КНИГА ВТОРАЯ Краткие истории из жизни Виктора Бирюли,
Завидовского охотника, рассказанные им самим, по случаю. Самого близкого и душевного друга Рины Грушевой.
1.
От составителя.
У моего мужа в юности был друг Жорж Самсонович Коробочка. Дальневосточный Геракл. Он имел семь жен (в разное время) и 21 ребенка. По профессии он был врач-невропатолог — вместе с мужем закончил в 1968 году Хабаровский медицинский институт. По призванию Коробочка был художник. Необыкновенными моральной и физической силами обладал Жорж Самсонович. И, когда служил в Советской Армии, и когда учился в ХГМИ, — не было ему равных в различных видах спорта. А друзей и возлюбленных у него была тьма тьмущая. Но всерьез он не принимал ни спорт, ни возлюбленных, да и к друзьям относился избирательно. Постоянства у него, пожалуй, ни в чем не было. Так, придет в какую-нибудь спортивную секцию, немного позанимается, и бросает: «Ничего мне эти тренировки не дают — ни силы, ни ловкости!» Женится, обзаведется квартирой, детьми и имуществом (он много работал всегда на тяжелых работах — грузчиком в городском холодильнике, где таскал на себе целые коровьи туши, кочегаром в котельной сутками и т.п.) и разводится. Семьям отдавал все заработанные деньги, деля между ними их поровну и живя на стипендию. Не прихотлив был в пище и одежде...
Как-то, когда он уже работал главным врачом в одном из приамурских поселков, послали в этот поселок на стажировку 14 девушек-выпускниц медицинских училищ. Местные власти поручили Жоре устроить их на жилье и питание. Не долго думая, постелил он матрасы в огромном рентгеновском кабинете, а на матрасы — постельные принадлежности, и всех сразу, таким образом, обеспечил жильем. Завтрак, обед и ужин получали они бесплатно в больничной столовой. В первую же ночь пришел он проверить, как они устроились на ночлег. Да и остался ночевать с ними. Всю ночь провел. Переспал с каждой, десять девушек лишил невинности. Все девушки были довольны и все в Жору влюбились безрассудно...
Как-то приехал мой муж к нему в командировку труп вскрывать (был он тогда судебно-медицинским экспертом). «Утонул местный рыбак Олочи, нанаец. По окончанию экспертизы, гостеприимные нанайцы не только нас изрядно напотчевали всякими национальными кушаньями и русской водкой, но и с собой дали воз свежевыловленной кеты-икрянки.
Повезли мы с Жорой мешки с рыбой — хотел с друзьями в городе поделиться — да лошадь застряла в болотине. Было это в начале августа, в тайге, температура за 30 градусов и палящее солнце сквозь кроны деревьев достает своими лучами-мечами по темечку! Хотел я выбросить мешки с рыбой, чтобы лошадь смогла выйти из трясины, да Жора — против: «Зачем добру пропадать?» Распряг лошадь, взвалил ее себе на плечи и, пронеся метров тридцать, поставил на твердую почву. Потом вернулся, запрягся в телегу вместо лошади и телегу вытащил из болота...»
...Всю свою трудовую жизнь врача-невропатолога Жорж Самсонович Коробочка проработал в разных поселках на Дальнем Востоке в низовьях Амура. Когда ему исполнилось 50 лет, устроил он себе именины. Гуляли до поздна. Жора рюмку только пригубливал слегка, все гостей ублажал. Когда проводил домой последнего гостя, сел в кресло, улыбнулся и умер.
Похоронили его у самой дороги, на кладбище Николаевска-на-Амуре. Когда идут сильные дожди, то могилу Жоры заливает водой полностью, так, что на поверхности остается только одна красная звезда надгробной плиты.
...Всю свою взрослую жизнь, Жора рисовал одну картину, на холсте 2Х3 метра — копию, «Переход Суворова через Альпы». Так и не успел дорисовать...
Мой муж гордился дружбой с этим человеком и никогда его не забудет. Внешне он очень был похож на Пьера Бузухова, в исполнении Сергея Бондарчука в картине «Война и мир». Близорукий он был. Зрение -10!
Но речь пойдет в дальнейшем не о нем, а о его сородиче Викторе Бирюле, который и по сей день проживает в поселке Завидово Тверской области, не далеко от дачи нашего Президента, в доме, который достался ему по наследству от его бабушки.
Познакомился мой муж с ним три года назад, когда увлекся вдруг охотой и вступил в охотничье общество поселка Завидово. Мы сразу подружились. Внешне он совсем не похож на Жоржа Самсоновича Корбочка. Бирюля — кучерявый, чернявый, как цыган, длиннющий. Лицо благородное, как у гусара с огромными черными усами. Зрение стопроцентное, видит даже ночью, как кошка. У Бирюли на сегодняшний день всего третья жена, и детей тоже трое. Охотится Виктор с 5 лет, если не врет. Стреляет всегда без промаха, будь-то утка, белка, заяц, кабан или лось. Вот на медведя охотиться, как не странно, боится. Меня же поразил Бирюля своими историями. Как ни встретимся, даже если мимоходом, без новой истории не уйдешь! А на охоте во время привала рот его не закрывается, язык не останавливается. У слушателей — кто бы они ни оказались, рты тоже не закрываются — поражают воображение рассказы Виктора Бирюли! В поселке считают его «боталом», другие — «балагуром»... Мой муж решил записать некоторые его истории, а я пересказала в этой книжке, о его самой близкой и душевной подруге РИНЕ ГРУШЕВОЙ.
Рассказывал свои истории Виктор Бирюля, где придется. На привале после охоты или рыбалки, на берегу Московского моря. В лесной хижине. Во время застолья. В бане, в том числе и в парной, когда его кто-нибудь из друзей живописно отхлестывал двумя вениками сразу... Вот и сейчас, когда пишу эти строки, живо вижу его красивое и одухотворенное лицо (хоть икону с него пиши!). То в отблесках костра, ночью, на берегу Волги, то в отблесках красного пламени камина у меня на даче, то в желтом полумраке предбанника, где он сидит на корточках у печки и рассказывает, а вода веселыми струйками стекает с его лица на плечи и волосатую грудь, распаренный, расслабленный, умиротворенный... То в тусклом освещении восковых свеч, зажженных на могиле его друга ночью — ночью друга убили, по ночам его Бирюля и навещает в дни поминовения. Разное освещение и вроде бы разные лица. Но одно в многоликом Викторе Бирюле всегда и везде присутствует непременно — одухотворенность. Духовный человек Виктор, хотя в Бога верит с присущей славянину оглядкой: «Может быть — есть. А, может быть, нет. Я Бога сам не видел!»... Итак, начинаю...
Второй раз Виктор женился, увел жену от мужа. Увидел ее через плетень своей усадьбы, остановил соседку, два дня так, через плетень, поговорил с ней, и увел к себе в дом. Также, через плетень, увел. Через год бывший муж его второй жены поскользнулся, упал и ударился головой о рельсы железной дороги, да так, что мозги вытекли на землю. Хоронил его Бирюля, ибо родных у мужика не было. Потом удочерил его ребенка. Первая жена Виктора тем временем вышла замуж за хорошего парня, который усыновил ребенка Бирюли. Только год первая жена Виктора со своим мужем прожили. Мужик тоже поскользнулся и попал головой под пресс. Голова в лепешку. Умер без мук. Его тоже пришлось хоронить Виктору, потому что Виктор был очень дружен со своей первой тещей.
Когда Бирюля женился второй раз — бедным был. И жену взял без приданого. Но, в свадебное путешествие все же поехали. Неделю пилил по избам дрова тупой дедовской пилой, и заработал, таким образом, деньги на поездку в Ленинград.
Когда идет Бирюля на кладбище, то навещает, прежде всего, могилы двух своих отцов. Жили-были два брата. Один женился на матери Виктора и стал его кровным отцом, но, через год умер. Через два года, мать Бирюли вышла замуж за родного брата своего мужа. Отчим усыновил и воспитал Виктора, став, таким образом, его вторым кровным отцом.
После посещения могил своих отцов, Виктор идет на могилы мужей своих жен... Народу в последние годы на завидовском кладбище — тьма тьмущая. Весь поселок собирается, и стар, и мал, и кто в расцвете сил. Разодетые, как на большой праздник, оживленные и торжественные, чинно, не толпясь, идут завидовцы на могилы своих, родных и близких, усопших. Едят, пьют водку в оградках целыми семьями, выплескивая немного спиртного на могилки к изголовьям схороненных. Кто-то сказал как-то, сидя в оградке Бирюли, показывая на толпы разодетых односельчан: «Культ смерти это!» Виктор подумал немного и уверенно ответил: «Нет. Это не культ смерти. Это — оживление смерти...».
Бирюля любил мыться только в настоящих русских банях, рубленных, сосновых. И печка чтоб была как надо, то есть, чтобы бздануть можно было от души. Всякие модные подделки под сауны или бани из кирпича, Виктор на дух терпеть не мог. Но свою баню почему-то не строил... Ходил по субботам в бани друзей (а у него их — целый поселок!), по — очереди. Топил баню непременно сам и свои дрова, березовые с собой прихватывал. Когда баню готовит, то каждый час обязательно докладывает и хозяину бани, и всем, приглашенным помыться, как идет процесс... Про русские бани он говорит так: «В русской бане не тело моешь, а душу отмываешь от скверны... Из души шлаки должны выйти».
Виктор любит выпить в компании интересных людей, которые не зря на свете живут и которым есть, что рассказать о прожитом и былом... Правда, слушать Бирюля не любит, ибо любит сам поговорить на разные темы... Как-то оказался Виктор в компании, где никак не мог привлечь к своим историям внимание окружающих. Несколько заходов сделал — все безрезультатно, не слушают! Тогда он громко начал рассказывать, как напился он как свинья, упал лицом в лужу прямо на станции, среди людей, что ожидали электричку и уснул. А маленькая дочка Бирюли стояла над ним, горько плакала и теребила за шиворот: «Папка, просыпайся, домой пойдем!» Врал Виктор беспардонно, ибо никто никогда пьяным в стельку Бирюлю не видел. Зато, все приумолкли, и это вранье слушали с открытыми ртами...
Виктор хорошо знает лес. Читает следы зверей в любое время года без ошибки. Охотится на всех и вся и где хочет, не считаясь, заповедник или нет. В отношении завидовского заповедника у Бирюли свои резоны. Почему сановным чиновникам и иностранным гостям Президента можно охотиться в заповеднике, а ему, Бирюле, коренному жителю Завидово, нельзя? С этим запретом он не согласен и в расчет его не принимает. А поймать в лесу Бирюлю — легче иголку в стогу сена найти. Семья Виктора всегда с мясом. Не убивал Виктор лишь медведя. Был единственный случай, когда вышел Бирюля на медведя (было это в лесу за Тверью). Только вскинул карабин, как медведь встал на задние лапы во весь свой рост, а передними бьет себя по груди, словно говорит Виктору, «стреляй, что же медлишь?» Вот это-то и не понравилось Бирюле. Убийцей, а не охотником себя вдруг почувствовал он. У этого медведя, к тому же, глаза были печальные, и смотрел он прямо в глаза Виктора, как человек! Постоял так несколько минут Бирюля напротив медведя. Потом, повесив ружье на плечо стволом к земле, медленно повернулся к медведю спиной, и пошел. Пройдя несколько шагов, оглянулся — стоит медведь на прежнем месте и машет лапой Виктору на прощанье.
Кабанов же Бирюля убил за свою жизнь сотню, не меньше. Один-на-один выходил не раз на вепря. Никакого зверя Виктор не боится... Боится он лишь... зайцев! Да, самых обыкновенных зайцев, которые водятся в Тверской области. А в Завидово по нахалке на огороды прибегают, капусту и морковь воровать. Такую историю про зайцев рассказал Бирюля.
Пошел как-то Виктор зайцев к ужину пострелять. Не долго искал их, напал на русака, выстрелил и не убил, ранил. Подошел к подранку, протянул к нему руку, а заяц, что лежал без движения, истекая кровью на голубой в сумерках снег, как даст задней лапой по тулупу Бирюли, и распорол его, а под тулупом был ватник — и ватник тоже (!), от живота до шеи, как казачьей шашкой! И кожу живота и груди Виктора тоже вспорол! Если бы не изловчился Бирюля и не дострелял зайца в падении, то второй задней лапой заяц бы Виктора прикончил, выпустив наружу все его внутренности... А через месяц заяц и тоже подранок, задрал кавказскую овчарку соседа Бирюли. И тоже, притворившись умирающим, задними лапами, порвав псу живот и вспоров грудную клетку. С тех пор Виктор ходит на зайца со свинцовыми пулями... О зайцах Бирюля может рассказать много самых неожиданных историй. В Завидовских угодьях и русаков, и беляков много. Вот как-то гонял он русака по полю, устал. Остановился, смотрит, и заяц тоже в метрах ста от него остановился! Получается, что играл он с Виктором, а не убегал от него по-настоящему. Стоят так Бирюля и заяц и глаз друг с друга не спускают. Изловчился Виктор, вскинул ружье и только хотел выстрелить, как заяц исчез! Снег на поле лежал толстой коркой и свободно выдерживал человека. Подошел Бирюля осторожно, не опуская ружье, к месту, где сидел заяц. Видит — яма! Заяц, видимо, подпрыгнув, пробил кору снега и ушел под снегом. Вышел он из-под снега лишь у оврага, что за 300 метров от входа. Под снегом, как крот под землей, тоннель прорыл!
В лесу Завидовском находится известный на весь мир заповедник. Там разместилась Правительственная Дача. Когда-то охотился в этих местах В.И.Ленин, и пришлось ему в непогоду заночевать в лесу. Выстроил он для этого на скорую руку шалаш. Потом, Никита Сергеевич Хрущев на месте ленинского шалаша построил себе дачу, провел через железную дорогу, вдоль Московского моря (Иваньковского водохранилища) автодорожный мост. Этот мост и сейчас называется «хрущевским». Там, на Правительственной даче в разное время побывали видные зарубежные деятели: Эйзенхауэр, Де Голь, Индира Ганди, Фидель Кастро, Янош Кадор, Владислав Гомулка, Гам Аль Абдель Насер, Гольда Мейер, Гельмут Коль и многие другие. Брежнев управлял СССР и всем социалистическим содружеством из Завидово. Отличная дорога проложена от Ленинградского шоссе до Правительственной Дачи. У поселка Завидово на этой дороге стоит пост ГАИ, не пропускающий в правительственную зону посторонних. Во времена Брежнева, шлагбаум ГАИ поднимался, когда хозяин отсутствовал на Даче. Тогда завидовцы могли купить себе в местном магазине хорошие продукты и мясо отстрелянного зверя, после очередной «королевской охоты». Продавали его не дорого. Посреди шоссейной дороги на всем протяжении от поста ГАИ до Ленинградского шоссе протянута белая линия, которая находится всегда в идеальном порядке. Как-то охотился Бирюля на зайцев в районе поста ГАИ. Гонял Виктора беляк около часа. Стемнело, и Виктор потерял из виду зайца (у поста стрелять нельзя, вот он и хотел отогнать зайца на берег Московского моря, там и пристрелить). Устал, разозлился и плюхнулся в снег с досады, что заяц его обхитрил. «Не пойду домой, — говорит себе Бирюля со злости. — Останусь в снегу лежать, и замерзну. Или утром охрана, сопровождающая кортеж Брежнева в Москву, заметит меня, залегшего в снегу с ружьем у поста ГАИ, и застрелит!» Так сильно расстроился Виктор из-за зайца, которого упустил! Лежит Бирюля в снегу и с тоской смотрит на белую линию шоссе, которая в темноте светится. Движения по дороге никакого. Милиционеры в помещении греются. Вдруг Виктор слышит: «Цок, цок, цок!» Громко цоканье раздается в ночной тишине, но на лошадиное не похоже. Посмотрел Бирюля в сторону, откуда раздается цоканье — ничего сначала не увидел. Только у шлагбаума, где участок ГАИ сильно освещен, видит Виктор, что бежит это... заяц! Забрасывая задние лапы вперед головы. Бежит как раз вдоль белой разделительной полосы в сторону Правительственной Дачи! Откуда он выскочил на дорогу — не поймешь. Но то, что тактику выбрал верную, чтобы от пули Виктора ускользнуть, бессомнения! Когда заяц пробегал мимо места, где лежал в снегу Бирюля, Виктор встал, плюнул в сторону зайца и сказал: «Дурак! Бежишь-то на верную смерть! Подстрелят там тебя егеря... Тоже, нашел, где прятаться!» Сказал, и на душе полегчало. Пошел домой, волоча за собой ружье под светом холодной луны, вынырнувшей из-за тучи.
Как-то устроился Бирюля к Брежневу на Дачу егерем. Приехал Леонид Ильич и приказал готовиться к охоте на медведя. Что делать? Медведи ведь в завидовском заповеднике не водятся! Но, приказ генсека не обсуждается! Загрустили егеря, головы повесили, не знают, как выйти из положения. Тут Бирюле приходит в голову мысль. Говорит: «Надо взять медведя в цирке!» Выход найден. Тут же позвонили по правительственной линии в Москву, чтобы немедленно прислали медведя. Пока Леонид Ильич натягивал охотничьи ботинки и проверял карабин на готовность к охоте, медведь прибыл в специальном контейнере. Встал Брежнев на вышку, с которой всегда охотился, взял бинокль, зарядил карабин и ждет, когда медведь из-за деревьев появится. К вышке зверя всегда егеря подгоняли на расстояние, с которого Брежнев стрелял на поражение. Был он неплохим стрелком.
Медведя из контейнера выпустили и погнали в сторону Брежнева. А медведь вдруг сделал резкий скачок в кусты и исчез. Только его и видели! Бросились егеря за медведем вдогонку, а Брежневу доложили, что «хозяин тайги» оказался на редкость свирепым и коварным, двух егерей помял и скрылся в лесу, но что оставшиеся целыми егеря непременно его догонят и к вышке пригонят». «Буду ждать!» — твердо сказал Брежнев. И добавил: «Ищите, как следует. Такого зверя в живых оставлять нельзя!» Сел на лавочку на вышке, что из лосиных рогов сделана, и шкурой лося покрыта, карабин из рук не выпускает.
Час — другой, искали егеря медведя. Не нашли! Стемнело. Брежнев вышку не покидает. Зажгли прожектора, освещающие лес, как днем. Хотели уже за другим медведем в Москву посылать, как услышали шум в кустах. Леонид Ильич вскинул карабин, прицелился... И увидел такую картину, от которой челюсть его вставная сразу выпала изо рта. Видит он в свете прожекторов... едет к нему медведь на велосипеде!..
А произошло вот что. Выскочил медведь, удрав от егерей на шоссе, по которому ехал в это время местный житель на велосипеде. Увидев медведя, выбежавшего из леса, он упал с велосипеда и крича благим матом, бросился от медведя наутек. Медведь подбежал к велосипеду, поднял его, взобрался на велосипед, и поехал преспокойно в лес... Оказалось, что медведя другу своему Леониду Ильичу послал Юрий Никулин. Хорошо дрессированного медведя, умеющего ездить не только на велосипеде, но и на мотоцикле... Больше в егерях Бирюля не служил.
Как-то в бане Виктор сообщил друзьям, что серьезно поссорился с женой. Собрался купить мотороллер с прицепом — не заменимая вещь в хозяйстве — а жена категорически против, вплоть до скандала. А сама деньги транжирит налево и направо. Распаренные мужики слушали его жалобу на жену и молчали. Вдруг его друг Сергей Юрьев и говорит; «Видимо, ты, Витя, четвертую жену себе приглядел!» «Нет! — твердо ответил Бирюля. — Больше жениться не буду», Потом, после паузы, добавил: «Разве что выйду замуж!»
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
3.
Часто в компаниях Бирюля любил говорить, что он «чистокровный славянин». После чего всегда гордо окидывал приятелей взглядом и добавлял, показывая пальцем то на одного, то на другого: «Тебе татарин подпортил. Ты еврею должен быть благодарен. Твою бабку немец изнасиловал... А ты — вообще неизвестно какой крови!» Мужики на Виктора не обижались и такие выпады в сторону своих родословных ему прощали...
