(Продолжение)
11.
Из кабака товарищи направились домой к Фёдору.
- Вот, мама, Семён поживёт у нас пока? - сказал Фёдор, отряхиваясь в сенях сам, и, помогая, стряхнуть снег с пальто Семёна.
- Ладно. Пусть живёт, - сдержанно ответила та, и, повернувшись спиной к пришедшим, вошла в избу. Товарищи вошли за ней.
- Ты не смотри, что она будто недовольна. Это - характер такой. Вот, сюда проходи. Здесь, у нас, комнатка небольшая, но чистенькая. Располагайся.
Семён оглядел комнату. Она и впрямь была именно чистенькой. Окошко закрывали весёлые занавески из набивного ситчика. Обои на стенах были кремовыми с мелкими розовыми цветочками. Часть русской печи, которая приходилась на эту комнату была аккуратно побелена. Металлическая кровать с кружевным подзором и боковинками была не мала и не велика, а как раз такого размера, чтобы свободно спать одному человеку. Рядом с кроватью стоял столик, накрытый вышитой льняной скатёркой. У двери были вбиты гвозди с тремя деревянными вешалками на них. Два табурета размещались подле столика, а две цветные тканые дорожки на полу окончательно завершали уютную атмосферу этого милого гнёздышка.
- Очень хорошо! - удовлетворённо произнёс Семён, и, совсем не по чину, прямо в подряснике плюхнулся на покрывало, скрипнувшей всеми пружинами, кровати.
Запрокинув руки за голову, по-хозяйски, бывший семинарист сказал, как о давно решёном: "А завтра с жильцами на мой дом уговоримся. Да?".
- Да, да, конечно, - часто закивал Фёдор, уже прикидывая, как бы ему отпросится у хозяина на завтрашнюю половину дня, потому что нужно было к этим жильцам ехать в соседнее с городком сельцо.
- Ну, давай, брат. Устал я. Разве что только поужинаю и сразу лечь.
- Да, да. Сейчас ужинать будем. Минуту, и позову.
Фёдор бочком вышел из комнаты и уже за дверями можно было слышать его хозяйский голос: "Матушка, ужинать собирай".
Ужинали, как обычно в большой комнате за широким столом под образами. Стол был объёмист, широк, крепок. За таким столом запросто, без тесноты могли собраться десять человек, а если поужаться, то поместились бы и все пятнадцать. С одной стороны стола была широкая лавка, под которой стояли всякие короба с крупами и другими припасами. Ширина лавки была такая, что взрослый человек мог бы удобно лечь и ночевать. С другой стороны - скамья, не такая широкая, но дубовая, крепкая, длиной во весь стол. Под образами и с противоположной стороны стояло по малой скамейке на двух человек. Поскольку семья была небольшая, то накрывали только противную от образов часть стола, обозначив это пространство льняной скатертью.
Скатерть эту Серафима Матвеевна, мать Фёдора, не только сама ткала, а сама и нить пряла и лён трепала и чесала. Потом носила тканые холсты на последний снег под весеннее солнце у тихой речки когда уже кругом были прогалины. Бывало, бабы пойдут полоскать бельё, а она, тогда совсем ещё юная Сима, девка на выданье, с ними - холсты переворачивать. Обольёт их речной водой и снова сушить. И становились эти длинный куски ткани уже не серыми а белыми. И мечталось Симе, девке на выданье, что приданое у неё будет самолучшее, что сразу поймут, мастерицу взяли, а не валявку какую.
Хотелось ей за Фрола выйти, парня плечистого, да синеглазого, а сосватали за Петра, кряжистого, стеснительного увальня. Смирилась. Против воли родительской не пошла.
Не то, чтобы Петр был плох, а был он никаков. Порядки в семье заводила свекровь, женщина суровая и едкая. Под ней ещё три невестки ходило. В семье её мужа всё парни рождались. Отделились они только тогда от родителей, когда Федьке, первенцу, был уже шестой годок. Сразу после сенокоса срубили обыденно* просторный дом на краю села. Тут и пригодились Серафиме её холсты да вышиванья, подушки, да одеяла. Уж супруг у неё был обшит лучше всех. Да и у самой на каждый подобающий случай был свой наряд, чин по чину, а не абы как. Льняные холсты... Вот и скатёрка была оттуда, от той весны, от счастливого девичества, а не от несчастного замужества. Сгодились ей на беду три траурных наряда - до девятого дня, с девятого до сорокового, и с сорокового на год. Всё по чину, как положено...
