Я убил своего друга.
Не знаю. Не знаю, как вам сказать. Это правда. Да. Я убил своего друга.
Мы были лучшими друзьями. Не разлей вода, так сказать. Я любил своего друга. Лучшего друга. Единственного друга. Надеюсь, что он тоже меня любил. Потому что я действительно расправился с ним и мне нисколько не жалко его. Но больше у меня не будет друзей. Никогда.
Мама говорит, что я всегда был необщительным мальчиком. Не скажу, что страдал дистрофией, но я был худ и тонок, как спичка. Мама говорит, что даже в самые жаркие дни она одевала меня в штаны, а не в шорты, так как ей было стыдно перед соседями и перед всем двором за мои ноги-палки.
Во дворе меня все равно никто не любил. Дети издевались надо мной. Называли худым очкариком. Не водились и не играли со мной, но чуть что, их агрессия сразу направлялась в мою сторону. Они всей гурьбой, чуть завидев меня, мчались со всех ног навстречу, выкрикивая обидные обзывалки. Я убегал от них. Они играли. Я нет. Я спасался. Я действительно думал, что они когда-нибудь просто убьют меня. Просто так. За то, что я есть.
Кстати, в садик я не ходил. Не знаю почему, не помню. Дети в группе тоже были злыми и воспитатели не питали ко мне особой любви. Помню один случай, произошедший в садике за завтраком. Я не любил молочную кашу и не терпел молоко. Не знаю почему. Мама никогда не варила мне молочных каш, и познакомился я с ними только в садике. Дома я завтракал мизерным кусочком хлеба и кружкой чая с сахаром. В саду меня пытались накормить молочной кашей. Я не помню, из чего она была сварена. Но она была до ужаса сладкой, противной, отвратительной. Я набрал немного варева на кончик ложки и запихнул в рот. Прожевал. И мне не понравилось. Воспитатели тщательно следили за мной, так как я был новеньким. И когда я отодвинул подальше тарелку и принялся за чай, воспитательница с широкой ненатуральной улыбкой приблизилась ко мне. Она не подошла, нет, приблизилась, как будто бы подплыла из глубин океана невиданных кошмаров. Она потрепала меня по голове и предложила съесть еще пару ложек: «Что-то совсем поклевал мало, как птенчик» - сказала она. Я сказал, да, как там вас зовут, как птенчик. Мне не нравится. Я не буду больше. Но воспитательница была другого мнения. Она сказал, что, в таком случаи, покормит меня. Я промолчал. Она набрала целую ложку каши. Заполнила ложку до краев. «Открой ротик» - сказала она. И я открыл. Каша заползла ко мне в рот. Я попробовал прожевать её. Варево смешивалось со слюной, бултыхалось в моем рту. Я старался не глотать. «Открой ротик». Я открыл. Вторая ложка внутри. Каши уже так много. Я попробовал сглотнуть и тем вызвал рвотный рефлекс. Каша выстрелила из меня, заделав все вокруг – меня, стол, воспитательницу и даже пол. Больше я в садик не ходил.
Жили мы с мамой одни. Не знаю, что случилось с моим папой, но мама говорила, что он стал космонавтом и улетел в космос. Надолго. И я ей верил, пока однажды в наш дом не заявился какой-то бритый дядька, чье тело покрывало множество забавных синих рисунков. Кресты, церкви, лица каких-то тетенек. Он улыбнулся мне доброй, но беззубой улыбкой и протянул китайскую дешевую машинку. «Здравствуй, сына» - сказал дядька. И я расплакался. Мама прогнала того дядьку и больше я его не видел. Мой папа, наверное, все еще в космосе.