Как-то на охоте подошел Виктор к незнакомым охотникам — поохотиться в Завидово со всех местах приезжали. А Бирюля любил новых людей и всегда подходил к ним, как к старым знакомым, без труда разговор затевая. Вот и тогда подошел, протягивает руку одному охотнику и говорит: «Виктор Бирюля». Тот хватает руку Виктора, радостно трясет ее и повторяет, меня ударение в словах на последний слог: «Виктор Бирюля!» «Не — Виктор Бирюля, а Виктор Бирюля!», — поправляет его Бирюля. А тот, продолжая радостно трясти руку Виктора, отвечает: «Па — Виктор Бирюля. Виктор Бирюля!» Сколько бы они так спорили, об ударении на имени и фамилии «Виктор Бирюля», если не подбежал бы мужик и не сказал Бирюле, что это — французы, приехали из Парижа поохотиться в Завидовские угодья на кабанов, и что имя и фамилия охотника, с которым спорит Виктор, Виктор Бирюля... Бывает же такое совпадение! А, может быть, кровного родственника встретил в завидовском лесу Бирюля? Вот было веселья и смеха с обеих сторон! А сколько водки потом у Виктора в избе французы выпили под закуску с собственного огорода Бирюли, только им и известно!.. Но, с тех пор Виктор прекратил хвастаться о чистоте своей славянской крови, и не рассказывает, что его родную деревню, что под Барановичами, никто и никогда не оккупировал... Засмеют! Напомнят о французе Викторе Бируля!
Как-то весной пошел Бирюля охотиться на селезня, уток-то нельзя трогать, матери они весной! Видит — летят. Селезень летит четвертым. В тот момент, как нажать Виктору на спусковой крючок, выглянуло яркое весеннее солнце и ослепило Бирюлю. Грянул выстрел, и упала к ногам Виктора утка... А селезень, отстав от стаи, спустился и начал низко кружить над головой Бирюли и кричать благим матом. Потом вообще упал к ногам Виктора, крылья распустил, голову положил на землю, замолчал и смотрит прямо в глаза Бирюли, словно хочет сказать: «И меня пристрели, убивец! Нет мне без утки, тобою убитой, жизни!»
Посмотрел-посмотрел Виктор на такое горе, которое только что сотворил своими руками, и слезы у него на глазах появились. Бросил с досады ружье на землю, и ушел, глотая слезы. Ружье ему потом принесли приятели.
Как-то по весне пошел Бирюля бить острогой щук в заводях Московского моря. Штук восемь набил, средних, килограмма на 1,5 — 2. Видит, девятая ходит. Присмотрелся, с колено толщиной. Долго к ней пристраивался — щука не уходила. Потом изловчился и ударил со всей силы острогой в хребет рыбины. Щука дернулась и... потащила Виктора за собой в камыши. Двумя руками схватился Бирюля за острогу, а ногами в кочку уперся. Хорошо, что дно под ногами было крепкое. Около часа мотала Виктора щука из стороны в сторону, пока не устала и не всплыла кверху брюхом. Ахнул тут Виктор. Двухметровой рыбина оказалась! То, что он принял за спину рыбины, было ее хвостом!
Часто в компаниях, подвыпив, рассказывали местные завидовские охотники друг другу истории про то, как они в егерях на Даче Правительственной служили. Очень престижно это считается у завидовских охотников работать егерем на Даче. Те, кого не брали в егеря (по причине слабого здоровья или судимости), чувствовали себя при этих рассказах неловко, прямо-таки людьми второго сорта. Приятель Бирюли Сергей Юрьев, сильный и ловкий от природы парень и отличный охотник, хорошо знающий и лес, и повадки зверя, вот уже десять лет пытается устроиться егерем на Дачу — не берут, по причине бывшей судимости (за драку). Кстати, в Завидово чуть ли ни каждый третий мужик был судим, по молодости. Вот, в очередной раз стали охотники хвастаться про свою службу в правительственных егерях при Брежневе, и стало Виктору обидно за своего приятеля Сергея, который при этом присутствовал, и как всегда в таких случаях смущался. Вот Виктор внезапно оборвал хвастовство мужиков, сказав буквально следующее: «Вот вы говорите «Правительственная Дача, Правительственная дача...» 101 километр это, а не «Правительственная Дача»!» Мужики замолчали, выпятив на Виктора глаза, не врубаясь, о чем это он? А Бирюля смотрит на них, улыбается. «Не дошло?» — ехидно спрашивает. Бирюля имел в виду, что на 101 километр от Москвы с незапамятных времен ссылали воров, мошенников, проституток, тунеядцев, и всякого другого рода деклассированных лиц... Завидово находится на 101 километре от Москвы.
Однажды Виктор Бирюля был рэкетиром. Правда, не совсем рэкетиром, а что-то в этом духе. Просто его попросили помочь получить деньги с одного должника. И он пошел к нему домой вместе с двумя другими крепкими ребятами. Мужик задолжал 1000 баксов.
Приехали к должнику, значит, вчетвером (вместе с мужиком, которому должник не отдавал добром деньги). Все трое «рэкетиры» один к одному, двух метровые, косая сажень в плечах. Застучали в калитку кулаками так, что весь забор затрясся. Долго стучать не пришлось — калитка открылась и вышла к ним на встречу ветхая старушка, головка аккуратно повязана белым цветастым платочком, жилистые руки вдоль фартука опущены. Замерло у Бирюли сердце при ее виде. Но все же нашел в себе силы, спросил, где сын? Старушка задрожала мелкой дрожью, креститься стала и вроде бы оглохла, ничего не отвечает. Потом плюхнулась на колени, и продолжая креститься, тихоньким голоском начала умолять: «Не погубите, родимые!» У Виктора уже колени от такой картины трясутся, того и гляди рядом со старушкой на землю на них встанет, и креститься начнет. Но все же еще раз, изображая суровость, спросил: «Где сын?» Старушка заплакала, да так, что слезы ручьями потекли по ее сморщенному лицу, и дрожащим голосом сообщила, что сын вот уж как неделю дома не показывается. «А зачем он вам» — вдруг спросила сквозь слезы старушка. «Деньги он задолжал и не отдает!» — сурово сказал Бирюля. «Нет у него денег, родимые, — пуще прежнего запричитала старушка, — разорился он!» Тут один из парней и говорит: «Тогда тебя, старая, утюгом раскаленным пытать будем, пока сынок твой не объявится!» Только сказал парень эти слова, как старушка рухнула всем телом наземь, смешно так дернула ногами, и умерла... Видя такое дело, парни стушевались, сели в машину и наутек. Всю дорогу оправдывались друг перед другом, что не хотели такого исхода — смерти старушки. И, конечно же, никто из них и пальца на старушку не поднял бы! Бирюля всю дорогу молчал. Он сильно задумался о неожиданных поворотах своей судьбы, о том, что в какое страшное время он живет, и что как легко сейчас стать преступником... Больше «рэкетом» он никогда не занимался, хотя и приглашали.
Колька Куприянов, известный на всю Тверскую область охотник, повесился на Пасху. Недалеко в лесу на высокой ели. Когда он повесился, стало известно после вскрытия трупа Кольки. Нашли его только на майские праздники, случайно. У ели, на которой Колька висел, стояло его ружье, в ствол была вставлена записка — «Ухожу из жизни добровольно» И все. Без числа и подписи.
Куприянов дружил с Бирюлей. Часто вместе охотились на кабанов и уток. Однажды на охоте Виктор спас от верной гибели Кольку. Было это так. Ружье Кольки дало сразу осечки на оба ствола. Вепрь шел на Кольку, бороздя длиннющими клыками землю. Колька вмиг забрался на ель, но ветка не выдержала, и он упал прямо перед вепрем. Вдобавок еще сильно ударился головой о землю и потерял сознание (были с Колькой подобные случаи, когда не успевал выстрелить в вепря, но когда зверь бросался на него, Колька ловко вонзал ему в шею нож, и убивал его наповал). Сейчас же он лежал беспомощный перед огромным вепрем, занесшим над ним, было свои клыки. Колька мог умереть, и не понять, что умер. Пуля Бирюли, попавшая в самое сердце зверя, решила исход дела; вепрь рухнул рядом с бесчувственным Колькой. Потом Виктор тащил на себе Кольку, его ружье, свое ружье, да еще рюкзак кабаньего мяса...
Кольку Куприянова в поселке все знали и все жалели. Был он настоящим горемыкой, этот маленький, сухонький человечек. За что-то взъелась на него судьба. Жизнь у него плохо, прямо трагически складывалась. Вернувшись из Армии, Колька первый раз женился. Пять лет прожил с женой — детей не было. Жена загуляла. Колька с ней развелся. Женился на ее сестре-двойняшке (видно, продолжал любить свою первую жену, так как сестры были очень похожи друг на друга). Вторая сестра через девять месяцев родила ему здорового сына. Колька был счастлив. Но в четыре года мальчик утонул на глазах матери в Московском море — волна от катера захлестнула. Через год у Кольки родилась девочка. Она умерла год спустя, подавившись вишневой косточкой, на руках у матери. Жена Колькина сошла с ума, и была надолго помещена в психиатрическую больницу. Колька запил. Пил полгода. Раздал друзьям свои ружья и охотничьи принадлежности. Бирюле досталась от Кольки моторная лодка. Друзья безоговорочно брали подарки от Кольки, но между собой порешили: как только Колька придет в себя, все ему вернуть. Колька пришел в себя, перестал пить, и через месяц повесился. Жена так из психиатрической больницы и не вышла.
На похоронах Кольки Бирюля сказал слова, которые никто из присутствующих так и не понял. Он произнес следующее: «Самоубийством проблему не решишь. Уйдешь из жизни добровольно, переложишь свою ношу на плечи потомков. Даже если у тебя не было детей. Закон рода!»
Васька Овчинников, дальний родственник Виктора Бирюли, убил по пьянке из обреза своего дядю. Бросился в бега. Поползли слухи, что Васька скрылся в Германии, ибо у него был заграничный паспорт и валюта. Как бы то ни было, найти его не могут вот уже год. Бирюля из-за Васьки чрезвычайно сокрушался. «Дурак, — говорил он, хлопая себя огромными ладонями по коленам, — разве от этого убежишь, спрячешься? Убийца ведь теперь! Хоть кожу сдери с себя, убийцей останешься! Клеймо на веки вечные. И потомки будут теперь из рода, в котором есть убийца». Близкий приятель Бирюли Сережа Юрьев, слушая такие слова, задумался и спросил Виктора; «Как быть тогда, если такое произошло? Как смыть с рода пятно убийства?» «Понести равное преступлению наказание... Око за око, например...» Потом, помолчав, добавил: «Но есть преступление, которое не смыть никакими наказаниями. Имя ему — предательство».
1 апреля Бирюля с утра названивал знакомым, сообщая, что Сергей Юрьев разбил вдребезги свою новую машину, сам покалечился, и едва жив остался, находится в реанимации». Почти все, кому он сообщал это, посылали его с матом подальше и говорили, что он совсем спятил, коль такую первоапрельскую шутку придумал о лучшем своем друге!» Виктор обижался и начинал божиться, что говорит сущую правду... Но, трубку раздраженно бросали. Тогда Бирюля выбежал на улицу, схватил мощными руками за грудки первого встречного мужика и начал подробно рассказывать, как разбился на своей новой машине Сергей Юрьев. Вот, что он рассказал; «Едет, значит, Сережа на своей новой «Вольво» где-то около 12 часов ночи. Видит, идут две девчонки. Он остановил машину и предложил их подвезти. На что услышал: «В подержанную иномарку не садимся! Вот, если бы БМВ новая была бы у тебя, тогда бы другое дело!» Психанул тут Сережа, рванул с места под 100 км., и, не справившись с управлением, врезался в дуб. С векового дерева ветки как листья при осеннем ветре вмиг сорвало, как топором ствол дуба очистили! Сам Сергей вылетел через лобовое стекло, и тоже головой в дуб врезался. Еще ногу и руку сломал, и сознание потерял. Хорошо, что сзади шла машина, быстро подобрала его и отвезла в больницу. А то бы умер. Так врачи говорят!» Мужик, которого Бирюля держа за грудки, вынужден был выслушать всю историю до конца, сказал: «Дурак ты, Бирюля! Кто так 1 апреля шутит, беду зазовет!» «Нет, — не обращая внимание на слова мужика, и не отпуская его, продолжил Бирюля. — Ты меня дослушай! Я знаю, почему так с Сергеем произошло! Юрьев землю и родительский дом, который ему завещала бабушка и в котором его мать и он сам родился, продал, чтобы купить эту вонючую иномарку... Вот судьба его и наказала! Месяца на машине не проездил. Да еще не известно, останется ли живым!» «Да, пошел ты...» С этими словами мужик вырвался из лап Бирюли и дал деру. А Бирюля на сей раз ни на йоту, рассказывая, что приключилось с Сергеем Юрьевым, не соврал. 1 апреля — какое-то роковое совпадение с ДТП в Завидово...
Сергей Юрьев нескоро поправился. Зато без последствий. Зажило, как на собаке. Разбитую иномарку оттащил на тракторе на свалку: с глаз долой!
В Завидово случилась странная история. Сергей Афонников, 30-ти летний мужик влюбился в свою родную, 17-ти летнюю сестру. Родители у них умерли (отравились грибами), когда девочке было 10 лет. И дальше воспитывал ее Сергей. Близких и родственников у них в поселке не было. Да и жила семья Афонниковых всегда отчужденно от сельчан. Сергей был женат и имел пятилетнюю дочь. Влюбившись в свою сестру, он развелся с женой, оставил ей квартиру, а сам с сестрой ушел жить в родительский дом. Сестра отвечала брату взаимностью, тоже сильно его любила, как мужчину. Какое-то время они пытались бороться со своими чувствами, но потом, обессиленные, отдались любви полностью, не скрывая своих отношений от окружающих. Медовые дни у них в родительском доме протекали не долго. Скоро бывшая жена Сергея обратилась с заявлениями сразу в милицию и к психиатру, «О преступной половой связи брата и сестры Афонниковых». И милиция, и врачи-психиатры отказали в помощи жене Сергея, сказав, что «любые отношения между братом и сестрой их частное дело». Поселок выдержал паузу, не трогая пересудами Афонниковых не долго. Скоро на всех углах стали судить и обсуждать «этих паскудников».
Сергей заметался, и стал спрашивать всех, кто относился к нему терпимо, как ему быть? Советы были разные. Одни советовали купить фальшивые паспорта и уехать из Завидово и пожениться. Другие советовали выдать сестру поскорей замуж, а самому вернуться в семью...
Через год совместной жизни брат и сестра Афонниковы утопились в Московском море, привязав себе на шеи чугунные болванки, и, сцепив руки друг с другом наручниками. Их похоронили в одной могиле. На поминках Виктор Бирюля сказал следующее: «Настоящая любовь во все времена имела непреодолимые препятствия. Ромео и Джульета. Любовь русского князя Шереметева к своей крепостной... Теперь, вот у нас, брат и сестра Афонниковы... Вы скажете: препятствия были разные, и понятные здравому смыслу... Я отвечу: какие времена, такие нравы. Какие нравы, такие чувства... А, что касается «здравого смысла», то он всегда был плохим судией настоящей любви».
Бирюля никогда не проедет мимо пожилого человека. Остановится непременно и предложит подвезти. Как-то он остановился на Ленинградском шоссе в дождливую погоду, поравнявшись с хромающим по обочине стариком. Предложил его подвезти. Старик немало удивился, что его хотят подвезти и бесплатно (в наше время такое уже не встречается, увы!). Со словами благодарности, сел он в машину Бирюли. Жил старик в Спас-Заулке, что по пути в Завидово. Когда приехали прямо к калитке дома старика, тот вылезая из машины и, благодаря Виктора, спросил, как его имя-отчество. Бирюля сказал, но из-за шума от сильного дождя или от глухоты старика, тот не расслышал, и закрывая дверь машины, прокричал: «Бог хранит тебя, Макарыч!» Отчество у Виктора было «Владимирович». Бирюле неожиданно очень понравилось, что его назвали «Макарычем». С тех пор он себя и своих близких друзей кличет «Макарычами»... А спустя некоторое время в Завидово многие мужики стали называть себя «Макарычами».
Как-то Бирюля рассказал про себя следующее. Начал он философски: «Непредсказуемы последствия наших поступков. Даже неблаговидных. Вот полол я в прошлом году картошку, замучался вырывать проклятую мокрицу. Сначала таскал траву на улицу. Но потом, сильно устав, начал бросать ее соседке через забор... Дня через три стучит соседка в калитку. Испугался я, что ругать будет за траву, которую к ней на огород набросал, но вышел. Открываю калитку, трясусь. Стоит соседка, улыбается, и протягивает мне полное лукошко яиц! «Спасибо, — говорит, — Виктор, что травки моим курам подбросил. Они любят мокрицу и несутся от нее лучше. Старая я стала, трудно мне самой траву им теперь рвать! Вот нанесли курочки тебе в благодарность яички!»...
Ой, как мне стыдно, Макарычи, стало за свой «благородный» поступок. Сквозь землю готов был провалиться!»
Рассказывая эту историю, и дойдя до места, когда старушка протягивала ему яйца, Бирюля схватился двумя руками за голову, и, опустив глаза долу, начал головой мотать, как телок, на которого петлю накидывают. Так, Виктор всегда выражал свои сильные переживания.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
4.
Рубили Сергею Юрьеву баню все его приятели вместе. Бирюле досталось в завершении провести электричество. Сережа хотел, чтобы (как в зарубежных фильмах, где виллы с бассейнами во дворе показывают) к бане вела асфальтная дорожка, по сторонам которой стояли бы столбы с круглыми фонарями. Виктору эта идея тоже понравилась. Долго он возился с фонарями — все своими руками сделал. Столбы из железных труб смастерил, плафоны фонарей — из круглых аквариумов. Позвал, наконец, «приемную комиссию» принимать его работу. «Комиссия» собралась из друзей и их жен с детьми, которым и придется в этой бане прежде всего париться. Пошли по дорожке. Виктор шел первым, останавливался около каждого фонаря, и гордо щелкал включателем, зажигая фонарь. «Комиссия» в большинстве своем сильно удивилась, зачем Виктор к каждому фонарю отдельный выключатель приделал? «Зачем?» — Бирюля задумался. Долго думал. Потом нахмурился, махнул сильно рукою, но так ничего и не ответил... Затея с выключателями очень понравилась детям: они весело с гамом начали бегать от фонаря к фонарю и щелкать выключателями. Фонари озорно мигали, пока родители не угомонили своих отпрысков...
Виктор Бирюля решил принять крещение, когда ему исполнилось 42 года. Был для этого, конечно, серьезный повод. В деревне Лунево, что в 60 километрах от Завидово, умер мужик Геннадий Иванович Шевелев. Смерть Шевелева наступила скоропостижно. Было ему всего 48 лет. Никакими болезнями и недугами Шевелев не страдал. Пил умеренно. Был Геннадий Иванович ладно скроен и крепко сшит. Кремень. Через такого, говорят, хоть каток пускай — все нипочем! А вот взял, выдохнул, и умер. На вскрытии ничего не обнаружили. Просто сердце остановилось и все. Бирюля знал Шевелева постольку — поскольку. Несколько раз вместе охотились и рыбачили. Шевелев любил и охоту и рыбалку по берегам и затонам Московского моря. И разговаривали Шевелев и Бирюля между собой так, немного. Перекинутся словами при встрече и расставании, и все. Но смерть этого, незнакомого, в общем-то, для Виктора человека, что-то основательно перевернула во взглядах на мироздание. Да так, что он в Бога безоговорочно поверил.
Сам Бирюля близким друзьям поведал следующее, в связи со смертью Геннадия Ивановича Шевелева.