В тот год, когда ушли они на отдельное житиё, родилась у них девочка, вся красавица, в мать. Назвали Евдокией, Дуняшей, значит. А ещё через год утонул Пётр. Тут-то и оценила Евдокия, насколько близким и необходимым стал ей, казалось, не любимый супруг, как драгоценны были его молчаливые подарки на все праздники, ежедневная помощь по хозяйству. Смирный был, к рюмочке не прикладывался, с мужиками не баловался, чужих баб не щупал. Такого справного ещё поискать. Всё у них во дворе и в избе было ладно, надёжно, аккуратно сделано. Скотины держали полный двор. Двух коров, двух телят, овец за десяток. Кур, гусей и уток не считали.
Осталась со всем этим Серафима Матвеевна одна, да с двумя детками на руках. К родителям возвращаться не хотела. А вздохнув на вдовью долю, всё продала, да и подалась в город на подёнщину. И кухаркой у господ бывала, и нянькой, и скотницей, а вот в последнее время в кабаке посудомойкой, откуда сынок её, Фёдор, отправил домой на покой с хозяйством управляться, да Дуню к рукоделию приучать.
Сватался к ней тогда Фрол, который тоже к тому времени овдовел, супруга в родах умерла. Да только занял в сердце его место Петенька, занял навсегда, как будто из внешней опоры во внутреннюю обратился. Если у неё на душе был какой туман или огорчение, то она всегда к нему, пусть и по ту сторону мира этого, обращалась за советом и поддержкой. И всегда он на её сердечный зов откликался не то, чтобы голосом, а как бы ясной мыслью, что делать и как поступить.
Вот и сейчас смутно у неё было на сердце, что Семён этот у них поселился. Тревожно так, что и не сказать. А Петенька её утешал: "Погоди, потерпи, всё само устроится, минет, только потерпи".
Серафима Матвеевна накрыла ужин: чугунок с картошкой достала из печи, из подполья хрустящих огурчиков, да квашеной капусты, груздочков еще захватила. Маслица в горшочке с верхней полки там же прихватила. В буфете под тряпицей курочка отварная из щей лежала - тоже на стол. Поставила четыре чистых глиняных миски, положила подле деревянные ложки. Всё справно, всё хорошо. Потом принесла кипящий самовар от печи и чашки расписные с блюдцами, голову сахара, щипцы. Варенья сливового в чашке добавила, да мёду липового рядышком. Оглядев всё хозяйским взглядом, громко позвала: "Вечерять прошу!".
Фёдор с Семёном вышли из комнат одновременно. Семён быстро прочёл молитву. Только сели за ужин, как дверь распахнулась и в избу влетела Дуня, раскрасневшаяся в цветном платке. Быстро скинула у дверей валенки и шубейку: "Ой, у нас гости?! Небось, Федька кого-то привёл!".
- Ты помолчала бы, стрекоза. Давай к рукомойнику, и за стол. Где бегаешь? Уж на дворе темно, - заворчал притворно Фёдор на свою любимую сестрёнку.
- Носила к модистке кружева. Маменька послала, - и Дуня кивнула головой на подушку для плетения кружев и коклюшки на ней.
- Да. Наши-то вологодские кружева по всему миру знаменитость. Небось уже вовсю мастерица? - осведомился Семён, одновременно разглядывающий девочку-подростка, которая уже понемногу начала оформляться в девушку.
Синие глазищи, пшеничного колоса цвет волос убранные в толстенную косу, вздёрнутый носик, едва заметные веснушки, тонкий стан и насмешливые аккуратные губки предстали во всей красе под самодельным абажуром из керосиновой лампы.
- А хороша у тебя будет сестрёнка! - восхитился Семён.
Стрекоза метнула на него быстрый взгляд и заняла место рядом с матерью. И за весь ужин так и не подняла глаз на гостя, хотя ей страсть как хотелось рассмотреть его получше. Она заметила только одно, что юноша был очень красив.
- Вот, Дуняша, Семён пока у нас поживёт в твоей бывшей комнатке.
- А мне что? Пусть живёт, - густо покраснев ответила Дуняша, застыдившись даже того, что на кровати, где некогда спала она, будет спаать какой-то незнакомый юноша. Показалось ей всё это неловким, неправильным и даже каким-то дерзким.
- Ну и хорошо. Благодарствую за трапезу. Помолимся. - и Семён торжественно встал на молитву, чем вверг бедную Дуняшу в ещё большую неловкость и смущение.
После молитвы с большим облегчением она убежала в спальню, которую делила со своей матушкой. И, стараясь, не прислушиваться к тому, о чём беседовали Семён и Фёдор, пока мать убирала со стола, в страшном смущении сердца взялась за вышивание, чтобы хоть как-то успокоится.
* обыденно - за один день
(Продолжение следует)