«Чтобы покупать тебе игрушки, маме нужно ходить на работу. И чтобы платить за квартиру и за всё-всё-всё» - говорила мне мама, когда я канючил и не отпускал её работать. Мне было одиноко и страшно. Мама была моим единственным другом. «Ты мог бы оставаться с бабушкой – говорила мама, - но она живет в другом городе, милый. А на няню денег не хватает». И она уходила. На целый день. И я оставался дома. На целый день! Это было похоже на безумие, теперь-то я понимаю. Я то плакал, то вдруг занимал себя чем-нибудь, вроде игры с воображаемыми друзьями. После того, как я однажды вечером рассказал маме про своего друга Игоря, она всерьез забеспокоилась. Игорь жил в моем шкафу с игрушками. Всю ночь он, бедный, прятался от мамы там, а когда утром она уходила на работу, вылезал оттуда и забавлялся со мной. Мы были хорошими друзьями, наверное. Игорь нашептывал мне всякие странности, вроде того, где лежат спички и мамина туалетная вода. Он велел мне разлить духи и поджечь. «Давай, приятель, будет до усрачки весело!» - говорил он. Но я его не слушался. И правильно делал. Кто знает, где были бы мы с мамой сейчас, если бы я внимал советам Игоря.
Мама, узнав об этом, покачала головой и даже всплакнула. Она сказал, что я бедный, очень бедный и несчастный ребенок. Утром, уходя на работу, она изловила домовую мышку, такую приятную, тепленькую, и посадила её в трехлитровую банку. Мама сказала, что теперь мышка будет моим другом и не даст мне скучать. Я очень сильно обрадовался. А Игорь огорчился. Когда мама ушла, он вылез из шкафа и был очень разозлен. Он заговорил голосом Карлсона: «Собака? Черт возьми, мышка? Мышка разве лучше чем я, малыш?!». Я сказал, что, по-видимому, да. Мышь ведь, говорю, настоящая, а ты, нет. Игорь очень, очень разозлился. Он сказал, что откусит сраной мыши голову. Я заслонил собой банку и приготовился драться. Игорь лишь рассмеялся и набросился на меня. Пока мы боролись, банка опрокинулась и мышь убежала. Игорь рассмеялся, сказал, что я придурок, и забрался в шкаф.
Я рассказал все это маме. И она не на шутку взволновалась. Даже хотела вести меня в больницу, но передумала. Она договорилась с соседкой – толстой бабой Тасей, которая была похожа на огромный танкер и с трудом переволакивала свои толстые больные ноги, что баба Тася будет ненадолго выводить меня на улицу и целый час сидеть со мной в квартире. Я обеспокоился, я не любил бабу Тасю. Любил ли я кого-нибудь кроме своего единственного настоящего друга и мамы? Не знаю. Наверное, нет. Все остальные люди мне не нравились. И я им тоже.
Баба Тася заходила за мной в одиннадцать часов утра. Мы прогуливались с ней до хлебного киоска, где она покупала хлеб. Шли до газетного киоска, где она покупала желтую прессу, шли на базар, где шатались непонятно зачем с четверть часа и возвращались во двор, где уставшая баба Тася, устроившись на скамеечке, утирала свое толстое потное лицо платочком. Она постоянно жаловалась на свое здоровье и неудавшуюся жизнь. И пахло от неё, как и от каждого пожилого человека, за собой не следящего: грязной кожей и застарелым потом, кошачьим пометом, дешевой туалетной водой. Затем, она отводила меня в квартиру и сидела со мной какое-то время. Я постоянно молчал. Я не мог играть при посторонних. Баба Тася, глядя на меня, говорила, что я «звезданутый». Что это значит, я не знаю. Комплимент, наверное, какой-нибудь.
Игорь появлялся все реже и реже. Становился все прозрачнее и, в один прекрасный день, он просто не вышел из своего шкафа. Хотя мы уже и не были друзьями, я все равно забеспокоился. Открыл шкаф и тщательно осмотрел его. Игоря не было. Он больше не приходил.
Я стал старше и помощь бабы Таси уже не требовалась. Я пошел в школу. Помню первое сентября, нарядных девочек с бантами и цветами, смирных мальчиков, радостную, но, в то же время, опечаленную маму и первую учительницу.
Школа мне сразу не понравилось. Было в ней что-то не здоровое и, казалось, везде пахло молотым черным перцем. В классе было много тех, кто обижал меня в детстве. Множество знакомых лиц. Помнят ли они меня? Я понял, что да, помнят, после того, как один пацан сказал, глядя мне в глаза: «Здорово, конченный! Все еще любишь играть в догонялки?» и показал мне кулак.