«Белорусы, откуда я родом, в глубине своей души так и остались язычниками, какими были их далекие предки. Правда, я ничего об этой вере толком не знаю, хотя всегда глубоко ее чувствовал, как особое миро создание и миропорядок. Геннадий Иванович Шевелев был мужик огромной моральной силы, на которых Земля наша держится. С ним не нужно было никакого Бога придумывать. И так было все надежно и стабильно. Таких у нас мужиков сейчас — раз, два, и обчелся! Ну, Василий Макарович Шукшин. Василий Иванович Белов. Высоцкий... Больше я никого не знаю! А из простых смертных знал одного Шевелева. Когда такие люди умирают — в жизни что-то радикально изменяется. В худшую сторону. Смерть Геннадия Ивановича меня очень тронула, и заставила усомниться в прочности нашего бытия. Вот, к примеру. Была семья у меня. Отец, мать, бабушка (деда я не знал, он рано умер), сестра. Мы с сестрой выросли, обзавелись своими семьями. Бабушка и отец умерли. Мать осталась жить в родительском доме одна. Не семья наша распалась, а род раскололся! И, никакими силами вновь семью нашу не собрать... Был мужик Шевелев. Крепкий, сильный, здоровый. Жизнь и людей любил. Умирать не собирался. Планы на долгую жизнь строил. Ан, нет его! Ушел в небытие, и все тут! С его мыслями и планами никто свыше не поинтересовался... Такая силища, такой ум были в нем... Ну и что? Лежит теперь в болотистом кладбище между Ленинградским шоссе и аэропортом Шереметьево, а рядом — городская свалка, которая на это кладбище неудержимо надвигается. И не далек тот час, как поглотить кладбище и останки великого русского мужика Шевелева!
Предки мои далекие в землю зарывали по своим обычаям только врагов. Родных и близких умерших сжигали на «веселых кострах», веря, что в пламени костра их души поднимаются в небо и сливаются с эфиром небесным...
Вы скажете: ну что для тебя посторонний мужик, который скоропостижно умер в какой-то деревне? Я отвечу: он умер, а мне пусто в этой жизни стало! И я не могу это объяснить, да и не хочу!.. Вот сорок мне стукнуло. Когда-то было 30, 20, 10,... Никогда больше столько не будет: ни 30, ни 10! Время необратимо, а впереди одна смерть... Хоть благим матом кричи на весь белый свет, ничего в этом проклятом порядке изменить не сможешь! И в могилу положат. И гнить будешь. И черви вместо мозгов в черепе копошиться будут... Обязательно! Как при таких мыслях жить мне? Не могу! Бог — последняя надежда! Если я в него поверю, может хоть душа моя не окажется под очередной свалкой...»
Итак, Виктор Бирюля крестился, окрестил свою жену и детей. Потом обвенчался с женой. В церкви, что недалеко от поселка Завидово и Президентской Дачи...
Только после крестин мне удалось поговорить с Бирулей о похоронах Шевелева. На мои вопросы он почти не отвечал, чаще отворачивался, переминался с ноги на ногу. Наконец он заявил, что все было как надо, а деталей он сообщить не может, — хлопотно было и не до деталей. Друг Шевелева, Александр Д. (просил не упоминать его фамилии), тоже был на похоронах, и Виктор познакомился с ним на поминках. — Ну и как тебе Александр? — Человек как человек, — как то неопределенно ответил он. — А как чувствовала себя жена Шевелева? — Плакала, горько ей... Александр почти все время был рядом. Потом неожиданно добавил: «У них у каждого свой выключатель стоит». Угрюмо отвернулся и ушел. Я вспомнил фонари с выключателями у бани, но тогда ничего не понял.
С Александром мы видимся редко, в основном по причине занятости и удаленности проживания. Был он у меня на дне рождения с круглой датой, попутно привозил жену Шевелева, почти весь вечер проговорил с потомком Флоренского и ухаживал за сестрой моей жены. Спал в машине, а утром быстро попрощался и уехал. Недавно мы встретились в Москве у Дома книги на Арбате, о многом поговорили, многое вспомнили. Зная о склонности Александра к анализу и своеобразным обобщениям, я напомнил ему о фонарях Бирюли с индивидуальными выключателями, и сказал, что знаю (со слов Бирюли), что он тоже имеет свой выключатель. Я попросил его объяснить постановку таких индивидуальных фонарей — ведь от Бирюли конкретного ответа я так и не получил. Александр согласился и рассказал, не называя фамилий, одну историю, которая началась несколько лет назад и еще закончилась...
«...Много лет, работая в одной больнице психиатрами, мы дружили с Геной. Нас объединяли не только профессиональные интересы, и обсуждение различных проблем по работе, но и что-то внутреннее и в мировоззрении, и в понимании происходящих событий. Встречались мы и часто семьями, — отмечали вместе праздники, дни рождения, да и просто приходили друг к другу для общения. Жены быстро нашли общий язык, и нередко можно было наблюдать их доверительные беседы. Я отношусь к женской дружбе иронически и достаточно определенно высказывался, что друг и подруга — это совершенно разные понятия. Одна хорошая знакомая заявила мне, что она только в пятьдесят лет поняла, что мужчины и женщины — это совершенно разные люди. Завидное прозрение, но да лучше поздно, чем никогда. Короче говоря, все было хорошо в наших отношениях, но однажды я поймал себя на мысли, что увлечен Л., женой моего друга. Возможно из-за этого я потом заметил и некоторые знаки внимания, оказываемые Г. моей жене. Но пока не в этом дело. Жизнь продолжалась.
Как-то летом у Г. случилась большая неприятность на работе. Он в то время заведовал отделением, а я временно исполнял обязанности главного врача. В одну из суббот он взял больного из своего отделения и начал с его помощью подшивать потолок в своем гараже. Через пару часов закончились гвозди, и ему пришлось идти домой, оставив пациента в гараже. Вернувшись в гараж, он обнаружил пациента повесившимся и уже без признаков жизни. Мне пришлось в этот день работать — накопилось много бумаг. Часов в двенадцать вбегает в кабинет взволнованный мужчина: «В гараже у Г. больной повесился!» Я бегом к гаражам. На ходу — буря эмоций и калейдоскоп мыслей — от ругани в адрес Г. до возможных вариантов исхода этой ситуации.
У гаража уже собралась небольшая толпа. Г. стоял, опершись о свой любимый оранжевый "Запорожец, труп висел на балке справа, сразу у входа в гараж. "Чего уставились, а ну дуйте отсюда" — я быстро разогнал толпу. У меня почти всегда запоздалая по времени реакция на подобные острые моменты, что совсем не мешало мне и в жизни, и в работе. Подошедшего доктора отправил в приемный покой позвонить в милицию и вызвать дежурного врача к месту события для констатации смерти. Геннадия. оставался отрешенным, сам ничего не говорил, и коротко, по вопросам объяснил ситуацию. Дежурный врач и милиция сделали свое дело, и мы остались вдвоем, перед нами висел покончивший с собой человек. Никого вокруг не было, и нам пришлось самим снимать труп. Очень неприятное дело, особенно для Геннадия. Потом я ушел домой, вызвал дежурную машину, и труп вывезли в морг. Дома жену коротко успокоил, сказав, что безвыходных ситуаций не бывает. Она ушла к Л., а через некоторое время я тоже был у них. Л. сидела в кресле с распухшими глазами, моя жена, жестикулируя, что-то ей говорила. Геннадий на кухне раскладывал вилки, ложки, посуду. Показал мне на стул, молча, сварил кофе, разлил по чашкам, также молча сел напротив меня. Оставался внешне отрешенным, озабоченным, — таким я раньше никогда его не видел. Это был другой человек. Меня поразило, что эта глыба, этот сильный духом человек, всегда оптимистичный, с иронией и улыбкой относящийся к любой неприятной ситуации, вдруг сник, стал другим. Но он быстро вернул меня к реальности: «Ничего-ничего...…Должно как-то все обойтись». Я поддержал его, сказав, что безвыходных ситуаций не бывает, и что в понедельник я серьезно займусь этим делом. Пожелал ему побыстрее «оттаять», и написать черновик «объяснительной» участковому милиционеру.
Дома весь вечер и следующий день я ничем серьезным не мог заняться. Эпизодами читал какой-то детектив, написал черновик акта расследования. В понедельник с утра вызвал трех врачей, велел по моему черновику написать соответствующий акт. Вопросов они не задавали: всем было все понятно, почти целиком они скопировали мой акт расследования ЧП. Сам составил донесение о случившемся. Созвонился с главным психиатром о необходимости срочного приезда. Он выслушал мой рассказ о происшедшем, поверхностно просмотрел привезенные документы и спокойно заявил: «Ты вот что...…Влепи ему строгача, и завтра до девяти чтобы выписка из приказа была у меня на столе, а я потом займусь этим делом в главке, чтобы все не дошло до министерства. Два раза не наказывают, понял?» Я с облегчением вздохнул, — чего уж здесь не понять. Сильно переживал я за Геннадия. — дорого могло ему все это обойтись, а здесь встретил человеческое отношение и понимание. Не так часто на таком уровне такое бывает.
Через день приехала комиссия, подтвердила наш вывод об импульсивном поступке больного, который невозможно было предвидеть. Председатель комиссии, зам. главного психиатра, на прощанье похлопал меня по плечу: «Не переживай и парня успокой — все наверху улажено».
Через пару дней мы с Геннадием поехали к нашим избавителям (ведь и я обошелся даже без малой крови, а было за что!) и отметили все это дело как положено. Там Геннадия иронически пожурили, успокоили. Этим все и закончилось. Геннадий довольно быстро «отошел» от ситуации, по крайней мере, внешне по нему ничего заметить было невозможно. Но, «нахал», однажды заметил, что можно было обойтись и без строгого выговора, на что я взорвался: «Ты что, хотел диплома лишиться!?» Постепенно все улеглось, но след у всех участников этой драмы остался.
Вскоре Геннадий с семьей переехал в новую маленькую двухкомнатную квартирку в небольшом поселке недалеко от Москвы. Мы продолжали встречаться, но чаще мы приезжали к ним — на машине до них сто десять километров с поворотом вправо после памятной мне Черной Грязи. Работал Геннадий психотерапевтом в госпитале, подрабатывал на скорой помощи. В последние годы ему не везло, — по служебной лестнице не двигался, попытки улучшить жилье не имели успеха. Совершенно неожиданно Геннадий скончался от сердечной недостаточности. На похоронах я еле выдержал процедуру, тяжело было с ним расставаться, большой был человек, а с настоящими друзьями прощаться больно. Старался быть все время около Л., как мог, успокаивал ее.
После смерти мужа Л. иногда приезжала к нам, мы с женой ездили к ней. Мое влечение к ней осталось прежним, но я старался ничем его не проявлять. Однажды мы вдвоем с Л. поехали на день рождения. Именинник был нашим с Г. другом. Я заехал за ней на машине и застал ее за сборами. Меня поразило, как тщательно, с какой-то суетливостью она упаковывала в подарок картину, по-моему, Яковлева, бережно завернула ее в плед и сама уложила в машину, приговаривая: «Надо, чтобы ничего не случилось». Я немного удивился: ведь это была любимая картина Геннадия, и она ее не пожалела отдать... Почему? Весь вечер я проговорил с одним интересным человеком, ухаживал за Л. и родственницей именинника. Л. почти без интереса относилась к моим словам и часто поглядывала в сторону именинника, который уделял ей внимания не более, чем другим гостям. В конце торжества я сказал Л., что не могу по причине опьянения отвезти ее домой. В группе гостей, провожая ее машину, говорил ей комплименты, сказал, что давно ее обожаю и заявил, что она может считать это признанием в известных чувствах. Она спокойно и почти равнодушно сказала, что все поняла, и согласилась, чтобы я завтра утром заехал к ней домой.
Совсем неудовлетворенный, даже какой-то раздраженный, я улегся ночевать в машине, долго ворочался и не спал. Утром, кое-как простившись, помчался к заветному дому. Опять эта противная Черная Грязь, за которой надо сразу поворачивать. Почти каждый раз, проезжая через этот поселок, я испытывал ощущение, будто машина проехала через паршивую мойку и вся в каких-то грязных потеках. В этот раз такое ощущение было особенно острым. И наверное неспроста.. Приехав, я обнаружил в двери записку: «Уехала на почту, и будут не скоро». Чертыхаясь, проехал опять через эту Грязь, и через пару часов был дома. Ощущение досады, неопределенности, пустоты. Говорят, что время лечит. Нет, со всей определенностью, даже как психиатр, могу утверждать, что не всегда, не каждого и не от всего. Та душевная боль продолжалась довольно долго, пока Л. своим поступком не доказала, что клин клином вышибают.
Однажды она была у нас на дне рождения, где на кухне уединилась с моим приятелем, вернее, он уединился с ней. Этот жуир и бабник не пропускал ни одной понравившейся ему юбки и сразу «клюнул». Да другого, и быть не могло: она очаровывала почти всех мужчин походя, — прекрасная собеседница, легко откликающаяся на шутки, она имела живую мимику и вообще все необходимое было при ней. Да и русское значение ее имени (милая) к этому располагало. Ко мне — никакого почти внимания, так увлек ее этот тип. В этот раз более ничего не произошло, и на следующее утро я отвез ее на станцию и посадил на электричку.
У меня вскоре началась черная полоса в жизни — пришлось уйти из дома и жить на даче: И вериги семейных пут Мысли твои изведут. Мрачные думы придут И к скиту тебя приведут...
С женой нормальных бытовых отношений мы не теряли, хотя я часто начал выпивать. Однажды даже она обратилась ко мне с шутливой просьбой профинансировать ей тур. поездку на Соловки. Я также в шутку ответил, что профинансирую, но только в один конец; эта шутка потом неоднократно цитировалась.
Однажды Л. вновь приехала к нам на какие-то торжества. На этот раз собрались у меня на даче, присутствовал и тот самый мой приятель. Потом все перебрались к нему на дачу, где было все, что нужно, — и роскошная обстановка, и баня, и богатый набор вин. Л. долго стояла у альпийской горки, рассматривала цветы и часто поглядывала на фигурку писающего мальчика. Струйка воды вытекала из известного органа и разбегалась по кустикам и цветочкам. Фрейд не преминул бы прокомментировать интерес Л. к этому мальчику. Мой приятель не только играл в нарды, и разглагольствовал в долгих беседах со мной, на эстетико-сексуальные темы. Он настойчиво оказывал Л. всяческие знаки внимания, подолгу парил обеих женщин в своей финской бане с различными благовониями. В результате Л. осталась у него ночевать. Жену я отвез домой, а сам вернулся на свою дачу. А утром Л. как ни в чем не бывало, попросила отвезти ее на станцию, что я и сделал. Получилось почти по Некрасову: (..В лесу раздавался топор дровосека). Давно уж не видел Я Сашку Д_.ва. И вот довелось нам Увидеться снова. Погожее утро. Я еду по трассе. Дорога свободна, И все в моей власти. И вдруг впереди Знакомая "Нива". Подал я сигнал И рядом он стал. А на заднем сиденье... Быть может мираж, А возможно виденье. Но с утра макияж — Ну как дела? — Нормально. — А как живешь? — Зеркально. — А дама откуда? — Вестимо, оттуда. Приятель оттрахал, А я отвожу... —А что же приятель?— Спросил я его — Он женщин ваятель, Ему нелегко. Нажал он на газ И исчез с моих глаз.
Я переживал не долго, и через некоторое время злобно тявкнул на уже бывшего приятеля: Такой он всеядный Полу-армянский бульдог. Лишь бы rima pudendi Была между ног.
До него это не дошло, отношения как-то сами собой прекратились. К Л. уже не ездили, она тоже не приезжала, хотя по телефону часто с женой переговаривалась. В ее неглупой головке, по-видимому, все проявилось и встало на свои места, да и забот у нее полно: внучка, потому и недосуг до всего другого. Мне же все стало совершенно безразлично, а образовавшаяся пустота заполнилась событиями по моим интересам...»
Тут он перестал говорить и испытующе посмотрел на меня. Я ведь ничего не говорил, что Бирюля увидел у него выключатель. Затем, уже с другой интонацией:
«...Вот тебе и бирюлины фонари. И я, и Л. — тоже фонари, и у каждого отдельный выключатель. И каждый отдельно сам включается и выключается самостоятельно, по своему желанию, а другой может даже совсем не реагировать на это. Предположим, один засветился, а другому и невдомек, почему, но пусть себе светится. Даже если ты — третий фонарь — подойдешь и включишь оба фонаря, то один может не захотеть светиться и сам себя выключит. Хоть общий рубильник ставь, а он все равно сумеет себя погасить. Вот на этом примере можно и объяснить постановку Бирюлей выключателя к каждому фонарю.
В моем представлении Бирюля — великий философ-самородок! Он своими фонарями наглядно показал, как он осмыслил все наше общество: каждый индивид — это фонарь со своим собственным выключателем, и горит он только тогда, когда ему захочется. Даже поставь общий рубильник для всех фонарей — каждый все равно будет сам собой: или тускло светится будет, или выключит себя, или у него вообще «лампочка перегорит», или он засветится так, что осветит все окружающее ярким, почти божественным светом, таким, что всем все будет видно и ясно, таким, который затмит свет всех других фонарей. Но тогда это будет фонарь-гений, а не какие-то там А.-фонари! Или, Л.-фонари, со своими выключателями. А рубильник нам уже ставили: ведь были же мы пионерами и вдалбливали же нам в детстве коммунистическую мораль и идеалы... Только все равно каждый остался самим собой и горит, как хочет и когда захочет.
Твой Виктор — большой философ, просто у него не было другого способа выразить все то, что он, по-видимому, долго вынашивал в себе. Нет у него того «научного» аппарата, да и не привык он выражать себя так, как делают другие (образованные) люди. А они просто убогие по сравнению с ним, они, как цветные бумажные китайские фонарики, — засветят себя, и не более. Другим способом он не мог выразить себя. Ведь и Моцарт в детстве не мог объяснить людям, что он творил, а какие шедевры мы слушаем! Больше того, твой Виктор, сам того не подозревая, оказался и гением ПОП-АРТа. Какая, должно быть, это композиция! Жаль только, на выставку модернового искусства представить нельзя. Да, и экскурсовод-комментатор должен проникнуться всем этим и представить шедевр как надо. Твой Виктор — как самородок, который еще в ледниковый период занесен сюда, в твою завидовскую супесь, и остался здесь, а остальные валуны унесены дальше. Ты вот его случайно нашел и как-то разглядел. Иногда потри этот самородок — и он блеснет тебе лукавым лучом и почти ничего не скажет. Думаю, у Бирюли должно быть сильное libido — без большой внутренней энергии такого надумать и сотворить невозможно. Больше чем уверен, что и в таких действиях он свою внутреннюю энергию израсходовать не сможет и обязательно проявит ее в конкретном сексуальном плане, если уже не проявил. Ну да хватит об этом... Разговорил ты меня своими и бирюлиными фонарями, где же мои тормоза?»
5.
Однажды Бирюля разошелся не на шутку. «Вы представляете, — говорит и руками, как мельница крыльями машет, — Лев Толстой — лицемер! Читали «Отец Сергий?» Это чистейшей воды автобиография души Толстого! И что же мы узнаем из нее? Пришла, значит, дворянка молодая, соблазнять отца Сергия, который до пострига в монахи был князем. И он ее возжелал. А чтобы плоть свою обуздать, побороть свое половое влечение к молодой женщине, взял, и пальцы руки себе отрубил. Окровавленную руку соблазнительнице под нос сует. Ясно, что у той истерика и полное раскаяние в том, что святого искушала... Сергий же, в скором времени баб за задницы начал хватать...
Вот если бы отец Сергий не пальцы бы себе отрубил, а детородный член, тогда — другое дело! Тогда бы и монахом остался, и рассказ правдивым бы до конца был. Но, Толстой, хоть и был великим писателем. Но, как моралист он был никудышный! Ему ли не знать также, что пальцы рук отрубаются без всякой боли, что особого потрясения организму эта рана не приносит. Он же мужицкую жизнь знал. Сколько мужиков невзначай пальцы себе отрубали и пилой отпиливали. А, жили, как жили после этого! Обернут тряпкой култышки, выбросят обрубыши и дальше работать. Беспалых мужиков на Руси много... Вон, наш Президент тоже беспалый, ну и что из этого? Не верю я после этого рассказа Льву Толстому!
