то по-своему, не так, как хотелось бы мне. И я не доволен собой – он давно уже стал половиной меня. Но когда тень становится реальной, мне уже все равно, потому что я сам стал реальным вместе с ней, и больше того – я сотворил ее так, что она смогла стать реальной. И вместе с ней я заново создал себя, запихав больное привидение в еще не изношенный труп, и приклеив его к этому трупу – изнутри, тенью.
И я пришел к Королю-Дракону.
-Что тебе нужно, инквизитор? – спросил он меня.
-Ваше Величество, - ответил я, - я уничтожил все, противное разуму, совести и порядку. Остались только Вы.
-Подожди, - вяло махнул мне лапой с трона Дракон, - я еще не выиграл своей последней войны. Потом ты можешь сжечь и меня.
-Победителя?
-В твоих кострах всегда оказываются победители, - сказал Дракон и, помолчав, добавил:
-Дракон не может умереть, не победив.
-Ваше Величество, Дракон вообще не может умереть.
-Ты так думаешь? – печальной горой посмотрел на меня со своего черного, огнеупорного трона Дракон, уже раскалившийся до красна, как и все драконы, долго пробывшие на суше. Вышел он тварью, похожей на крокодила, а вернется белым, как мел. – Во всяком случае. Я попытаюсь умереть.
Но я-то знал, что это ему не удастся.
-Значит – последняя война? – спросил я.
-Последняя война, - ответил он, закашлялся и выдохнул облако огня.
Некогда воины ловили в омутах дракончиков и держали их в клетках. Если дракончика дернуть за хвост – он поперхнется и выплюнет пламя. Дракончики скоро умирали, но служили очень эффективным оружием. Так появились первые огнеметы.
В отличии от взрослых драконов, дракончики могли умереть довольно легко, оставив после себя небольшой, всего с кочку, вулканчик.
Я сеятель. Я сею слезы. Почти все ведьмы – сеятели слез. Без слез невозможно Смотреть. Ничего не видно. Слезы как линзы телескопов – притягивают все далекое и мелкое.
Если бы я был художником, то никогда бы не продавал своих картин. Наверное. Это невозможно – ведь тогда надо быть призраком. Поэтому я никогда не стану художником.
Недавно в мой дом прибежал юный, недавно произведенный кардинал, застенчивый, как девушка. Красная мантия и шапочка-купол очень шли к его нежному румянцу, понятия не имеющему о цирюльнике. Такие шапочки очень хороши на лысинах и прекрасно держатся отступившими на края головы волосами. За какие заслуги этот юноша стал кардиналом?
Я подождал, пока он отдышался и выпалил:
-Ты читал мой новый трактат?
-«О вреде купцов и уличных торговцев»?
Ненавижу уличных торговцев. Но они, как тараканы – их не выведешь патрулями. Все щели замазать невозможно. Но даже самому большому куску сыра приходит конец.
-Значит, ты предлагаешь, чтобы они доносили друг на друга?
-Да!
-В таком случае. Скоро можно будет спокойно ходить по улицам. А тебе их не жалко, Карди?
-Что ты! Это ведь просто стирание пыли с старинной мебели. Это как уборка, только грязь сожрет себя сама. Можно будет каждый день устраивать шествие во главе с Девой Марией, парады крестоносцев. А по вечерам – веселые карнавалы в честь Марии Магдалины. Орденские приемы.
Ненавижу Святую Церковь. Но она. Как свет – пролезает в любую дырку. Наглее света ничего на свете нет.
Утром в переулке я почему-то остановился рядом с нищим, сжавшимся в темном углу. Я никогда не подаю нищим. Я никогда не ношу мелочи. «Кто остановил меня?» – удивился я. И услышал доверительный скрипучий голос:
-Знаешь, как разговаривает Дьявол? Каждое слово он произносит другим голосом. Потому что у него нет своего.
Я повернулся, чтобы получше рассмотреть этого оракула. Но угол оказался пуст – только грязная мышка что-то пищала. Убегая прочь. И хвост ее извивался змеей. И глаза ее, когда она зыркнула на меня, показались мне змеиными.
Неладно что-то в доблестной Столице.
Король-Дракон на троне тлеет.
Велик наш Дракон!
Никогда. Страна Никогда.
Я – неверлендер.
Вокруг изображен Город Дракона – плоские фотографические декорации. Они поворачиваются вместе с моей головой – поэтому я не могу поймать окружающее на том, что оно плоское.
На горизонте – остров Досвидань.
Я молчу. А в ответ – пустота.
И самое страшное из всех когда-либо виденных мной превращений: декорации становятся объемными, как фотографии, делаясь выпуклыми, разбухают и раздвигаются в стереоснимки. Только на миг при этом образовались щели – узкие, длинные, вертикальные. Много щелей. И в каждой – неземной, нечеловеческий глаз с переливающимся кольцом вокруг зрачка. Щели плавно изгибаются – и глаза вместе с ними.