Уроки мне нравились. Там было, необычно. Мы рассаживались по группам и учительница учила нас то буквам, то цифрам, то какому-то окружающему миру. Мне это нравилось. Не нравились мне мои одноклассники. Как и я им.
Первое столкновение произошло на перемене. Учительница куда-то удалилась, а несколько хулиганов, посовещавшись, решили, что неплохо бы меня проучить. Они сломали два моих карандаша и линейку, немножко поколотили по ребрам и наконец, заставили бегать от них по коридорам начальной школы. Они меня убьют, не сегодня так завтра, решил я. И все рассказал своей маме.
Мама моя лишь качала головой и всхлипывала. Он сказала, что я какой-то ненормальный. Что никто нигде меня не любят. Она схватила мен за плечи и трясла, трясла, трясла, все время повторяя, на что я такой родился. Я молчал. Я не плакал. С мамой такое бывает, нужно дать ей немного успокоиться и лезть обниматься. Она непременно обнимет меня, а я уткнусь в её теплую шею. Все будет хорошо.
Так и было. И на следующий день мама пришла в школу. Она все рассказала учительнице и та наказала тех хулиганов. С тех пор меня дразнили еще и ябедой и ненавидеть меня стало еще больше школьного народу.
Мне разонравились и уроки. Какой в них смысл, если их я разделяю с моими одноклассниками? Они ненавидят меня и я чувствую это постоянно. Когда мочусь в школьном туалете, когда ковыряюсь в тарелке в столовой, когда прыгаю на физ-ре я чувствую, что меня ненавидят. Чувствую, что все мои враги собрались сзади меня и дышат мне в спину, готовясь толкнуть меня, ударить, размозжить мой череп.
Однажды все изменилось. В первом классе был такой замечательный предмет, как динамический час. Это такой тридцатиминутный урок, когда не надо было учиться, а надо было поливать цветы в классе, играть в какие-нибудь игры или гулять на улице. И в тот осенний непогожий день мы вышли в школьную ограду.
Я ни с кем не играл, тихо сидел на скамеечке и смотрел, как остальные ребята резвятся. Я тоже их ненавидел, и они это знали. Только я один, а их много, и моя ненависть делилась между ними всеми. Они же направляли свою ненависть полностью на меня одного. Это страшно, уж поверьте мне. И вдруг я увидел его. Он лежал ничком на соседней скамейке, метрах в тридцати и являл собою жалкое зрелище. Его как будто слишком побили, ударили по голове очень больно. Я подошел поближе. Бедный мальчик аж позеленел. Я увидел, что на его лбу огромный коричневый синичище.
-Будешь меня пинать, как тот мальчик? – спросил он как-то отрешенно.
-Нет, что ты. – Сказал я. – Только не я. Я знаю, как плохо, когда тебя обижают.
-Как тебя зовут? – он присел.
Я назвал своего имя и спросил его.
-Гриша. – Сказал мальчик, улыбнувшись. – Будем дружить?
Я согласился. Это изменило мою жизнь. Навсегда.
И были мы с Гришей, не разлей вода. Я всюду брал его с собой. И он меня тоже. Мы говорили о всяких вещах, умных и не очень. Играли вместе на детских площадках, дурачились. Он даже перевелся в мой класс, хотя до нашего знакомства учился в параллельном. И он тоже никому не нравился. Учительница, казалось, вообще его не замечала, а ребят старались побить. Он был слабее меня, и меньше, хотя я был в классе самый хилый и худой. Я старался не давать его в обиду. Дети смеялись над нами. Тыкали в него пальцем и обзывались, пробовали бить Гришу. Но я защищал его. И били меня.
В начале второго полугодия, мама решила, что в моей жизни нужно что-то менять. Она сказала, что раз уж в школе я более менее прижился, то нужно отдать меня еще и на тренировки. Я спросил на какие, и она ответила, что в секцию тхеквондо. Она сказала, что это очень хорошая секция. Что если я позанимаюсь в ней немного, то научусь драться, и больше меня никто обижать не будет. Мама сказала, что я смогу дать сдачи. Мне нравилась эта идея. Я рассказал о ней Грише. Он был рад за меня. Он тоже хотел пойти на тхеквондо.