Как-то приехал на охоту в Завидово известный писатель Борис Макагон, ныне гражданин Израиля. А, когда-то проживающий в Дубне, что через пролив от Завидовских мест. Ему мужики рассказали, что Бирюля не уважает Льва Толстого и почему. Выслушав мужиков, Макагон подкараулил Виктора на вечерке в камышах, когда все охотники ждали лет уток с левого берега Московского моря на правый берег (то есть, из заповедника на охотничьи угодья), и рассказал ему на ухо историю про французского философа Пьера Абеляра. Вот что Макагон поведал Бирюле...
Пьер Абеляр безумно влюбился в дочь знатного и богатого парижского еврея Элоизу. Родные были категорически против их брака, хотя Элоиза тоже страстно любила Пьера, и хотела быть его законной женой. Получив запрет от родителей на брак с Абеляром, Элоиза стала встречаться с возлюбленным тайно. Отец и братья Элоизы выследили их и на глазах Элоизы отрезали Пьеру детородный член вместе с яичками. Но и после этого возлюбленные не расстались, и продолжали встречаться. Только когда Пьера заточили в монастырь, встречи его с Элоизой прекратились. Пьер писал любимой страстные письма из заточения, которые стали потом всемирно известным шедевром — непревзойденной в своем роде книгой нравственности. «Письма к Элоизе» были опубликованы после смерти Пьера (Элоиза умерла вскоре, вслед за Абеляром). Абеляр стал знаменитым на века философом, и обессмертил имя Элоизы, как Петрарка Беатриче.
Бирюля внимательно выслушал Макагона и ответил ему (тоже на ухо, чтобы не спугнуть уток) так: «Ну, так это же во Франции... Француз — мужчина, пока у него есть хоть один палец...»
Как-то приезжие из дальних мест в Завидово охотники разыскивали Бирюлю. Первый встречный, к которому они обратились, сказал: «Кто не знает Бирюлю? Я его знаю. Она (мужик ткнул пальцем в мимо проходящую женщину) его знает. Он (мужик ткнул пальцем в детскую коляску, в которой женщина везла грудного ребенка) его тоже знает! Бирюлю знают все!»
Бирюля не гнушался никаким трудом — только бы подзаработать. Ведь, трех жен практически содержал в наше лютое время и шестерых детей (дочь от первого брака была уже невестой, сын от второго брака собирался в Армию). Подрядился как-то он свиней и быков в поселке стрелять. Весь год все его семьи были с мясом! Выложит кабана — опять сыт и пьян. А тут подрядился коров пасти. Неделю, другую пасет и видит, что хозяйка одной коровы, дуется на него, вроде бы чем-то недовольна. Не выдержал Бирюля, спрашивает: «В чем дело? Чем недовольна?» «Может, думаешь, я твою корову дою?» «Вот именно — доишь! Корова с пустым выменем приходит!» От такой наглости, Бирюля чуть дара речи не лишился. Только и выкрикнул: «Я? Да... никогда!» Плюнул, топнул ногой и ушел. А на утро за этой коровой не зашел (долго она вместе с хозяйкой у калитки стояла и мычала).
На другое утро еще одна хозяйка обвинила Виктора, что он сдаивает у ее коровы молоко. Не стал спорить с ней Бирюля, а решил разобраться, в чем дело? А дело оказалось, вот какое. Когда гнал Бирюля коров по берегу Московского моря, то давал им напиться. Коровы по колено заходили в воду и пили. Некоторые, увлекшись, по самое брюхо в Море заходили. Бирюля стал наблюдать за одной такой коровой, что по брюхо в воде оказалась. Глаз у него острый, зоркий. Сквозь воду на метр видит. И увидел Виктор, как подплыл к корове огромный сом, нежно взял в свои толстые губы сосок коровы и начал откачивать из вымени молоко. Потом за другой сосок принялся. Корова ни с места. Видимо, ей обращение сома нравится! Недолго сом лакомился. На следующий раз поднял его на вилы Бирюля и разделил между хозяйками, у которых коровы без молока приходили... Но здесь история Бирюли еще не кончается. Есть и другой у нее оборот...
Жил в Завидово дурачок, божий человек (в каждом русском селение есть такой), 25-летний Вова Берковский. Часто говорил он, остановив за рукав прохожего, что его «любят русалочки». Никто всерьез Вову не воспринимал. Тут, узнав, как пропадает молоко у коров, пьющих воду из Московского моря, Бирюля сам остановил Вову Берковского и попросил его подробно рассказать, где и как любят его русалочки? Вова рассказал, что ходит он к ним на берег Московского моря, что недалеко от косы, заходит по пояс в воду и стоит, ждет. Потом подплывает русалочка и нежно берет вовин член в свой ротик и сосет, пока Вова не кончит. Потом, махнув на прощанье хвостом, уплывает. Бывает, что Вова каждый день ходит к косе. Бирюля выслушал Вову и сказал, что русалка может и откусить член. И в доказательство рассказал ему жуткую историю про это. Вова так испугался, что долго у косы не показывался.
Бирюля разработал собственный метод посадки картофеля. Пророет борозду, насыплет в нее куриный помет, а потом всю борозду засыпает проросшим картофелем, а сверху, наконец, покрывает тонким слоем земли. Там, где другие ведро картофеля тратят на посадку, Бирюля на такой же площади — мешок. Смеялись, видя такие дела, над Виктором соседи. «Сколько посадишь, — говорили, — столько и снимешь!» Но, Бирюля таким словам отнюдь не смущался. Он терпеливо всем, кто над ним потешался, объяснял свой «метод»...
Знаете, сколько во время полового акта выбрасывается во влагалище сперматозоидов? Миллион! А, сколько надо, чтобы женская яйцеклетка оплодотворилась и женщина зачала? Один сперматозоид! Остальные 999999 сперматозоида погибают и идут на питание оплодотворенной яйцеклетки... Думаете, Природа глупа, что так разбрасывается сперматозоидами? Нет! Вот и я следую матушке — Природе... Посмотрите на картофелину с ростком — вылитый сперматозоид! Лунка — влагалище. А земелька — яйцеклетка. Да у меня картошки будет раз в десять больше, чем у вас! И будет она намного крупнее вашей. Ибо, прорастет лучшая из лучших!
Кстати, так и было. Огромный урожай картофеля снял Бирюля со своего участка. Может быть, действительно, дело в его «методе». А, может быть, в курином навозе... Поди, разбери!
Бирюля с семьей посетил Третьяковскую галерею после ее реставрации. На вопрос односельчан: «Ну, как там?», — Виктор махнул рукой и изрек: «Как мало славянских лиц! Как мало веселых сюжетов!..»
Построил Сергей Юрьев наконец баню прямо на берегу глубокого пруда, в котором водились огромные карпы. Первыми парились в бане, конечно, Виктор Бирюля с близкими Сергею и ему приятелями. Из парной по мостику разбегутся и ныряют в пруд. Голыми. Средь белого дня. А кругом дачники, глазеют... Виктор выскочит из парной красный, как рак из кипятка, и голый, как рак (если, угодно) и орет во всю глотку: «Девки, не зевайте, смотрите!» А за ним, нисколько не стесняясь, и другие мужики голышом в пруд ныряют... Потом, когда уже пили квас и пиво, напарившись, Бирюля вдруг и спрашивает: «Как вы думаете, мужики, то, что мы средь бело дня при честном народе голышом из бани выскакиваем и ныряем в пруд, — это эротика или порнография?» Засмущались мужики, не знают, что Виктору ответить. А ему того и надо! «Это — эротика!» — торжественно заявляет он, окинув мужиков победоносным взглядом. «А, что же тогда — порнография?» — робко спрашивает Бирюлю хозяин бани. «Порнография, — начинает Виктор, растягивая слова для пущего эффекта, — это когда наши жены после нас, напарившись, в пруд нагишом нырять будут!»
У Бирюли как-то спросили, почему он трижды женился и столько детей наплодил? Виктор ответил так... А вы посмотрите на зайца... У каждого зайца несколько зайчих и много зайчат... Одного зайчонка — для волка. Другого зайчонка — для лисы. Третьего зайчонка — для охотника... И так далее. Но, всегда у зайца останется хоть один зайчонок, который выживет и род заячий сохранит...
Долго выбирали дверные ручки для бани. Металлические, стеклянные, пластмассовые, — все не подходят. Накаливаются. Единодушно решили, что нужны деревянные, да не простые, а какие-нибудь, по замысловатее. Бирюля взялся изготовить такие. И скоро принес такие, что мужики только ахнули, и в голос сказали, что не думали, что Виктор еще и отлично столярничает. А Бирюля спокойно объяснил, что он тут не при чем. Не он ручки к бане изготовил...
«Пошел я к бобровым хаткам и собрал обработанные бобрами деревяшки».
Односельчане часто советовались с Бирюлей по разным вопросам. Как-то пришел к нему домой мужик Сергей Смидович с бутылкой водки, как полагается, посоветоваться, как сделать, чтобы жена ему сына родила. А то, четырех дочек имеет от законной жены, завел любовницу, и та тоже дочь родила! Пока разливали водку, у Виктора совет уже был готов. Вот, что он сказал Смидовичу...
Оплодотвори жену, когда карась на нерест пойдет. «Это, когда?» — спрашивает Сергей, не будучи рыбаком.
Бирюля, прежде, чем ответить, спокойно выпивает стакан водки. Ждет, когда Смидович выпьет свой. Вместе закусывают солеными огурцами и репчатым луком. Потом говорит...
«Когда крапива зацветет».
Смидович агрономом тоже не был, но подкараулил, когда крапива зацвела, и в эту ночь оплодотворил свою жену, и успел к любовнице сбегать и ее оплодотворить тоже. Ровно через девять месяцев, обе родили Смидовичу по крепкому сыну... А Бирюля в благодарность получил ящик водки. Про карася и крапиву он придумал. Это было первое, что ему в голову пришло, когда Сергей обратился к нему за столь необычным советом...
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
6.
Как-то сильно задумался Бирюля и молчалив стал. Спрашивает его жена, что, мол, случилось? Только отмахивается от нее Виктор, ничего не объясняет. Друзья тоже заметили эти перемены в Бирюле и решили, что он переутомился. Действительно, перед этим своим состоянием, Бирюля признавался: «Я, как груженый самосвал... И все — в гору!»
Повезли друзья Бирюлю на Волгу, чтобы расслабиться. Наботали на уху, водки хорошей прихватили... Выпил Виктор стопку, другую, ушицы поел и разразился длинной и странной тирадой...
Знаете, что голова каждого из нас — точно радиоприемник. И у каждого этот «радиоприемник» настроен на свою волну... То есть, каждый из нас свою радиопрограмму слушает! Подумаешь об этом, и диву даешься, как только мы друг с другом общаемся и понимаем друг друга? Вот сейчас, сидим, жуем, пьем, костром любуемся, разговариваем... А у каждого — свое в голове! Представьте, в одной комнате несколько радиоприемников, и все настроены на разные волны... Так, и мы, ведь, с вами! А, нет, сидим, глазами лупаем, делаем вид, что друг друга понимаем, и что нам интересно, что другие в слух говорят! А слушаем-то свой радиоприемник!..
Бирюля не пошел голосовать за своего кандидата в депутаты. Его спросили, почему?
«Да он на похоронах собственной жены полтора часа речь толкал!»
Бирюля как-то сказал, что он — фаталист, и объяснил, как он это понимает...
«Представьте, что при сборке автомобиля один болт, что держит колесо, с трещиной. Но сломается этот болт, и колесо отвалится только когда автомобиль пробежит, ну, скажем, 100 километров. Тогда на 101 километре обязательно будет автокатастрофа. Даже опытный автомеханик, если не увидит болт с дефектом, не сможет предотвратить автокатастрофу. А она, повторяю, случится только на 101 километре! Не на 100, и не на 102, а именно, в силу законов болта с трещиной, на 101 километре... Если с нами, людьми, что-то происходит, то происходит неизбежно в силу наших собственных «болтов с трещиной»... У каждого свой 101 километр!»
Бирюля молился два раза в сутки. Перед тем, как уснуть, и как только проснется. В молитве он вспоминал своих родных и близких, друзей и учителей, живых и усопших. Сначала он вспоминал своих усопших родных, кого знал живыми. Начиная молитву словами: «Спокойной ночи (или — «доброе утро») родные мои! Папа (имя и отчество), папа (второго отца имя и отчество), бабушка, тетя (имя и отчество), тетя (имя и отчество)! Будьте со мной всегда! Помогайте мне, постольку, поскольку можете! Спасите и сохраните меня! Иначе, я пропаду, проживу жизнь зря! Что я без Вас, родные мои?»
Потом Виктор вспоминал родных, кого сам лично не знал при жизни, но слышал о них от своих родных и близких. Это — дедушки, бабушки, прадедушки, прабабушки, прапрадедушки и прапрабабушки. К ним он обращался точно так же, как и к первым. Дальше Бирюля вспоминал своих умерших друзей. И к ним тоже обращался, как к родным и просил их все о том же — помочь ему, спасти и сохранить его, чтобы жизнь он прожил не зря, и не пропал бы.
Потом Бирюля вспоминал своих учителей. Кроме своей первой учительницы, к своим учителям он относил поэта Сергея Александровича Есенина и полководца Александра Васильевича Суворова. Слова обращения и просьбы были общие, как к родным и друзьям.
Наконец, в последней части молитвы, Виктор обращался ко всем родным и близким, и к тем, кто с ним рядом, и к тем, кто от него далеко, и вообще ко всем, кто мог бы его услышать. Всех он просил одинаково, одними и теми же словами.
Заканчивал молитву Виктор Бирюля словами, обращенными ко всем, кого он в ней вспомянул: «Что я без Вас? Что Вы без меня? Что мы друг без друга?» На этом молитва Бирюли заканчивалась.
Виктор Бирюля любил о себе говорить так: «Я потею только на солнцепеке, в бане, и на жене... Шлаки вывожу!»
Как-то Бирюля взобрался с товарищами на пожарную колокольню. Огляделся вокруг — у его ног лежит весь, как на ладони, поселок Завидово. Тут он и говорит: «Представьте! Через какие-нибудь 70 — 80 лет, все, ныне живущие в Завидово, будут покойниками! Дома наши заселят другие люди, которых сейчас нет и в помине! Разве жизнь не трагична?»
Бирюля завел пса — сенбернара. Взял щенком, назвал «Малыш», воспитал, и все свое свободное время отдавал псу. Жена и дети начали ревновать Виктора к псу. Когда Малыш стал «окучивать» (выражение Бирюли) соседских сук, Виктор воспринимал это как собственные подвиги. Друзья тоже подшучивали над Виктором, не понимая такой его сильной привязанности к собаке: «Видимо, собачья у тебя натура, Виктор, коль пса людям стал предпочитать!» На все укоры в отношении его любви к собаке, Бирюля ответил так...
Поймите же вы! У наших домашних животных, собак и кошек, давно нет своей собственной жизни. Они очеловечены! И живут нашей жизнью, хозяина или хозяйки... А, так как век их короток, и время жизни течет для них намного быстрее, чем наше человеческое время, то они переживают огромный отрезок нашей жизни, а то — и всю нашу жизнь — наперед... Вот, Малыш проживает мою жизнь вперед меня. А я наблюдаю за ним и вижу, что ждет меня в ближайшие десятилетия... Будут ли у меня болезни и травмы. Не покусают ли меня соседские собаки. Что будет с моим очередным «пометом»... Да, и вообще, когда и при каких обстоятельствах я закончу топтать эту землю...
В Завидово последнее время имя Валентина Поросятникова не сходило с уст. Молодой предприниматель стремительно набирал силу. Скупил, чуть ли не все магазины и точки общепита, и переоборудовал последние в шикарные кафе и ресторанчики, бистро, пиццерии. Построил супермаркет по европейским стандартам. И, таким образом, выгнал из поселка, наводнивших его было кавказцев — палаточников. Открыл общественную баню с настоящей финской сауной. Две пекарни «дека — хлеб», которые полностью стали обеспечивать поселок всеми видами горячих и вкусных хлебных изделий по низким ценам (в сравнении с Москвой и близлежащими к Завидово поселками). Всегда, полон энергии и задора, подвижный, как «пригоршня ртути» (выражение Бирюли). Все бы хорошо, если бы не был Валентин патологическим ревнивцем. Жена его Нина никак не могла родить ему ребенка, хотя прожили вместе 5 лет. Была Нина обыкновенной женщиной, не уродиной, но и не красавицей. Далеко, не красавицей. Нина нигде не работала, хотя имела высшее экономическое образование, и все свое время проводила или в 100 метровой квартире (в Завидово «новые русские» построили себе дом, не хуже, чем дома высшей категории в Москве), или на вилле, которую построили Поросятникову итальянцы на маленьком острове Московского моря.
У Поросятниковых была прислуга, постоянная и приходящая. Все — женщины. Две женщины из постоянного штата прислуги в прошлом были сотрудниками МВД. Одна работала до перестройки надзирателем в Бутырке. Другая — заведовала детской комнатой милиции в звании старшего лейтенанта. Валентин купил им в Завидово по двухкомнатной квартире. Так как женщины были одинокие и в бальзаковском возрасте, то в Москве им терять было нечего, свои московские квартиры они сдали в аренду, и переехали на постоянное жительство в Завидово на хорошую зарплату, которую платил им Валентин. Бывший надзиратель стала управляющей Поросятникова хозяйством (в доме и на вилле). А бывший старший лейтенант милиции — телохранителем Нины. В обязанности телохранителя входили также уход и присмотр за оружием, которого в домах Леонида было с целый арсенал. Оружие Поросятников коллекционировал как большой его любитель (когда-то он служил в десантных войсках и был в «горячих точках» распадающегося СССР, где и пристрастился к оружию). Киллеров и рэкетиров Валентин не боялся, ибо у него была хорошая «крыша». Функция же телохранителя жены ограничивалась одним — охранять ее от мужчин — соблазнителей.
К ревности Валентина в поселки (за его добрые дела) относились снисходительно. А ведь у него были просто приступы отелловской страсти! И часто в голове его роились мысли Арбенина... Так, он мог подойти к первому встречному в поселке (сам-то он потомственный завидовец, всех подноготную знает!), взять его за шкирку и начать ему рассказывать про свою жену, обильно характеризуя Нину такими словами, как «шлюха». «слаба на передок», «подстилка», «про*****» и тому подобное. Правда, всегда без малейшего аргумента, и никогда не называя счастливого соперника или соперников, из-за которых он так жену свою костерит. Жертва, попавший в невольные слушатели Валентину, всегда молчала, зная его слабость. Иногда целый час Поросятников мог рассказывать первому встречному об изменах жены. Как-то попался Валентину заезжий грузин. Схватил его Валентин за грудки и давай про Нину всякие небылицы плести. Грузин слушал, слушал, а потом сказал: «Жена твоя, батоне, истинная цхела мутела!» (Что означает по-грузински шлюха). Это грузинское выражение, наверное, было последней каплей для воспаленного ревностью сознания Валентина Поросятникова, которая и разрешила в чудовищном преступлении ревнивца его муки. А был он, точно, патологическим ревнивцем. Так, он, в присутствии прислуги заставлял Нину снимать трусы и показывать их ему, нет ли на трусах подозрительных пятен. Бывшие сотрудницы МВД постоянно проверяли простыни многочисленных (в двух домах) постелей, где Нина могла бы «переспать» с мужиком. Кстати, в дом к Поросятниковым мужчины заходили только в сопровождении Валентина, и были его приятелями или деловыми партнеры. Но этот факт Валентина ничуть не смущал. «Свинья грязи найдет!» — был его железный аргумент. Как-то он чуть не прибил 12-летнего мальчишку, которого мать, школьная подружка Нины, послала к ней одолжить деньги. Когда мальчик был с Ниной в комнате, случайно домой пришел Валентин, и приревновал жену к ребенку. Старшему лейтенанту милиции буквально пришлось нокаутировать хозяина, ибо он схватился за нож...