Они смотрят!
Ощущаю себя мертвой куклой, в черном плаще с капюшоном, пустой и темной внутри. Иду по неосвещенному каменному коридору.
Они смотрят.
Глухой, словно из бочки, бас:
-Знаешь, как разговаривает Дьявол? Каждое слово он произносит другим голосом. Потому что у него нет своего.
Я повернулся к стражнику, но он оказался пустыми доспехами и развалился на гремящие железные части от одного моего взгляда.
Я вошел во внутренние ворота. Прямо передо мной на троне мрачн восседал Дракон.
Осуществленная возможность – это ворота, наглухо закрывшиеся за спиной. Гораздо интересней смотреть через все свои ворота, пока они открыты. Но невозможно выйти сразу во все ворота, имея всего лишь одно тело. Поэтому я раздвоился. Один я беседовал с Драконом. Второй я отправился к Кадур.
Вечная, она купалась в вечном дожде вечного четверга.
-Ты могла бы выбрать более приятный день недели, - сказал я ей.
А она обернулась толстым барсуком и притворилась, что она на самом деле – он.
Горят костры на улицах и площадях. Горят костры и в Городе Дракона. На вертела насаженные души шипят от жара, брызжут красным соком и кричат. Они кричат нестерпимо дико. Но все вокруг костров привыкли к диким крикам и не слышат их. И крик души не заглушает негромкого беззлобного смешка. Люди стали привычны к пламени, к Дракону, ко мне, к дождю и к четвергу, который длится вечно.
-Им волю дай, они Христа зажарят!
-Верно. Нам волю дай, зажарим и Христа.
С центральной площади, из самого огня, пронзительным безумным голосом, который только я услышал, хоть и стоял шагов за пятьдесят, вернее, так мой взгляд придвинуло, на самом деле я не менее, чем шагов за двести стоял, обозревая площадь – мне еретик сказал пылающий:
-Знаешь, как разговаривает Дьявол? Каждое слово он произносит другим голосом. Потому что у него нет своего.
И с этими словами он рассыпался на мощи, и те обуглились стремглав.
Я знаю сам, что Дьявол не умеет говорить, как человек. Он у людей слова ворует – из них свои он речи составляет. Они нам непонятны, потому что он думает не так, как человек.
Но почему же дождь костры не гасит?
Не хочет дождь гасить свои костры.
С некоторых пор я верю только черным предсказаниям. Да, в мире полным-полно чудес. Но все они злы. Разве можно напугать адом того, кто был рожден в нем и прожил в нем всю жизнь? Ад после смерти? Он похож на то, что было до нее. Если мне суждено отправиться в ад, то я буду жить вечно и никогда не умру. Скорее меня можно напугать раем. Можно ли променять один день в раю на всю вечность ада? Можно ли ответить, когда говорят:
-Достаточно увидеть рай и умереть. В аду ты будешь жить вечно.
А может быть, по ту сторону тверди еще хуже? Нечего соваться туда. Лучше положить еще один слой хрустальных кирпичей, становящихся невидимыми, как только их грани примыкают к граням других таких же кирпичей. И еще надежней отгородить себя от рая.
Я каменщик. Я подневольный каменщик. Я возвожу бесконечную стену тверди – единственной, истинной, реальной. Все бесконечные стены и башни. Всю крепость на границе, которой нет. И сам я лягу в эту стену последним кирпичом.
Я не верю в рай. Я никогда не видел ангелов. Я видел только переодетых чертей и перекрашенный, задрапированный светом ад. Я не верю в рай.
Я не верю в добрые пророчества.
Надеяться хорошо тогда, когда твои надежды осуществляются.
Я верю только в злые чудеса.
Двуглавы единорогий орел с монетного герба шепнул мне:
-Я и есть это чудо.
Но гибкий зеркальный змей съел его и сказал:
-Я не верю в чудо, напечатанное на монете. Даже если оно злое.
-Знаешь, как разговаривает Дьявол? – спрашиваю я его.
А в ответ – пустота, звенящая бессмысленным и злобным взглядом несуществующего ничего на все. Что есть и чем-то является.
Не смотря на то, что я не женщина, во мне – душа ведьмы.
Ведьмы пляшут, водят кругом песню, но танец глаз их иной – он носится где-то за тридевять миров, в другой вселенной. И манит, и уводит за собой.
Боги глаз моих, бесы ушей моих – перебивайте их, убейте их. А если не можете, то вторите им, сливайтесь с ними. Сделайте меня настоящей ведьмой.
Они мои сестры и я их сестра.
У меня восприятие оборотня. Но я не оборотень. У меня желание зверя. Но я не зверь. У меня помыслы дракона. Но я не дракон. Кто я?