Тхеквондо – это такое, знаете, корейское единоборство. Занятия проходили в школе для больших ребят, неподалеку от нашего дома по вечерам. Мама сказала, что мы сходим посмотреть, как занимаются другие ребятишки, и если мне понравится, то я тоже смогу заниматься. Тренером у них был какой-то худой жилистый дядька. Я понимал, что он еще молод, но у него были какие-то жуткие глаза воина. Голос его был тих, но все слушались. А кто не слушался, того он бил скакалкой по жопе. Это называлось «банка», потому что после удара на заднице оставался огромный синяк, как от банки, наверное.
Мне понравилось. Ребята там сначала долго бегали, потом разминались, садились на шпагаты. После всего этого собирались в круг, как-то странно садились (мама говорила, что по-турецки), а двое выходило в центр круга. Тренер давал какие-то команды на непонятном языке. Мальчишке становились прямо, прижимая руки вдоль туловища, кланялись друг другу и вдруг начинали лупить друг друга ногами. Я подумал, как хорошо было бы отлупить так моих обидчиков.
Я стал заниматься тхэквондо. Было сложно, но мне нравилось. Пока не дошло дело до спаррингов (так назывались то действа, когда двое кланялись, а потом лупили друг друга ногами). Тут же какой-то мальчишка хорошенько отдубасил меня, даже попал два раза по голове. Но я ничего не говорил маме. Я хотел стать сильным. Хотел сам научиться лупить всех. Ничего у меня, конечно же, не вышло.
Я отзанимался где-то недели две, когда Гриша сказал, что тоже придет заниматься. Я сказал, что с радостью провожу его.
Мы пришли на тренировку. Гриша сказал, что хочет сначала посмотреть. Я усадил его на скамейку, а сам пошел заниматься. В конце занятий, тренер указал на Гришу, и спросил что это такое, чье это. Я сказал, что это мой друг Гриша, что он тоже хочет заниматься. Стальные глаза тренера заставили сжаться Гришу и придавили к полу меня. Я подумал, что сейчас он на всякий случай пропишет нам с Гришей по три банки на каждого. Но он потрепал меня по голове, рассмеялся и велел идти домой вместе со своим другом. Все, вроде бы, обошлось.
Мы тренировались как могли, мечтая отомстить своим обидчикам. Тренер больше не обращал внимания ни на меня, ни на Гришу. Все шло хорошо, только Гриша всё норовил спрятаться за меня. Он не хотел драться. Он боялся. Я спросил, чего же он боится. Он сказал, что боится умереть. Я рассмеялся и назвал его дураком.
Гриша, внезапно, бросил заниматься. И в школу он больше не ходил. Я искал его повсюду, день ото дня и нигде его не было. Я решил, что Гриша заболел. Но это было не так.
Однажды, я нашел его на детской площадки своего двора. Он слабо раскачивался на качели. Я подошел к нему, и спросил, что случилось. Гриша сказал, что больше не пойдет на тренировки. Он сказал, что ему очень страшно. Я велел ему не валять дурака, а он загрызался. Я сказал, Гриша, друг, ты дурак. Нет в этом ничего страшного. Смотри. И я толкнул. Он упал с качели, покатился по песку. Лицо его было разбито. Он набросился на меня, обозвав сукиным сыном. Я не знал, что такое сукин сын, но все равно оскорбился. Мы повалились на землю и тузили друг друга, остервенело и очень долго. Гриша побеждал меня. И я воспользовался запрещенным приемом. Я укусил его…
Гриша закричал. Из щеки его полилась кровь. Я чувствовал, как она стекает по моему подбородку, пачкает куртку. Но мой друг оказался очень вкусным. Я не мог остановиться. Я объел его лицо. Когда я понял это, все было кончено. Во рту моем было вкусно и кисло-сладко. Ничего вкуснее я в жизни не ел. Я посмотрел на мертвого Гришу и понял, что он – всего лишь огрызок зеленого яблока…