Нину Валентин зарубил топором спящую, изрубив тело ее на мелкие куски... Когда милиция уводила его с места преступления, он кричал благим матом: «За что? Она ведь изменяла мне с первым встречным!»...
Судебно-психиатрическая экспертиза, проведенная в Институте им. Сербского, не обнаружила у Валентина Поросятникова никаких психических заболеваний. Убийство было расценено, как «совершенное в аффекте». Бывшие сотрудницы МВД, по подсказке адвоката Поросятникова, показали, что Нина «действительно изменяла мужу». Валентин получил 1 год «условно», продолжая работать, как и работал. Жену он похоронил отдельно от своих родных и близких. Но поставил ей огромный из черного мраморного монолита памятник. Всю прислугу Валентин уволил, в том числе и бывших сотрудниц МВД. На их место нанял завидовских молодых парней, (и тем самым, частично решил проблему безработицы среди молодежи в Завидово). Сменил он и водителей своих личных иномарок (кстати, при Нине они тоже были женщинами). На одну машину нанял Виктора Бирюлю. У Бирюли появился повод высказать свое мнение насчет Поросятникова. Он сказал буквально следующее...
«Валентина я могу понять... Ему нужны были доказательства любви и верности жены, как стимул в его напряженном труде. Одним, понимаете, нужна любовь и верность, другим — их доказательства. Причем, это нужно постоянно, как допинг. Если этот допинг отсутствует, то его заменяют другим — ревностью. Ревность тоже очень стимулирующее средство!»
Поросятников, узнав, что сказал о нем Бирюля, тут же его уволил.
Сидит как-то в июльскую жару Бирюля с друзьями на бревнах у окон своей избы и отбивается от комаров. Комаров было в то лето — орда! Прихлопнет комара, потом бережно возьмет его трупик за крылья и показывает, как ловко он это сделал — и кровь не пролил у кровопийцы, и жизни его лишил с одного удара. «Настоящий охотник подранков не оставляет!», — обобщает свою «войну» с комарами Бирюля. Мужики отмахиваются от комаров, хлопают себя по разным местам наотмашь, не обращают на Бирюлю никакого внимания. Тут он и рассказал две истории о комарах, после чего мужики дружно повернули к нему головы и челюсти у них по-отвисли...
«Слышали, в лесу, в двух шагах от Президентской Дачи мужика голого по рукам и ногам связали и к дереву привязали на ночь. Комары всего за два часа его до смерти закусали. И знаете, кусают только самки! А когда мужик умер, комары кровь его тут же пить прекратили. Тогда труп облепляют мухи-кровопийцы. Комар на падаль не садится. Он — благородное создание...»
Видя, что вниманием мужиков завладел, Бирюля сделал паузу, посмотрел на безоблачное небо, на раскаленное белое солнце, повел взглядом по вишневым деревьям, на которых уже начинали краснеть и наливаться соком ягоды и продолжил, прихлопнув очередного комара и бережно держа его за крылышки... «Помните Хряка (кличка завидовского мужика)? Он центнер весил! Двух метровая туша. А бегал, что твой носорог в Африке... Трактор мог из борозды голыми руками вытащить. Не успел вернуться с отсидки (из тюрьмы) — взял и умер! Так вот, оказывается — как вскрытие его трупа показало — подавился он комаром! Разинул пасть, чтобы на жену крикнуть, комар влетел ему в глотку. Дыхание у Хряка вмиг сперло, и он умер. Я сам врача спрашивал, который вскрывал Хряка...»
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
7.
Окучивает Бирюля картофель тяпкой, потеет, комаров отгоняет, то и дело, выгнув спину, за поясницу хватается. Подходит к нему его друг Сережа Юрьев, смотрит пять минут, как работает Виктор, потом говорит: «Кто же так окучивает? Вокруг ботвы не рыхлишь, траву не выдергиваешь. Нагребаешь землю с борозд и засыпаешь ей и траву, и земельную корку...» Взял Сережа у Виктора тяпку и давай показывать ему, как нужно окучивать картошку. Смотрел, смотрел Бирюля и говорит: «А картошка у тебя крупная родится?» «Так, средняя...» — честно признается Сережа. «А у меня — с твою голову! Так, что, отвали, приятель, не мешай!»
Стоит Бирюля с друзьями как-то вечером, в небо смотрит. Там кречет кружева плетет. Внизу под ним курятники в каждом поместье. Смотрел, смотрел Виктор на воздушные пируэты кречета и говорит: «Стою я вот так на крыльце. Вдруг падает прямо ко мне в руки с неба голубь. Живой! Дрожит весь, бедняга. В глазах ужас. Поднял я голову, вижу: кружит надо мной сокол. Нахальный такой, распустил крылья и смотрит на меня с высоты, что я буду с голубем делать? Я с голубем на руках шасть в хату, и за ружье. Хотел снять наглеца! Но, сокол понял мои намерения и улетел.
А в другой раз, точно также стоял на крыльце, когда упал ко мне в руки с неба... сокол! И так же, как голубь, смотрел на меня с надеждой и мольбой о спасении. Глянул я в небо — а там туча ласточек! Они и загнали бедолагу, заклевали, что он вынужден был броситься за спасением ко мне в руки. Ласточки — нахальные птицы. Видя, что я держу сокола в руках, начали со свистом крыльев атаковать меня. Пришлось прятаться в избе вместе с соколом! У птиц, как у людей: сегодня ты клюешь и загоняешь жертву в угол; завтра — тебя клюют и загоняют в угол...
Бирюля полагает, что человек умирает так, как рождается. Тот, кто родился легко, тот легко и умрет. Тот, кто тяжело, также и умрет. А тот, кто, рождаясь, мучил свою мать при родах, смертью своей причинит сильные страдания родным и близким...
Как-то после бани, за кружкой холодного пива, Бирюля сказал: «Большинство людей живет, как лунатики... Под покровом собственной глупости».
Бирюля своей третьей жене никогда не изменял. Но, случилось так, что он познакомился с женщиной в расцвете лет, Людой Любарской, что жила в отдельной квартире в Зеленограде. Приехал он к ней в гости, и говорит она ему: «Пойди, прими душ, а я тем временем сбегаю в магазин, куплю что-нибудь вкусненького к столу». В квартире была газовая колонка. Люда включила ее и пустила горячую воду. Виктор помылся и закрутил кран. А колонку не выключил, не знал, как ей пользоваться. Стоит голый, вытирается полотенцем. Слышит, что колонка продолжает шуметь. Не зная, что делать, он вновь включает горячую воду. И тут из крана с ужасным шумом вырывается горячий пар, как из паровоза! Колонка начинает грохотать и трястись. Того и гляди, взорвется! Начал Виктор лихорадочно крутить краны, и что под руку попадется, а колонка еще, пуще прежнего, грохочет и трясется! «Конец, — думает Бирюля, — сейчас взорвусь!» Что делать? Пришла одна здравая мысль — одеться, чтобы останки его, Бирюли, были в одежде! Виктор быстро оделся, сел и стал ждать, когда взлетит вместе с колонкой на воздух. Но, к счастью, вернулась Люда... Ничего Люде не объясняя, Виктор рванул домой. Больше попыток изменить жене Бирюля не делал.
Бирюля рассказал друзьям историю, полную скрытого смысла... Две собаки яростно невзлюбили друг друга. Одна находилась за высоким забором. А другую собаку хозяин каждый вечер проводил на поводке мимо этого забора. Как почувствуют собаки друг друга, такой яростный лай поднимают, что все в округе собаки тоже злобой наливаются и гавкают, и рычат до неистовства. Но особенно эти две — одна, которая за забором. Другая, которую хозяин держит на поводке, проходя мимо забора... Рвутся друг к другу (не видя друг друга), шерсть у той, что на поводке, дыбом, хозяин едва удерживает поводок двумя руками!
Но, вот однажды случилось следующее. Собака, что за забором, почувствовав соперницу-врага, кинулась с рыком к калитке, толкнула ее лапами, и калитка... открылась! Другая же собака, что была на поводке, увидев, что к ней на встречу мчится, оскалив пасть, враг, рванулась и вырвалась из рук хозяина. Несутся со страшным лаем и с белыми от пены пастями, шерсть дыбом, навстречу друг другу. Вот встретятся, вцепятся друг в друга и разорвут друг друга в клочья! Поравнялись, и что? Остановились морда к морде, как вкопанные. Осторожно втянули воздух... и поджали хвосты! Потом та, что вырвалась из-за забора, повернулась и побежала к себе за забор восвояси. А та, что вырвалась из рук хозяина, повинно склонив голову к земле, поплелась к нему, волоча за собой по земле хвост и поводок... Но на завтра — все повторилось сначала: с яростным лаем, они рвались друг к другу, одна — за забором, другая — на поводке. А, собаки в округе, заражались их злобой, рычали и гавкали.
Как-то Бирюлю спросили, кем ему приходится его родная сестра? Дело в том, что когда отец Виктора умер, его мать вышла замуж за младшего брата своего мужа. От него и родилась Вера, сестра Виктора. Такая же высокая, стройная, с огромными карими глазами и толстущей черной косой, до самой попки. Если у Виктора всего-то 8 классов образования и профессионально-техническое училище, что при завидовской фетровой фабрике, то Вера закончила два института — экономический факультет Тверского Государственного Университета и Московский юридический институт. Свободно владеет двумя иностранными языками. Правда, если Виктор вот уже третью семью завел, то Вера со свадьбой все откладывает...
Итак, кем же она ему приходится, в самом деле? Подумал, подумал Бирюля и ответил: «Это вопрос не ко мне, а к психиатрам!»
Как-то под водочку, судачили приятели Бирюли о его дружке Юрке Гнилове. Что, мол, мужику надо? Жена красавица, такая, что мужики двух поколений слюнки при виде ее пускают. А, верна ему, вот уже 20 лет. Он же, гуляет напропалую, чуть ли не с первого дня женитьбы. Бирюля слушал, слушал мужиков, да и сказал: «Знаете, что мужики — главное, не верность сохранять... Главное, чтобы быть любимой!»
Сидел как-то Бирюля с мужиками на бревнах в жаркий июльский день у строящейся бани. Видят, идет девушка, лет восемнадцати. Красивая, лицо такое свежее, как смородинка, омытая ключевой водой. Дружно ахнули мужики при виде такой красоты и молодости, и потом тяжело вздохнули, никто не промолвил ни слова... Виктор проводил девушку пристальным взглядом, поднял глаза на синее небо, не щурясь, посмотрел на знойное солнце, и изрек: «В любви нет ничего человеческого. Полюбив, человек превращается в зверя. Или — в Бога».
Подвыпив, в хорошей компании, Бирюля часто брал гитару, и пел разные жалостливые песни, в основном, своего сочинения. Концерт свой всегда заканчивал одной и той же песней, тоже своего сочинения. Пел он неистово, надрывно, закатывал при этом глаза, хрипел, где надо, подвывал и поскуливал в нужных местах. Вот слова песни, которую Виктор исполнял последней... Схватились мы, дрожа, как загнанная лошадь. Ноздрями, шкурой чувствуя беду! Свалились мы — ристалище нам ложе, Задергались в аду! Припев: Я жаждал крови, - А ты — душить! Я тело рвал, ища в нем муки, боли, - Ты стала, стерва, выть! Сплелись мы — я шею сжал ногами. Ты впилась в зад. Я укусил, придушенный грудями — Хрипели в лад! Припев. Забились мы, сменив в движеньях позу — Вот я внизу. Скрестил я ноги на спине — Ты тоже... Сыграли в чехарду! Припев. Вот, кувыркнулись мы — И я стопы целую. Затылок — ты. Еще разок — И вот пластом лежу я, — Ты впереди. Припев. Упало небо — я в тебя вдавился, Влезая вглубь. В тебя, я как безумный в стену, бился, - Ты рвала грудь. Припев. Отброшенный волной, я снова, снова, К тебе бежал. Держала ты, как жеребца шального, Ооо-громный мой кинжал! Припев. Взревели мы, сдержать пытаясь миг тот, Что накатил... И в ярости, в огне ее забившись — Лишились сил! Припев.
Как-то мужики начали обсуждать Славку Новокрещенова — и что он нашел такого в Галке Беляевой, что жениться на ней собрался?! Толстожопая, низкозадая, кривоногая, грудь отвислая, руки всегда красные, как у прачки, а лицо — точная копия хорька! При этом, стерва — стервой! Бирюля все это явно неодобрительно слушал, и еле сдерживал себя, чтобы мужикам не нагрубить. Потом все же его прорвало, и он сказал им так: «Знаете, мужики — в женщине достаточно уже того, что мы ее хотим!»
Как-то мужики поинтересовались у Бирюли, почему это его давно не встречали вместе с его другом Сергеем Юрьевым? Бирюля ответил: «Гниет Серега!» «Как — гниет?» — испугались мужики. «Так и гниет! — Подтвердил Виктор. — Баню топит, а меня париться не приглашает!»
Как-то на поминках тещи полковника в отставке Александра Александровича Бирюля за три бутылки шампанского обрил себе голову наголо. А, потом еще за три бутылки шампанского, обрил наголо голову полковника в отставке. На утро проснулся, сплюнул, узнав, что по пьянке натворил, и отказавшись от завтрака, ушел бродить по лесу. Вернулся лишь к вечеру, умиротворенным. Принес жене два стихотворения, которые сочинил, бродя по лесным тропинкам. Вот они. 1. Ели, ели!
Ели пили.
Еле — еле,
Еле, еле.
2. Мне без разницы:
Я — ****ь! Губы, или задницу
Целовать.
Когда Виктор Бирюля рассказывает о подстреленных им утках, сердце кровью обливается! На лице у него такая гримаса боли! «Ну, зачем, — почти причитает Бирюля, — летела под мой выстрел? Нет, чтоб чуть — чуть в сторону свернуть — осталась бы жить!» Особенно трогательны рассказы Бирюли об утках — подранках. Они, бедняжки, по словам Виктора, с перебитыми дробью крыльями, прячась от охотника или его собаки, ныряют под воду, и из последних сил, хватаются клювами за тростинку. Чаще всего, так и погибают, задохнувшись под водой!
Но при всем при этом, при такой странной жалости к убиваемым им уткам, Бирюля не пропускал ни одного дня утиной охоты. А как он собирался на охоту — нужно поглядеть! Как хирург готовится к сложной операции! Не приготовление, а ритуал! В этом, Бирюле помогает его жена.
Приготовление к охоте обычно происходит на веранде. Пока Виктор одевается, Вера раскладывала на скамье веранды охотничьи причиндалы — ружье, патронташ, нож, болотный костюм, куртку и крапленый берет (откуда он у Бирюле — особый разговор!). Виктор сосредоточенный и слегка нервный выходит из хаты на веранду. Ни слова не говоря, становится напротив жены. Несколькими скупыми движениями, Вера натягивает на Виктора костюм. Потом сапоги. Наконец, одет, но еще без берета. Резко протягивает Вере руку. Она кладет в нее патронташ. Отмеренными скупыми движениями Бирюля закрепляет патронташ на талии. Протягивает вторую руку. Вера кладет в нее нож. Секунда, и нож за голенищем сапога, на своем месте. Еще несколько таких же коротких нервных движений и охотничья амуниция на месте. В последнюю очередь берется ружье. В это время Вера, ловким и быстрым движением напяливает на Виктора берет. Виктор теперь полностью готов. Вера пытается поправить складки на его одежде. Виктор резким движением плеча сбрасывает руку жены, не оборачиваясь, быстро спускается со ступенек веранды... Ритуал окончен!
Как-то вечером прогуливался Бирюля со своей будущей третьей женой по берегу Московского моря, любовались закатом солнца. Дорогу им перегородила небольшая запруда. Виктор взял Веру на руки и понес через запруду, вода ему была по колено. Женщина доверчиво прижалась к Виктору, и нежно положила свою голову на его широкое плечо... Несколько шагов сделал Виктор, и видит — выплывает огромная щука, не обращая на него никакого внимания! «Что делать?» — лихорадочно начал соображать Бирюля. Руки-то заняты дорогой ношей! А щука подплыла совсем близко к ногам Виктора. И легла на песчаное дно, бревно — бревном! Не долго думал Бирюля — рывком поднял Веру на уровень своей головы и с силой бросил на голову щуки! Вера не успела прийти в себя, как почувствовала, что Виктор, не собираясь ее из воды поднимать, роется у нее под юбкой. Потом вообще между ног к Вере полез! Открыла, было, Вера рот, чтобы урезонить нахала, (так и не понимая, что, собственно, ему надо?) как Виктор ловким движением начал что-то из-под нее вытаскивать! Так и лежа по шею в воде, в нелепой и беспомощной позе, Вера увидела, как Виктор вытащил из воды, держа двумя руками за жабры, огромную рыбину. Щука была оглоушена. Он бережно положил ее на берег, продолжая держать одной рукой за жабры, другой рукой вытащил из голенища нож и мгновением ока отсек рыбине голову. Только потом занялся Верой... «Это наш с тобой первый общий трофей!», — только и сказал, показывая на рыбину.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
8.
Как-то на охоте, у костра, распив одну — другую бутылку «Столичной», разговорились мужики, выясняя, что такое душа? Это потому, что был среди них московский философ. Чтобы, значит, ему потрафить... «Вот читал я в одной газете, — начал Сергей Юрьев, помешивая палочкой угольки в костре, — оперировали хирурги женщину, вдруг видят, как из раны выходит маленькое сияние, превращается в небольшое облачко и, отделившись от тела, уносится в форточку. Смотрят, а женщина — то умерла!» «Душа это вылетела!» — просто сказал Бирюля, провожая взглядом искры костра, дружно поднимающиеся в звездное небо. «Закиси азота твои хирурги нанюхались», — возразил Николай Гнилин (у него жена была медицинской сестрой операционного отделения, и он от нее кое-какие медицинские слова усвоил). Все у костра замолкли и дружно повернули головы в сторону московского философа. Тот солидно выдержал паузу, сосредоточенно смотря в огонь, потом начал так. «Душа, видите ли, вещь серьезная... Сколько существует человечество, столько идет и спор, что такое душа...» Чувствуя, что его внимательно слушают, философ вновь, после некоторой паузы, продолжая неотрывно смотреть в огонь ярко пылающего костра, продолжил: «Три основных точки зрения на душу у философов имеются: 1.Душа на всех живых одна; вот здесь, у костра, нас пятеро, и каждый не сомневается, что имеет собственную душу, а она всего одна, и все мы, в этой душе, как у себя дома; 2. Душа одна, но и человек только один на всем белом свете; (при этих словах мужики широко разинули рты, не понимая их смысл)... Вот ты, Бирюля, допустим, и есть тот единственный во всей Вселенной человек, который имеет единственную душу... Все, что ты сейчас, Виктор, видишь и знаешь, или, когда–либо видел и знал, все это в твоей душе. И мы, здесь присутствующие, тоже, не живем, сами по себе, а находимся в твоей душе, как плоды твоего воображения... Это трудно, конечно, понять, что ты, Бирюля, один во всей Вселенной... Это — самая трудная точка зрения на душу...» Философ опять сделал паузу, так и не отводя своих глаз от пламени костра, а Бирюля в этом месте рассказа философа, резко встал, и начал усиленно растирать ладошкой лоб. Видимо, что-то подобное он о себе сам воображал! Наконец философ оторвал глаза от костра, встал, потянулся, размял затекшие ноги, громко зевнул и продолжил, окидывая поочередно осоловевшие от водки, и его рассказа лица мужиков... 3. Душ на свете столько, сколько живых людей. Каждый человек имеет одну душу, как одно свое тело... Тут его прервал Сергей Юрьев: «Тело умирает, гниет, а душа?» Словно его не слыша, философ продолжал: «Это тоже трудная для понимания точка зрения. Вокруг нее тоже много чего наворочено! И не только дело в том, что душа не может гнить... Гораздо сложнее понять, где душа находиться, и как она управляет телом...» При этих словах, философ взял прутик из рук Сережи и начал любоваться гранатовым светом его кончика. Ему явно не хотелось продолжать этот пустой разговор с мужиками, которые тоже, судя по их лицам, были не рады, что растравили философа на лекцию о какой-то душе... «Ладно, — словно желая этому разговору подвести итог, — сказал Бирюля, — куда же все-таки девается душа после смерти, если она есть? Это ведь проблема для всех трех точек зрения?» «А я вам не говорил, что душа — есть. — Вдруг озорно сказал философ и начал прыгать вокруг костра. — Я сказал, что есть 3 точки зрения на душу...» «Душа есть! — Твердо сказал Бирюля. — Оглянитесь вокруг (при этих словах мужики с опаской оглянулись в темноту): море, лес, небо, звезды и луна на небе, костер, мы у костра, недоделанные... Русь наша, наконец... Все это и есть нетленная ДУША! Кто против этого взгляда?» Против - никого не было!