Кто я-я-я? Я.
Ответ не бежит, догоняя мечущийся куда попало – к обрыву. К бездне, к пропасти вопрос. Он тихо следует за ним и появляется из-за его спины, как только тот созревает для крика.
Вопросы созревают, как плоды на дереве познания. Ответы – рты, съедающие их. Они нападают на созревшие вопросы, не давая им порезвиться, повеселиться, посходить с ума – отбирая все радости вопросов.
Зачем им сходить с ума? Затем, чтобы взойти на ум иной. Что за беда нам в царской смерти? Царь умер? Царь-то ведь не шут – помрет, тот час же сыщется другой. Шута вот надо поискать. И не разбрасываться ими – плохими, грязными и злыми. Шута ведь можно не найти. А царь? А царь всегда в пути.
Я уже говорил это вам, мои маленькие ведьмы. Теперь вам придется превратиться в ту, которой не везло, в ту, которая колдовала. За тройной защитой: светом, тьмой и льдом – это стало реальностью. Если мы сочиняем истории, а мир сочиняет нас, то значит, он сочиняет и эти истории.
-Я не женщина, я – ведьма. И он не мужчина – он ведьма. Для вас у нас нет иных Имен, есть только имена. Для вас мы – Ведьмы. Мы не животные, мы не производим того, что дает животные плоды. Мы творим Магию. Поэтому все равно, кем была рождена ведьма – мальчиком или девочкой. По крайней мере в этом мы равны. Если мы творим Магию вместе – это дает нам одинаковую силу. Тот, кто сильнее, отдает свою силу тому. Кто слабее. Еще мы берем свои Силы из небес, из родников, из льющихся из морей прошлого в горы будущего львиных потоков, из своих чародейских пещер. Можно отдать всю силу. Можно забрать всю силу. Чтобы быть ведьмой, нужно родиться ведьмой. К этому приговаривают на Суде Богов и Сил, Колес и Тьмы, Льда, Пламени и Света, Айсбергов, Пустынь, Солнц, Лун, Планет и Звезд. Миров, Времен, Религий, Нравов – зачатие и рождение определяются всем этим – Бытием. И если суждено родиться ведьмой, то невозможно ею не стать – так, через страх и боль нежеланный дар делает ведьму злой. У нас достаточно проблем и без злых ведьм, Безымянных. Их имена сгорают вместе с ними. Они мертвы и тем не менее, творят. В глазах их стеклянные луны. Мы – настоящие, истинные ведьмы. Мы сжигаем в них ведьм. Но обычный огонь только делает их сильнее – они пожирают его, всасывая всем телом, кусками отправляя в рот. Наш огонь призрачен, его увидишь, лишь закрыв глаза. Закрыв глаза, мы видим то же, что и с открытыми глазами, но в паутине, в клетке вечнолунного чародейства. Наш мир – в его сетях. Оно переливается из цвета в цвет, как из одной посудины в другую.
Странно скрипит на струнном переборе чья-то дверь. Кто-то костлявый, белый, открывает ее, идет к нам. На плече его лежит клинок – двуручный, обоюдоострый, извивающийся, подобно змее. Он не спокоен, лезвие его словно волна. Клинок живет своей особой жизнью. Он – мутной стали, блеск его, как кобры взгляд. Неведом и таинственен наш гость.
Мы никогда таких гостей не звали и не просили приходить их к нам.
Гость, что же ты подаришь нам?
Голос его – будто скрип незапертой двери. Он оставил ее открытой. Каждый гость приходит к нам через свою собственную дверь. И наши невидимые колокола звонят, предупреждая нас об их приходе.
Так говорила она вам, потомкам, в обители ведьм, вечная ведьма Кадур.
Последнее ваше перевоплощение будет кратким.
Я был одним из призраков Короля-Дракона. Он не знал, что так близко от него оказалась ведьма. Я взял с собой ту, что пела оленям, и мы пришли к нему. Всего два слова сказал я ему:
Закон Ведьм.
Потом мне пришлось убить Кадур – силами, лежащими по ту сторону Льда. Так завершилось все.
Дождь кончился. Дракон покинул город. Он торопился добраться до Драконьих Омутов, пока не стало совсем сухо. Он так торопился. Что помчался мимо Мертвого, возвращающегося по дороге в ад, которая есть в каждой голове, бубнящего свою речь-кольцо:
Я хочу, чтоб на бумаге тень моя казалась бесконечной.
Я хочу, чтоб на бумаге тень моя была подобна Солнцу.
Я хочу, чтоб на бумаге тень моя другие тени съела.
Я хочу, чтоб на бумаге тень моя волшебно пела,
Распадалась бы на строчки и на литеры-кусочки.
И последней каплей тени я хочу поставить точку.
Никогда не смейте превращаться в этого заводного безумца.