Когда Виктор Бирюля вернулся со службы в Армии, некоторое время не мог найти работу. Устроился в туберкулезную больницу, которая расположена в тверском лесу, не очень далеко от Завидово. Рядом Волга, сосны, белый песок... Короче, красота неописуемая! Больные, страдающие туберкулезом, мужчины и женщины всех возрастов. С открытой формой туберкулеза, то есть, заразные. Больница была огорожена высоким бетонным забором Вход строго по пропускам. Больница хорошо охранялась. Родственников больных пускали на территорию больници в специально отведенный сад, отгороженный от основной территории, в назначенное для посещения время. Платили в больнице всем сотрудникам, от врачей до санитаров и рабочих очень хорошо, за «вредность производства». Поэтому, Виктор устроился в больницу санитаром, а, по совместительству, электриком. И произошел с ним в этой больнице прямо-таки кошмарный случай, который настолько потряс его, что Бирюля чуть не попал в психиатрическую больницу на лечение.
Историю, которая произошла с ним в туберкулезной больнице, рассказал он как-то в бане, отдыхая, напарившись. Все посетители бани тоже париться закончили, и сидели вместе с Бирюлей в предбаннике и потягивали лениво пиво.
Все началось из-за спора о татуировке. У Сережи Юрьева на левом плече была выколота огромная пальма. А на правом запястье заходящее солнце, лучи которого упирались в слово «север». Сережа на все вопросы о своих татуировках отвечал одно: «Дурак был!» Вова Куприянов, недавно побывавший в Швейцарии, сообщил, что на пляже Женевского озера «все наколоты» — и мужики, и бабы, и дети. Даже грудные детки и те с наколками! Наколки часто цветные, всех расцветок, но все — пристойные. «Откуда ты знаешь? — лениво возразил ему Толька Шильников. — Ты ведь не знаешь швейцарского языка!» На это Вова ответил, что у швейцарцев слова не наколоты, одни картинки... Тут Бирюля вдруг встрепенулся и сказал, что «должен рассказать одну страшную историю, касающуюся татуировок, которая произошла с ним по молодости». Мужики заинтересовались и приготовились слушать Виктора. Он начал глухим, завораживающим голосом, что мужики сразу притихли... Виктор при этом сполз со стула прямо на пол, вытянул широко разбросанные длинные ноги с огромными, как когти кривыми желтыми ногтями. Какое-то время их внимательно рассматривал, только потом приступил к своей жуткой истории...
...Подружился я с одним больным, моим ровесником. Фамилия у него была знаменитая — Разгильдяев. Звали его, как и меня, Виктором. Считался он тяжелым больным, ибо имел несколько открытых каверн (дыр, по — простому) в обоих легких и часто харкал кровью. Все знали, и он тоже, что жить ему осталось немного, что в любой момент может погибнуть от кровотечения. Витя был умным человеком. Часто говорил о жизни, смерти, совести... В Бога он не верил. Он мне рассказал, что когда ему было 5 лет, он совершил свое первое убийство — сбросил на соседа с крыши сарая кирпич и проломил ему голову. В колонию для малолетних он попал 12-ти лет — пырнул кухонным ножом свою бабушку. Вышел из колонии в 16. Вновь попал через полгода, когда зарубил топором мужика, пытаясь его ограбить. В тюрьме заболел туберкулезом. Сначала его лечили в больницах зоны. Дважды, после сильного кровотечения, оперировали. Почему перевезли в тверскую больницу — не знал. Предполагал, что умирать, ибо срок он свой еще не отсидел, и числился в заключении. В больнице же лечились «нормальные» люди, а не преступники. Его специально никто не охранял. Но, раз в месяц приезжал к нему из архангельской зоны, за которой он числился, инспектор. Как родного навещал! Привозил всякие сладости, сгущенное молоко, сливки, и даже всякий раз бутылку водки (которую они вместе с прапором и выпивали). Оставлял инспектор Виктору и немного денег, на которые Разгильдяев обязательно покупал водки и раздавал больным мужикам. Родные Виктора давно забыли, даже писем ему не писали.
Был Разгильдяев, несмотря на свою тяжелую болезнь, очень красивым парнем. Высокий, косая сажень в плечах, длинные, по плечи, густые черные волосы, огромные синие глаза, пушистые, как у девушки, ресницы, греческий нос, красивый рот, со слегка надменным выражением, и ровные белые зубы. Особенно красива была его кожа. Цвета белого чистого мрамора! Прямо, кинозвезда! Все медсестры были в него влюблены, и, даже не боясь его страшной болезни, пытались его соблазнить. Но, женский пол его давно перестал интересовать, (вернее, его не волновал секс, волновало... бессмертие!)
Несмотря на то, что в зоне он с малолетнего возраста, наколок на нем не было. Только одна — маленький кораблик — парусник на правой руке, у локтя. Совсем, вроде бы, не на месте. Под парусником три волны. Незамысловатый рисунок! Но, в нем оказалось все дело (в паруснике, под которым были три волны!), когда произошла с Виктором Разгильдяевым трагедия в ту ночь, в мое дежурство...
На этом месте Бирюля прервал свой рассказ. Встал, не глядя ни на кого, взял чайник, пошел во двор, впустив в предбанник клубы морозного воздуха, скоро вернулся с полным чайником и поставил его на печь, подбросив в нее дрова. Потом вновь сполз на пол, принял прежнюю позу с широко раздвинутыми ногами, посмотрел некоторое время на свои корявые желтые ногти, и продолжил свой рассказ...
Было это в середине марта. В три часа утра. Я проснулся от сильного желания закурить. В палате, где я устроился на ночь на свободной кровати, естественно, курить было нельзя. Я встал, и, не зажигая свет, в полудреме побрел в туалет. Он находился в конце коридора. В коридоре было темно, только слабые ночники слегка освещали столики дежурных медсестер в начале и конце коридора. Медсестры крепко спали, положив подушки себе под голову прямо на стол. Дежурные врачи — их всегда было двое: фтизиатр и хирург (на случай острого кровотечения у больных, что часто случалось) — спали в ординаторской, хорошо было слышно, как они дружно посапывали. Я сразу почувствовал, что в коридоре зябко. Стараясь не шуметь, я прошел вдоль коридора. Открыл тихо дверь в туалет, и чуть не упал, поскользнувшись в луже чего-то липкого. Пахло в туалете необычно. Я не сразу понял, чем пахнет. Сделал два шага по луже, как по маслу растительному. Тут и наткнулся на Разгильдяева. Узнал его не сразу. Было темно, лампочка в туалете не горела. Витя сидел на корточках у стены. «Ты что делаешь?» — спросил я его тихо, чувствуя, что-то неладное! «Так, ничего», — тихо, но каким-то «жестяным» голосом ответил Виктор. Я подумал, что ему плохо и чиркнул спичку. При свете пламени спички то, что я увидел, чуть не лишило меня сознания... Виктор сидел в луже крови с перерезанными венами и равномерно сжимал и разжимал руки, выгоняя кровь из перерезанных вен наружу! Лицо его было как у мертвеца, глаза полузакрыты... Я простоял в шоке, наверное, с минуту. Потом выдавил из себя: «Ты, знаешь, прекрати это!» И дотронулся до его плеча. Виктор медленно повалился на пол и растянулся в луже своей крови. Я заорал благим матом: «На помощь!» И тоже потерял сознание, свалившись рядом с Разгильдяевым...
Очнулся я в изоляторе, где лежал раздетым на чистой кровати. Рядом со мной сидела медсестра. Руки в локтевых сгибах у меня болели. Я посмотрел, там были следы уколов. Я спросил: «Как Витя?» «Живой! Оперировали и спасли». Я пролежал в больнице сутки. Врачи не велели вставать, ибо у меня, по их словам, был шок. На другой день, рано утром меня отпустили домой. Я вышел во двор. Там стояла милицейская машина, в которой возят заключенных. Рядом стояли милиционеры. Незнакомые санитары вынесли носилки. На них лежал Виктор. Руки в локтях у него были перебинтованы и лежали поверх одеяла... Носилки понесли к машине, и пока открывали дверь, я успел подбежать к Виктору. «Зачем ты это сделал, Витя?» — спросил я его. Он слабо улыбнулся и посмотрел мне прямо в глаза. Потом шевельнул рукой и тихо что-то сказал. Я был вынужден наклониться, чтобы услышать его голос. «Кораблик...», — едва шевеля губами и слабо улыбаясь, промолвил Разгильдяев. Он показал глазами на место, где была у него татуировка, которая сейчас находилась под бинтом. «Кораблик... уносит меня в открытое море... Там — покой... Там нет смерти. Я не хочу возвращаться...»
Я стоял и смотрел на Виктора и понимал, что он умирает. Но, не шелохнулся, был, как загипнотизированный. Когда санитары приготовили в машине место для носилок, Витя был мертв.
На этом Бирюля закончил свой печальный рассказ... о татуировке. Мужики расходились по домам злые.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Бирюля запил. По — черному. Пил недели три. Ушел из семьи, из своей благоустроенной квартиры в полуразвалившуюся избу, которая досталась ему от бабушки, и которую он использовал только лишь как дачу. И пил там. Никого к себе не подпускал. Наверное, все эти три недели не спал, потому что в любое время суток каждому, в том числе и жене, кто подходил к дому, орал, не показываясь из окна, что пристрелит, и высовывал стволы. При себе держал своего верного пса Норда, но за дверь его тоже не выпускал. Чем они питались, Виктор и Норд, не известно. Ибо, съестное в доме не держалось. Подвал давно осыпался и соединился с выгребной ямой уличной уборной. За три недели Виктор выпил, как потом подсчитали, ровно шесть ящиков водки и двенадцать ящиков тверского, черного пива. К запою, понятно, приготовился заранее. Пить прекратил резко. Сутки — двое, по-видимому, отсыпался, потому что вышел из дома свеж, как только что сорванный с грядки огурец. Побритый, с чистой головой и в чистой одежде, которая висела на нем, как на вешалке, Голова представляла собой череп, туго обтянутый серой кожей, где-то в глубине орбит двигались глазные яблоки. Норд выглядел в отношении здоровья, не лучше хозяина — шерсть висела на нем лохмотьями, а яйца отвисли, чуть ли не до щиколоток лап. Собаку пошатывало, первое, что пес сделал, выйдя из заточения, стал сдирать и жадно пожирать кору старого дуба, что рос перед калиткой.
В этот же вечер, как Виктор вышел из собственного заточения, в бане своего друга Сергея Юрьева он рассказал следующее. Выслушав его рассказ, все мужики решили, что «запой» спас Бирюлю от более нехороших поступков, ибо он попал в историю, из которой просто так честные люди не выходят. Хотя, эта история, скорее всего для Бирюли, носит моральный характер. То бишь, это — история совести... Вот она, вкратце.
«Я похоронил Антона Гурова. Вы его могли несколько раз видеть у нас на охоте, но он обычно ни с кем не разговаривал. Молчаливый был мужик, слова не любил на ветер бросать, и в друзья никогда никому не навязывался. Познакомились мы с ним на охоте. Последние два года Антон был безработным, хотя имел несколько профессий, но все ученого характера, Был доктором технических наук... Но, кому сейчас у нас нужны настоящее ученые, скажите мне? Никому! Не знаю, почему я у него вызвал доверие. Мы даже однажды распили с ним молча бутылку, и обменялись телефонами.
Вот как-то звонит мне он и говорит, что ему предлагают выгодное дельце на двоих, не соглашусь ли я быть у него напарником? У меня тоже с финансами, сами знаете... Я, не долго думая, да еще и с радостью, что и заработаю, и работать буду с приятным мне человеком, согласился. Речь шла о том, что нужно было поехать в Ярославль. Там принять фуру с грузом и доставить ее в Москву. Фирма гарантировала хорошую оплату и безопасность на всем протяжении пути. Если, грузить и разгружать фуру самим, то платили в два раза больше, то есть, за один рейс можно было заработать две штуки баксов на брата! Антон был мужик физически крепкий и выносливый. Я тоже не слабак, вот мы и решили, что и загрузкой, и разгрузкой фуры будем заниматься сами. Все это устраивал для Гурова его двоюродный брат, глава московской фирмы.
В Ярославль мы ехали на коммерческом поезде. Мягкие кресла, чистота, комфорт, бесплатный ужин и чай и кофе — сколько угодно душе! Обслуживали нас под тихую музыку полуголые молодые девицы, на все готовые за несколько монет. Кстати, билет и все, что к нему прилагалось, вплоть до девиц, оплачивала фирма. Доехали до Ярославля, как в кино. Переночевали в хорошей гостинице в отдельном номере со всеми удобствами. Номер и ужин в ресторане, тоже был оплачены, как и завтрак. Быстро нашли фирму. Полдня вдвоем грузили фуру всякого калибра ящиками. В среднем, ящик весил килограмм под пятьдесят. К 3 часам, наконец, загрузились. Чертовски устали. Решили передохнуть в хорошем ресторане. И это фирма предусмотрела и оплатила!..
Выехали из Ярославля в 7 часов вечера. К 11 собирались быть в Москве. Позвонили на фирму и предупредили, во сколько часов мы будем на месте. Разгрузиться мы должны на складе, что находиться на перекрестке Ярославского шоссе и московской кольцевой дороги. Там нас должны были специально ждать. Расчет с нами должны были произвести наличными тоже на месте, после разгрузки фуры. Это нас очень устраивало. Платить обещали в долларах, как мы и просили.
Всю обратную дорогу ехали в отличном состоянии. Машина новенькая, «Вольво», управлять — одно удовольствие, в кабине, как в самолете, одна кибернетика! Антон смотрел порнуху по видику, и вообще кайфовал, как заправский американский водитель! Движение на дороге было не большое. Даже на постах ГАИ нас не останавливали. «Видишь, — говорил не без гордости Антон, — у братца везде все схвачено! И менты дают нам «зеленый». Крутой мужик!» То, что на постах ГАИ нас не останавливали, на меня произвело сильное впечатление. Ибо, в наше время, за сто километров до Москвы, фуру на каждом посту непременно остановят и под дулом автоматов будешь полчаса объясняться, кто ты, откуда и куда путь держишь. А то и фуру обшмонают! А нас — ни-ни! Оставалось километров 5 до кольцевой. Этот участок Ярославского шоссе, где по обе стороны еще сохранились ветхие деревянные домишки, не освещен. Тут и случилось! Откуда-то появился газик ВАИ, я не успел сманеврировать, и столкнул его в кювет. Он лег на бок. Выскочили мы с Антоном из машины и побежали к ВАЗику как ошалелые. В нем — два человека: рядовой и старший лейтенант. Живы! Вытащили их потихоньку — целехоньки. Только небольшая шишка на лбу у солдата. Старлей как только я поставил его на ноги, вытащил пистолет и направил мне в грудь. «Застрелю, сука!» — заорал. Мы с Антоном и так изрядно испугались, что газик в кювет столкнули, а тут еще такой поворот! «Давайте, парни, уладим дело...» — начал было Антон. А старлей орет: «Документы или пристрелю!» По правилам, нам нужно было вызвать ГАИ... Но, выбора нам не оставили: старлей сделал предупредительный выстрел в воздух, показав, что шутить он с нами не намерен. Он забрал у нас не только права, но и все накладные и даже гарантийные письма фирмы. «****уйте отсюда, пока целы! Пусть фирма нас ищет! Фуру я арестовываю!» Под дулом пистолета, нам пришлось подчиниться, и мы поплелись в сторону кольцевой, боясь оглянуться.
На перекладных к часу ночи добрались мы до квартиры родственника Гурова, который отправил нас в эту злосчастную командировку. Он жил в доме для «новых русских», недалеко от метро «Щукинская». Свет почти во всех окнах 16-ти этажного дома был погашен. Люди спали. Вызвали братца по домофону. Не скоро, но подошел сам, сонным голосом спросил, «кто?» Перебивая друг друга, мы начали рассказывать, что с нами приключилось в домофон, еле сдерживая себя, чтобы не кричать. Домофон долго молчал, хотя мы давно закончили свой рассказ. Потом вдруг как заорет! Ну, точь-в-точь, как тот старлей, что хотел нас пристрелить, благо, что голос доносился на сей раз из домофона: «****уйте домой, суки!.. Вы, падлы, знаете, на- сколько меня кинули? Да, вам, всю вашу поганую жизнь вместе столько не заработать!» От этих слов мы еще больше с Антоном растерялись и стояли, тупо уставившись, друг в друга. Был конец ноября, дул сильный ледяной ветер. Наши курточки нас от него не защищали.
Сколько мы так стояли, переминаясь с ноги, на ногу, трясясь от холода, я не знаю. «Поехали домой!» — наконец сказал тихо Гуров. Слава Богу, успели в метро, доехали до «Комсомольской». Первая электричка до «Твери» была в 3 часа утра. Антон жил на «Сходне», он мог уехать на 45 минут раньше, но он остался со мной ждать мою электричку. Мы стали слоняться по вокзалу. Там не топили — экономили на электроэнергии. Но, так как были люди, пассажиры, бомжи, цыгане, бездомные ребятишки, и не было сквозного ветра, то было намного теплее, чем на улице. Денег у нас не было. Антон стрельнул пару сигарет, и мы покурили. На душе был мрак, страх, отчаяние и досада. Пусть, мы виноваты! Но, все же мы люди! Нельзя так с людьми обращаться. Такие мысли были у меня, что в голове было у Антона — я не знал. За все время, как мы пошли от подъезда его двоюродного брата, он не проронил ни одного слова. Ясно, что денег никаких нам не заплатят. Но, что если придется платить за фуру с товаром? Это — крах! Для меня, и для Гурова. Скорее всего, нас пристрелят! У меня появилась ужасная догадка, что вся «автокатастрофа» была подстроена, и что фуру украли!» Нас, по-видимому, вели из Ярославля! «Это — подстроено...» — начал, было, я. «Думаю, что, так!» — прервал меня Антон, и тяжело втянул в себя дым сигареты. Мы замолчали. Говорить было нечего, и так все ясно, что нас может ожидать! Догадавшись, что фура украдена, что все подстроено, мы, тогда еще на Ленинградском вокзале и подумать не могли, что во главе всего этого спектакля с фурой стоял... двоюродный брат Гурова, тот, кто нас нанял. И, нанимая, как лохов, планировал такую развязку! С последствиями! Пока мы добирались домой на перекладных, на нас заводилось «дело» в перевозке контрабандного товара! Это, помимо, дела по «автокатастрофе»! Нас брали и за глотку, и за яйца. Крепко! И, конечно, с далеко идущими целями — заставить, в конце концов, батрачить на годы!..
Возвращаясь домой, сидели мы друг против друга, на деревянных лавках в пустом, не отапливаемом вагоне электрички «Москва — Тверь», и не могли поднять друг на друга глаз! Усталые, разбитые, измученные переживаниями... И жрать ужасно хотелось! Мы, одинокие, с общим кошмаром в сердцах!
Электричка шла со всеми остановками, хотя в вагон никто не садился. Ехали мы чрезвычайно медленно и нудно... Вдруг, Антон словно очнулся от страшного оцепенения, в котором мы пребывали вот уже несколько часов, и, передернув тяжелыми плечами, встал и начал рыться у себя в карманах куртки. Он нашел... одно пшеничное зернышко! На его широком лице появилась улыбка. Настоящая, теплая и добрая улыбка сильного человека. Подносит зернышко к зубам, аккуратно его раскусывает пополам, и протягивает одну половинку мне. «Пожуй, — спокойно так говорит, и твердо, продолжая улыбаться, — полегчает!» Я, недоумевая в перемене состояния Гурова, послушно беру половинку зерна, и начинаю жевать. «Глупо все!» — мелькает мысль. Объявляют «Сходня». Гуров, еще раз передернув плечами, протягивает мне руку: «Моя! Ну, я пошел!» Я жму его руку, поднимаю на него глаза, и вижу, что он в упор смотрит на меня! Взгляд его тверд и спокоен. Только где-то в глубине его, задумчивость. У Антона вообще был гипнотизирующий взгляд, как у всех, сильных личностей…
Прошли три дня в страхе, тревоге, ожидании. Гуров не звонил. Милиция меня не беспокоила, никто на меня не «наезжал». Сам звонить Антону я боялся. На четвертый день, около 12 дня появился на пороге моего дома Антон. Стоит и улыбается, как тогда, при расставании в электричке. Зайдя за порог, первым делом сунул мне в руки пакет. Там, бутылка «Смирновской», дорогая колбаса, банка красной икры и коробка конфет. «Конфеты для дочки», — сказал, не переставая улыбаться. Прошли на кухню. Я положил на стол содержимое пакета и полез за стаканами, ножами и вилками. Начал откупоривать бутылку. Тем временем, Антон вынул из грудного кармана мои водительские права и пухлый конверт и молча положил на стол. Я глазами показал ему на конверт, а потом недоверчиво спросил: «Неужто, две тысячи баксов?» «Один к одному! Как в банке!» — ответил Антон, и лицо его слегка омрачилось. «Все уладилось?» — робко спрашиваю, боясь спугнуть зыбкую реальность происходящего. Антон у меня на кухне, жив, здоров, на столе бутылка «Смирновской», которую сейчас мы с ним разопьем. А в конверте две тысячи зеленых, сотенными купюрами! Гуров молча вынул пачку «Примы», вытащил одну, ловко помял между пальцев и закурил. Так ничего и не ответил! Я не стал его расспрашивать по нашему делу, поняв, что для меня все кончилось наилучшим образом. Антон и не собирался мне ничего рассказывать. Выпили, закусили. Поговорили о Чечне, и он собрался уходить. «Пора!» — только и сказал, набросил куртку, в кармане которой тогда, в электричке, нашел пшеничное зернышко, и направился к выходу. Я проводил его на улицу. «Созвонимся!» — только и нашел, что сказать на прощанье. «Угу!» — были последние его слова...
Прошла еще неделя. Случайно включил телевизор (бывает же такое наитие?!), часы показывали 19 часов 10 минут. Попал на «Дикое поле» Невзорова. Показывает «Русскую рулетку» (репортаж с реальных событий). Сидят два мужика за круглым столом друг против друга и играют в «русскую рулетку» по-настоящему! За их спинами стоят крутые парни и смотрят. Мужики одеты в белые рубашки, лица их напряжены. Все это — прямо перед камерой, и показывается крупным планом. В одном парне, который играл в рулетку, я узнал... Антона Гурова! Тот, с кем он играл, был приблизительно одного с ним возраста и очень на него похож внешне. «Двоюродный брат Антона, кидала!» — сразу понял я. Игра шла без комментариев. Вот, Антон подносит к виску наган, образца 1895 года, спокойно нажимает спусковой крючок. Ни одна мышца не дернулась на его лице. Щелк. Пусто! Не меняясь в лице, протягивает наган брату — партнеру. Тот тоже внешне спокойно берет его, ловким движением руки прокручивает барабан, также, не меняясь в лице, подносит ствол к виску и нажимает спусковой крючок. Щелк. Пусто! Опять наган в руках у Антона. Те же движения, ствол у виска (все происходит в абсолютной тишине, слышно, как шумит камера, снимающая «игроков»). Щелк, пусто!..
Было еще два или три обмена наганом и прокручивание барабана, прежде, чем раздался выстрел у виска Антона... Камера с жуткой подробностью передала в эфир, как метнулась голова, как выплеснулись мозги с кровью на стену, как билось в конвульсиях тело Гурова, и слышен был стук его размозженного черепа о стол...
Я вырвал из сети телевизор, схватил руками голову и начал бегать по комнате, опрокидывая все, что попадалось на пути. В голове одна идиотская мысль: «Вот так кино!» Жена меня остановила, услышав грохот из кухни. Видя погром в комнате, спросила: «Ты что, спятил?» Минуту я не мог ей ответить. Слова не получались. Потом только сказал: «Телевизор!» Она воткнула вилку в сеть. Засветился экран: ухмыляющееся лицо Якубовича предлагало очередному игроку «Поле чудес» крутить рулетку! «Сектор «приз»!» — раздался ликующий вопль. «На ***!» — заорал я, и двинул, что было мощи, стулом по экрану телевизора. Телевизор грохнулся на пол, экран погас, но радостные вопли продолжались из «ящика» нестись. Я рванулся из комнаты, в коридоре наткнулся на Норда, споткнулся, упал, ударился головой об угол табуретки и потерял сознание.
Отделался сотрясением мозга. Два дня Вера не давала подниматься с постели. Мне делали уколы, я круглые сутки спал. На четвертые сутки, полностью придя в себя, я позвонил Гуровым. Трубку взяла дочь и сказала, что «папу похоронили неделю назад». Вчера было 9 дней». Я взял у нее адрес и сказал, что завтра приеду к вечеру...
От Марины, жены Антона, я узнал следующее. На другой день, как мы вернулись из Ярославля, Антон пошел в офис родственника. Обезоружив охранников, прошел в его кабинет. Наставив на него наган, отобранный у охранника, потребовал, чтобы родственник вернул мои водительские права (он не ошибся, предполагая, что все наши «бумаги» в столе у «братца») и рассчитался со мной, как обещал. Родственник, видя, что Антон не шутит с наганом, сделал все, что он требовал. Даже деньги оказались в сейфе, в нужном количестве! (Все это потом рассказал следователь прокуратуры жене Антона, который вел «дело»). «С тобой тоже рассчитаться?» — спросил родственник Антона. «Нет! — сказал Гуров, — сыграем в «русскую рулетку» А, чтобы еще не попытался меня «кинуть», расскажешь сейчас перед магнитофоном о твоей контрабанде, и криминальных связях с сотрудниками ГАИ и ВАИ». Братец с радостью согласился и под дулом нагана все рассказал. Антон взял кассету, сунул в карман вместе с наганом, и спокойно вышел на улицу, мимо обескураженных охранников. «Остальное, Вы видели по телевизору...» — закончила свой рассказ Марина.
Часа четыре говорил Бирюля в предбаннике. Мужики ни разу не прервали его. Никто не вставал, никто не закуривал. Когда он закончил, еще долго сидели. Температура в бане сильно упала. Подбрасывать дров в печку не хотелось, как расхотелось и париться. Но, домой тоже никто не расходился...
Прошел год, может быть, чуть больше с того вечера, как Бирюля поведал жуткий рассказ об Антоне Гурове, объяснив мужикам, почему он запил, и пил чуть ли не до полу смерти. В Вечернем выпуске «НТВ», в хронике «происшествий» показали очередную кровавую расправу над бизнесменом, который был убит рано утром, у подъезда своего дома, известного дома «новых русских», что у метро «Щукинская», выстрелом в голову из нагана, образца 1895 года. Оружие в розыске не находилось. Преступник скрылся, не оставив после себя никаких следов. Отрабатываются версии. Свидетелей убийства нет...
У Бирюли эти дни было великолепное настроение, и необыкновенно твердая поступь и крепкое рукопожатие, на что обратили внимание, все завидовские мужики...
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Как-то приехал в Завидово москвич, страстный любитель настоящей русской бани. Баня непременно должна была быть из сосны, бревна — мхом обложены. Камни должны быть особые, из розового и серого гранита, а не какие-то там булыжники. Чтобы, как бзданешь, так уши бы отваливались! Водили москвича по разным частным баням в поселке — все браковал! «Выродились мужики в селах наших, коль баню построить не могут. Кто раньше печки из чугуна и стали варил? Только татарин, который париться не любит! Англия какая-то, кругом паровые котлы, баней и не пахнет! Традиция утеряна!» — ворчал москвич, выходя из очередного двора, где не пришлась по душе ему баня. Осталась последняя баня в поселке — Сергея Юрьева. Привели москвича к Юрьеву. Там он и познакомился с Бирюлей. Роковым для москвича это знакомство оказалось. Вот почему. Но — все по порядку!
Баня Юрьева очень понравилась москвичу. Хвалил горячо он Сергея, по плечам хлопал, и остался париться. Баня действительно, что надо. И пруд с прорубам рядом. Хоть с крыльца в прорубь ныряй! Сергей к каждой топке свежие кучи снега наметывал: хочешь в прорубь ныряй из парилки, хочешь — в сугроб лезь!
Отменно парился москвич. Заходов десяток сделал в парную за два часа. Но не этим, как парился, мужиков он поразил. В поселке париться умели, и виртуозно вениками орудовать — тоже. Мужики просто обалдели, видя что вытворяет с собой москвич, выйдя из парной на лютый мороз (на дворе температура была около -30). Конечно, каждый из них не раз – другой выскакивал из парной и плюхался в прорубь, или в кучу снега, чтобы через минуту, как ошпаренный, бежать вновь в парную... Москвич же показывал нечто иное (мужики в окошко бани за ним наблюдали). На тридцатиградусном морозе мокрый и голый, он чувствовал себя также вольготно, как и в парной.
Выходил москвич из бани на улицу, не спеша. Выйдет, втянет ноздрями, как жеребец жадно ледяной воздух полную грудь, поведет тяжелыми округлыми плечами. Затем начинает потягиваться, выпуская ноздрями и ртом клубы пара и затягивая взамен им огромные порции ледяного воздуха. Стоит он так минут пять и дышит. Руки то широко в стороны разводит (при вдохе), то на талии собирает (при выдохе). Потом, также не спеша, залезает в прорубь и, погрузившись в воду с головой, полминуты сидит так. Потом выныривает, но остается еще минут десять в проруби. Затем, легко вылезает из проруби, и, продолжая глубоко дышать носом и открытым ртом (судя по клубам пара), медленно обходит пруд по окружности, окутанный, как ангел небесный, паровым облаком. Минут десять ходит так, попинывая пальцами стоп кусочки льда, выброшенные из проруби. Затем подходит к куче снега и начинает в нее зарываться, медленно, с головой, точно крот под землю! Исчезает в куче снега полностью. Находится там минут пять, как куча начинает оседать, обнаруживая его контуры. Еще несколько минут проходит, прежде, чем москвич появляется из снега, оставляя за собой ледяную форму — хоть статую москвича по ней отливай! Мужики, глазея на это зрелище — что вытворяет москвич на улице — давно забыли, зачем в баню пришли! А москвич, выйдя из снега, опять погружается в прорубь с головой. Через несколько минут, вылезает из воды, и шагами командора возвращается в баню. Заходит, внося с собой клубы пара. Мужики дружно поворачивают в его сторону лица с отвисшими от изумления челюстями. Никто ничего москвичу не говорит. Он сам, словно отвечая на немой вопрос окружающих, говорит: «Вода холодной не бывает. Кровь бывает холодной!» Мужики не успевают и слова молвить в ответ, как москвич вытаскивает из целлофанового пакета, на котором, словно в издевку, пальмы, раскаленный южным солнцем песок и шоколадные красотки, слегка на бедрах прикрытые одним лоскутом материи вместо трусиков, простынь. Но идет не в парную, а вновь на мороз. Подходит к проруби, разворачивает полностью простынь и опускает ее в воду. Потом вытаскивает. С простыни ручьями стекает вода на лед. Москвич уверенными движениями, начинает медленно заворачиваться в мокрую простынь. По горло. Вскоре, он представляет собой огромный белый кокон с торчащей наружу головой и голыми от колена ногами. Садится медленно в позу лотоса и замирает...
«Подохнет же, придурок!» — не выдерживает Колька-гнусавый. «Йог!» — уверенно говорит Сергей. Но, выходить из бани за москвичом никто не стал. Сколько так стояли мужики у окна, наблюдая за гостем, никто не скажет, но ноги затекли, ибо позы у всех были неудобные, из-за малых размеров окна. Наконец, «кокон» зашевелился. И начал раскручиваться. Скоро простынь оказалась в руках москвича, и он вернулся в баню. Мужики с опаской потрогали простынь. Она была совершенно сухой!
Несколько минут длилась немая сцена по возвращении москвича в баню. На него смотрели, как на инопланетянина. Первым пришел в себя Олег, здоровенный 30-летний парень, могучий, как буйвол, но, преследуемый страхом смерти. Он-то и спросил москвича: «И никаких неприятных ощущений?» Москвич несколько секунд пристально смотрит на Олега, потом отворачивается от него и говорит: «Мысль одна меня мучает, когда в прорубь залезаю: каково было раненому Колчаку, когда его в проруби топили?» Мужики переглядываются, а Петька – банкир (заведующий валютным отделом банка, где мать его является управляющей) выпаливает: «А генерала Карбышева не вспоминаешь?» Не обращая на Петьку никакого внимания, москвич все же говорит: «Нет». И, после паузы добавляет: «Карбышев был с врагами... Колчака топили свои, русские». На этом разговор обрывается, и все дружно идут в парную.
В парной, сбившись голыми телами в кучу, на широкой лавке, как в морге и держась за уши, чтобы не отвалились, мужики начали гонять поты, широко разинув рты. Ибо, ноздри раскаленный воздух парной обжигает. Потеют, покряхтывают! Москвич с ними, равный, с равными! Тут вдруг и говорит Бирюля, осипшим от раскаленного воздуха голосом, чуть прикрывая рот варежкой: «Москвич! А ты смог бы в проруби бабу трахнуть?» Бирюля сказал это, и зловещая тишина нависла над парной! Даже покряхтывание и трение голых тел друг о дружку прекратилось. Все словно замерло в нехорошем ожидании. Только глухо в трубе ветер подвывает, и слышно!
Несколько минут прошло наверняка, прежде, чем москвич ответил Бирюле. Медленно так, чеканя слова: «Мысль чрезвычайно интересная... Удивляюсь, что никому, как мне известно, она раньше в голову не приходила! Надо попробовать! Непременно, надо!» Тут началось! Мужики всякие непристойности говорить стали, как из ушата полилось! «А ты смог бы х.ем лунку прорубить?» «На твой х.й судак не клюнет!» «Я знаю одну телку — семерых на льду согреет!» Долго не успокаивались, резвились в этом духе! О вопросе Виктора к москвичу словно забыли. Дальше все пошло своим ходом. Попарились мужики, нахлестались всласть и друг друга березовыми, да дубовыми вениками обработали от макушки до пяток. Обмылись. Потом пивка и водочки, как полагается «по чуть-чуть!», поболтали о том, о сем, и по домам разошлись. Москвич к себе в Москву уехал. Было это в середине декабря.
Появился москвич на крещенские морозы. Мужики уже успели сделать по две ходки в парную, как дверь бани отворилась, и в клубах пара встал на пороге москвич. Мужики стали, было вяло с ним здороваться (видимо, не понравился он им!)... Но, москвич, не обращая ни на кого внимания, сделал шаг к Бирюле, который сидел на полу, длинный, худой и красный (он только что вышел из парной), и рассматривал свой уродливый пуп. «Нельзя!» — громко и как-то торжественно сказал москвич. Мужики повернули к москвичу головы, не врубаясь, что это такое — «нельзя!». Потом перевели глаза на Бирюлю. Виктор молчал. «Нельзя!» — еще раз четко проговорил москвич. «Чего это — нельзя?» — в голос спросили Сережа и Олег. Москвич не повернул в их сторону голову, он как коршун завис над Бирюлей. В предбаннике стало тихо. Потом Виктор спокойно и внятно сказал: «Это он о том, что не смог бабу в проруби трахнуть!» Мужики оживились. Кое-кто стал подхихикивать. «Нельзя!» — твердо повторил москвич, впиваясь в затылок Бирюли глазами. «Можно» — не отрываясь от созерцания своего пупа, сказал Виктор. «Нельзя! Это я говорю!» — явно раздражаясь, прокричал москвич на весь предбанник. Но, вдруг сменил тон и по-деловому добавил: «Готов биться об заклад, что нельзя! Ставлю тысячу баксов!» «Тысячу баксов?..» — выдохнули разом мужики в изумлении, и дружно повернули головы в сторону Бирюли, который невозмутимо продолжал созерцать свой пуп. «Хорошо, — спокойно сказал Виктор, — порукам!» Не вставая с пола, он протянул москвичу руку, которую тот быстро схватил. Олег с силой ударил по рукам. Спор состоялся и был зафиксирован по всем правилам. «Приезжай в следующую субботу и вези валюту» — сказал Бирюля, не глядя на москвича, встал и пошел в парную. Москвич исчез за дверью бани, на- последок впустив в нее клубы пара. «Больше не появиться» — подытожил Олег, словно читая мысли всех присутствующих на счет москвича. «Тысяча баксов, это — угу-гу!» — прогнусавил Колька. Все задумались. Каждый — о своем. Коллективный кайф, в этот раз был испорчен.
Ровно через неделю, в пять вечера, мужики собрались у бани. Сережа встретил их словами: «Баня отменяется! Потолок загорелся у трубы, надо разбирать!» Мужики загрустили: «Какая невезуха!» Стояли, переминаясь с ноги на ногу. Почесывая затылки под ушанками. Расходиться не хотелось! Но, что делать, как на улице -30? Стали усаживаться на корточки у проруби, подготовленной к купанию. Поглядывали с вожделением на огромные кучи мягкого снега (снег крупными хлопьями валил вот уже три дня). Кто-то предложил двинуться в поселковую баню. Кто-то — в соседний ларек за водкой... Вот в это самое время и появился москвич! Он шел твердым, солдатским шагом, в огромном белом тулупе, точь-в-точь, как полярный медведь. «Что, мужики, в баню не идете, меня дожидаетесь, что ли?» — весело гаркнул издалека он, вместо приветствия. «Баня отменяется» — вяло сказал Олег, когда москвич подошел к мужикам вплотную. «Очень хорошо! — засмеялся москвич, пожимая по очереди руки мужикам, для этого поднимающимся с корточек. — Сегодня у нас есть занятие по-интереснее!» Мужики подняли на него глаза, ожидая, что это такое он может им предложить? Бирюля вдруг начал громко зевать. Москвич отвернулся от мужиков и вплотную подошел к Виктору. Положил руку ему на плечо, затем похлопал себя по груди и, чуть ли не по-отечески спросил: «Готов?» Тут только мужики сразу вспомнили, о споре между москвичом и Бирюлей! Повернувшись вновь к мужикам, москвич произнес: «Баксы при мне!» Сначала мужики оживились, но потом как-то скисли и старались не смотреть ни на Бирюлю, ни на прорубь. «Шутка!» — попытался разрядить ситуацию Сережа. Тогда мужики забеспокоились, и инстинктивно стали отгораживать москвича от Бирюли (словно между ними могла произойти драка). Виктор поднялся с корточек, тускло посмотрел на москвича, потом таким же образом на черную пасть проруби, поежился под тулупом, пошевелил ногами, обутыми в огромные белые валенки на галошах (он в этих валенках ходил на лис и зайцев), только потом покорно сказал: «Лады!» «Что — «лады»?» — подозревая худшее, спросил Сергей. Бирюля ничего ему не ответил, мужики стояли и молчали, они уже совсем от холода и происходящего отупели. Москвич стоял и продолжал улыбаться, наблюдая за Бирюлей. Виктор полез в карман ватных брюк, вытащил оттуда старый потертый кошелек, раскрыл его, порылся и выудил новенькую 50-ти рублевку. Протягивая ее Кольке, сказал: «Сбегай в ларек к Фетровой. Возьми водяры и пепси». Затем, словно опережая реплику москвича, добавил: «Водку не для меня. Для бабы, чтобы не заболела!» Повернулся к Сергею: «Позвони: 2-12-46, спроси Иру, пусть приходит!» Мужики переминались с ноги на ногу, давно побросали на снег веники и кульки с полотенцами, и, пожимая плечами, молча, переглядывались, не вмешиваясь в ход событий, которые стремительно разворачивались на их глазах! Коля и Сережа отправились исполнять поручения Бирюли. Попытался, правда, вмешаться Олег. Потрясая перед собой огромными кулачищами в варежках, размерами с детскую люльку, он зло сказал: «Кончайте, мужики, пошутили и будет!» «Вот он сейчас и кончит!» — подхватил с хохотом москвич, показывая на Виктора пальцем в замшевой перчатке. Олег, было, угрожающе двинулся в его сторону, но Бирюля рукой преградил ему путь: «Не вмешивайся! Сам руки разбивал». Москвич и Виктор стояли друг против друга на расстоянии, разделяющей их проруби и внимательно, словно борцы перед схваткой, обмеряли друг друга взглядами. Москвич не переставал улыбаться. Лицо Виктора отражало глубокую усталость. «Нельзя!» — упрямо, ухмыляясь, повторил москвич. «Можно» — просто сказал Виктор.
Сережа с Колей появились одновременно. За ними семенила женщина. «Вот Вам и водка, вот и молодка!» — озорно пропел Колька. Иру, 25-летнюю, незамужнюю продавщицу привокзального киоска в поселке знали все. Два года назад она приехала в Завидово как вынужденный переселенец из какой-то бывшей советской Республике. На правах беженца получила квартиру и работу. Ира была красива, статна, высока, чуть ли ни с Бирюлю ростом. Полногрудая, с длинными, русыми волосами, которые всегда носила свободно, чуть прихватив заколкой на затылке. Завидовские мужики попытались подбить к ней клинья, как говорят, но быстро получили от ворот поворот. Вроде бы до сих пор так никто обласкан Ирой и не был. Даже стали поговаривать, что она — лесбиянка! Несмотря на выраженную женственность и вызывающую сексуальность, голос у Иры был низкий и с хрипотцой, хотя она не пила и не курила. Если кого из назойливых мужиков пошлет подальше, так уж пошлет, как следует, что твой заправский громила! Мужики давно ее стали побаиваться. Не ровен час, прибьет, попадись под горячую руку! Женственность Иры не мешала видеть в ней изрядную физическую силу. Бирюля рядом с Ирой никогда замечен не был. Как они договорились — никто не знал. (Потом, когда все закончилось, Виктор объяснил просто: «Я сказал ей: хочешь получить удовольствие и при этом заработать 200 баксов?» Ира ответила — «Хочу!» На этом и порешили!») Завьюжило. Начало темнеть. Сережа включил фонари у проруби. Мужики успели продрогнуть, несмотря на свои тулупы и валенки. Но не расходились. Поняли, что представление состоится! Колька побежал домой (он жил рядом) и скоро вернулся с огромным термосом горячего кофе. Стало совсем хорошо, глотая сладкий, крепкий кофе. Отпив из своего бумажного стаканчика кофе, москвич скомандовал: «Публика ждет! Начинайте!» И, для убедительности, что он-то готов, выразительно похлопал себя по груди, где, видимо, лежали баксы. Он-то блефовать не посмел бы. И дураку было бы ясно, что рискни он обмануть Бирюлю, живым ему из Завидово не уйти!
Виктор и Ирина подошли к самой кромке проруби и медленно начали раздеваться. Одновременно, словно уже отрепетировали. И это — в сумерках, когда завьюжило не на шутку, при -30!.. Мужики сидели на корточках кругом и потягивали кофе, подливая его в стаканчики из бездонного термоса. Картина была потрясающая! Описать ее практически невозможно! Этот мужской и женский стриптиз в лютый мороз, при свете фонарей, облепленных хлопьями снега, в кругу черных силуэтов людей, постепенно превращающихся в кучи снега, сидящих на корточках и держащих в огромных рукавицах бумажные стаканчики, от которых слабой струйкой шел пар... На краю черной водной бездны проруби! А Виктор и Ирина не торопились, не суетились. Раздевались степенно, с достоинством и... красиво! Одежда как бы сползала с их стройных тел на снег, аккуратно складываясь в кучку. Ира распустила волосы, они упали ей до талии, и голова ее уже покрылась белой снежной короной. Фонари тускло светили, снег пушисто валил и носился по земле поземкой, вода зловеще чернела, когда встали напротив друг друга два голых человека. Мужчина и женщина. Они не успели покрыться снегом, ибо, взявшись за руки, совершенно голые, прыгнули в прорубь.
Вода оказалась по грудь Ирины, чуть прикрывая ей соски. Волосатая грудь Виктора тоже оказалась над поверхностью воды. Головы их и плечи были покрыты толстым слоем снега. Вдруг ветер затих, и снежная круговерть на земле остановилась, хотя снег продолжал падать крупными хлопьями...
А в проруби происходило следующее. Ира плотно прижалась к Виктору, положив ему руки на плечи. Виктор слегка склонил голову к запрокинутой голове Иры. Волосы ее рассыпались на поверхности воды. Медленно начались движения тел навстречу друг другу, легкими толчками. Фонарь хорошо освещал лица Виктора и Ирины. Внезапно Ира закатила глаза и открыла рот. Взгляд Виктора был напряжен и направлен куда-то в темноту, мимо женщины. Движения тел ускорялось, движения становились конвульсивными... «Блефуют!» — раздался возглас москвича. Он уже полностью был покрыт снегом, как, впрочем, и все остальные. «Я тебе покажу «блефуют»!» — прогрохотал Олег, представляющий сейчас собой огромную кучу снега. Но, москвича эти слова не устрашили. Он сорвался вдруг с места и бросился к проруби. Подбежав к краю со стороны, где Виктор и Ирина были вместе, он плюхнулся на живот, и не засучивая рукава тулупа, сунул руку в воду между Виктором и Ириной по плечо. И, словно наткнувшись на что-то ужасное, стремительно выдернул руку из воды... Выпрямился, сильно потряс мокрым рукавом, и было слышно, как он растерянно шептал: «Не может быть! Этого не может быть!» Потом сухой рукой залез к себе за пазуху и вынул толстый конверт. Подошел к Олегу и молча, протянул ему. После этого резко повернулся к честной компании спиной и быстро побежал в темноту. Больше никто и никогда его в Завидово не видел!
«Вылезайте! — сказал Олег тем, кто был в проруби. — Баксы у меня!» Но его там, в воде, никто не услышал. Еще не скоро мужики могли встать с корточек и размять ноги... Не скоро Виктор и Ирина вылезли из проруби... Сейчас их тела трепетались и дергались, и выделывали невероятные движения! Мужики уже начали замерзать и скучать, когда из двух глоток, Виктора и Ирины, вырвался один вопль. «Вы, что, там?» — с испугу от звука, который издали Виктор с Ириной в унисон, крикнул Олег и наклонился над ними. Он увидел, как головы «купающихся» дернулись, руки Иры свалились с плеч Виктора, а он с шумом втянул ноздрями морозный воздух. Потом они еще с минуту продолжали стоять в воде, тупо глядя на окружающих, которые протягивали им руки...
Сережа помог вылезти из проруби Ирине, Виктор выполз сам. «Кончили?» — осторожно спросил Бирюлю Колька. «Все путем!» — ответила за него Ирина. Им набросили на плечи тулупы. Олег по очереди поднял Виктора и Ирину, чтобы мужики смогли натянуть им на голые ноги валенки. Руки обоих уже были в теплых рукавицах. Потом им дали по стакану (их согрели на груди Колька и Сережка) водки, которую герои выпили залпом. Затем вся компания, не сговариваясь, двинулась в ночное кафе Фетровой фабрики, пропивать баксы москвича. Ирина, как Виктор и обещал, получила 200 зеленых. В отношении удовольствия он ее, как мы знаем, тоже не обманул... Оставшиеся 750 баксов, прогуливали ровно неделю. Пока сосед Сергея, за 50 баксов ремонтировал баню...
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Мужики парятся, аж волосы трещат. А мне не до пара. В голове одна мысль: побыстрей-бы напарились, чтобы я смог перейти к делу. Для разговора захватил бутылку «кристалловской» «Старки». А они, словно сговорились: ходка за ходкой. Ходка за ходкой в парную! И конца не видно! Не выдержал я, и спрашиваю Бирюлю: «Витя! Когда конец-то! Кожа скоро полопается!» А он мне отвечает: «Завидовские мужики, разве не знаешь, что парятся, пока луковица во рту не начинает плавать?!» Этот ответ поверг меня в растерянность. Я никак не мог сообразить, причем тут луковица, плавающая во рту и парная? Так мне никто и не объяснил потом, за «столом», что из горбыля смастерил Сережа, положив его на чурки. Прямо напротив портрета Карла Марса. Зато хорошо объяснили, как отличить заводское ликеро-водочное изделие от подпольного. Знай и ты, читатель, авось, пригодится! Так вот, заводские пробки откручиваются от бутылки ровно в три щелчка. Все, что «рукотворно», имеет пробку, издающую от четырех до шести щелчков при откручивании.
Когда же я заговорил о спонсорах, Бирюля сразу замотал головой. «Наши «новые» лучше памятник себе заранее из черного мрамора поставят, или с б..-ми пропьют, но тебе денег не дадут! Позвони Сан Санычу. Тому самому, который умудрился из Дома Милосердия, похоронное бюро сделать, вопреки воле Первого Президента России, который 80 миллионов дал, чтобы этот Дом Милосердия появился. Кстати, первый в СССР! Он сам — «новый», и все «новые» — его друзья!» «Не звони ты ему, не унижайся! — Перебил Виктора Серега. — Он в Армии 30 лет зав. складом прослужил, из прапоров. Знаешь, как мы их называли? Тормоза коммунизма! Он стариков и старушек, не моргнув, обчищает!» Я сразу понял, что в Завидово денег на издание книги не найду! Выплыл тут у меня образ другого нового, который делал деньги, выкачивая из министерств, под мнимые научные исследования, которые, якобы, проводил его институт. Нужно быть шизофреником, чтобы понять, как этот ворюга, с двадцатилетним лагерным стажем, вдруг, с победой «демократии» в России, стал директором института, профессором истории. Представьте себе детину, два метра роста, плечи боксера, огромные ручищи, достающие почти до колен. Грудная клетка как огромная пивная бочка. Живот плоский. Ноги непропорциональны росту, толстые, с вывернутыми наружу широкими ступнями. Редкие сальные, неопределенного цвета, длинные волосы, собранные в косу. Огромный, угловатый, прямо, точно по Галлю, череп, с мясистыми частями лица и маленькими, глубоко посаженными, колючими, недоверчивыми глазками. Серебряная серьга в мочке правого уха. И, конечно же, золотая фикса. Директор предпочитает малиновый цвет. Не только пиджак малиновый, но и пальто малиновое. Тяжелое, длинное, до самых пят. Может быть, у него попросить? Представляю, как он скажет, медленно двигая огромной челюстью, с выражением, как будто только что разжевал лимон, и не успел проглотить: «Профессор. Вы, ведь, простой профессор. А тут вопрос меркантильный ставите! Неправильная, у вас концэпсыя!» Нет, Фикса не даст денег! Я не из его братвы...
В пять встал, мороз —30. Оделся в костюм из собачьего меха, а поверх, естественно, тулуп. Пока дошел до берега, чуть нос не отмолрозил. Лунку долбил — слегка разогрелся. Хорошо ещё, что ветра не было! А то вряд ли кто-либо, даже из заядлых рыбаков пришел бы. А тут я был не первый. Рядом Сергей Юрьев уже двух окуньков грамм так по тридцать, вытащил. Еще мужика три на горизонте от меня чернели. Я выбрал место, давно опробованное. Только опустил блесну, как началось! Веришь, не веришь, с полмешка одну за другой натаскал, когда совсем рассвело и появилось солнце. Разогрелся так, что не заметил, как тулуп сбросил! И варежки, которые у меня тоже из меха моего Норда...Да, ты ведь не знаешь... Норда пришлось усыпить. Болел он сильно после того, как на прогулке чуть не утонул, когда мы с ним переходили болотину. Было это в конце октября в прошлом году... приметил я тут одно местечко, где гуси низко летят... Норда я тогда еле вытащил, чуть сам было не увяз с головой. А он, бедняга сильно простудился и никакие уколы, что прописал ему, ветеринар, не помогли...
Руки голые, красные, как раки, когда их из кипятка вынешь... Знаешь, почему? Потому, что постоянно приходится в лунку лазить — крупную рыбеху просто так из лунки не вытащишь. Или большую лунку долби, ну тогда не удобно вокруг нее плясать, да и рыба тебя чует и видит... Короче совет мой тебе такой: чем меньше лунка, тем лучше! Но не дай бог дернет рыбеха с бревно... Тогда одну голову и вытащишь.
Да, рыбалка в тот день была отменной! Нечего сказать... К полудню солнце прямо над головой. Небо, как глаза моей соседки, Маринки — синие-синие! Хорошо! Не успел опомниться, как сижу по пояс голый! Это то при 30-ти градусном морозе! Мешка два натаскал и загорел к тому же. Как в Сочах, в июле...
У Бирюли заболела спина. Сильно. Пошел он к поселковому невропатологу. Тот посмотрел, подавил на разные точки на спине Виктора и сказал, что у него износился один позвонок. Нужно делать операцию в нейрохирургии, и направил в госпиталь в Тверь. А в это же самое время (бывает же так!) у Бирюли гостил известный нейрохирург из Москвы, который приехал в Завидово на лисью охоту. Бирюля до последнего ничего не рассказывал о своей болезни московскому гостю, пока в Твери не подтвердили диагноз поселкового врача, и не предложили Виктору операцию. Только тогда он все рассказал московскому врачу. Гость осмотрел Виктора и сказал, что договорится об операции в Москве, в своей клинике, где такие операции, какая нужна Бирюле, делают каждый день и хорошо. Виктор должен был позвонить ему в Москву через день другой, как он вернется на работу.
У Бирюли был в Завидово один приятель, который пользовался у Виктора большим авторитетом. Этот приятель был полковником в отставке, имел в Завидово собственную ферму, и был лидером ЛДПР. Этот приятель и решил судьбу Бирюли. Когда Виктор позвонил в Москву нейрохирургу, тот сказал ему, что об операции он договорился. Но, что за операцию нужно будет заплатить 2 тысячи рублей. Узнав про деньги, полковник в отставке начал ругать московских врачей, обзывать их «рвачами», и категорически запретил Бирюле с Москвой связываться. Виктор его послушался, тем более, полковник в отставке порекомендовал ему своего друга - нейрохирурга из Твери, который сделает операцию Бирюле бесплатно. Виктор послушался полковника в отставке, и ему операцию сделали в Твери. Было это год назад. Сейчас Бирюля инвалид 2 группы. Не может ни ходить, ни стоять, ни сидеть без боли. Как-то Сергей Юрьев спрашивает Виктора: «Почему ты не послушался московского врача? Был бы сейчас здоров!» Виктор не- долго думая ответил ему так: «И в Москве могли бы меня сделать инвалидом... Да еще бы 2 тысячи баксов содрали!»
Народ наш мутирует!.. Вот я всем при встрече говорю: «Христос воскресе!», а они мне отвечают: «С праздником!» А тут встретил Сергея, идет на кладбище и несет бабушке на могилку красные гвоздики! Как на маевку! На Руси, испокон веков в Христа верили с оглядкой. Вот расскажу я Вам историю про свою куру. Простая вроде бы история, но с глубоким смыслом!..
Потерялась у меня курица неделю назад. Самая любимая кура моей младшей дочурки. Белая несушка, ноги у нее, представьте, в сапожках из перьев! Куда подевалась - понять не можем! Дочка в слезы, я - в поиски. Все соседей обошел, все завороты во дворе своем проверил - нет куры! К бомжам в котельную сбегал - поклялись, что не трогали моей курицы... Ни собака, ни кошка с взрослой курицей не справятся, сами понимаете! Да кто в наш двор войдет! Наш двор за версту из-за Норда обходят! Как сквозь землю провалилась кура! Вера тоже соседей о курице расспрашивала. Одна старушка стала ее утешать. Пропала у нее тоже как-то курица. 10 дней не могли найти. На одиннадцатый старушка споткнулась об опрокинутое ведро, курица из-под него и вылетела. Целехонька! Без еды и воды 10 дней прожила! Побежала и тут же снесла яичко! Вот - природа, скажу!
Мы после рассказа старушки все опрокинутые полые вещи проверили - нет куры! А ведь на улице еще не тает! Ночами до -10! Весна нынче медленная, ленивая... Когда картошку сажать будем - не знаю! Копать рано - земля еще мерзлая. Давно такого не было, чтобы к Пасхе земля не оттаивала... Ну, так вот. Позавчера решил я все - таки скопать небольшую грядку, что на солнцепеке, там земля подтаяла. Копаю, куры рядом, так и лезут под лопату за червями. Черви уже появились, но еще розовые и вялые. Вдруг, словно из - под земли, с громким, истошным кудахтаньем, летит... пропащая кура! Петух услышал, развернулся и с полуоборота прыг на нее, топтать начал. А она - как выпустит в него мощную струю помета. Петух от такого бесстыдства, так с нее и свалился, не успев трахнуть. А кура огромную кучу навалила! Потом начала хватать с земли жадно все подряд - и червей, и прошлогоднюю траву, и просто камешки широко раскрытым клювом. Так сильно проголодалась, бедняга! Я побежал домой за женой и детьми с радостной вестью, что кура нашлась. Но, когда мы вернулись в огород, кура вновь исчезла! Я, думаю, давно не пил, галлюцинаций быть не должно. Сам видел куру в двух шагах от себя. Да и петух до сих пор возбужденный и неудовлетворенный орет благим матом. Решили вновь искать куру всей семьей. У меня перед домом, знаете, бревна лежат. Давно уже. Все никак не могу в дело их пустить. Только сейчас я догадался под ними посмотреть. Тут я и обнаружил и прорытый курой лаз и... куру, сидящую на гнезде с яйцами! Цыплят вздумала высиживать, когда еще мороз на дворе! Поднял я ее - в гнезде 11 яиц! Значит, одиннадцать дней кура неслась и вот уже неделю, как высиживает! Первые яйца кура на голую землю несла при 15 градусном морозе! Вот и загадка теперь (мы перенесли курицу с яйцами в теплое место) - будут цыплята или нет? Старики разошлись во мнениях. Одни говорят, что никаких цыплят из мерзлых яиц не будет. Другие говорят, что курица создала яйцам необходимую температуру... А я вот, что думаю. В любом случае в Природе нарушился порядок, коль кура на мерзлую землю яйца кладет, чтобы детенышей высидеть! Значит, и Природа-матушка тоже... мутирует!
Байка о завидовской слободе.
«Зачем на Селигер тащиться, — неожиданно сказал Бирюля, — чем Слобода хуже?»
«На Слободе москвичи всю рыбу потравили и берега загадили», — возразил ему Сережа.
«Москали сейчас из-за своего забора нос показать боятся…. Приезжают ночью. Сразу группой на «меринах». Сначала выскакивают охранники с калачами, а потом хозяева. Шасть в открытые калитки. И все тихо! Да и зачем им на залив ехать, когда под каждый двор Волга сама к ним пришла… Катера и яхты, причалы в каждой усадьбе... Когда-то гул стоял от моторов и рева воды. Сейчас все тише и тише. Вымирает «деревня» москалей. Не удивительно: то хозяина пришьют, то бабки кончаются. А такой дворец с причиндалами содержать — бабок много нужно! На заливе сейчас вновь знаменитости появляются. Вот недавно одного очень знаменитого и всем вам известного актера на охоту сам доставлял. Чудесная охота получилась! Расскажу — не поверите. А, если мозгами пошевелите, то и никакого чуда-то нет!»
Собственно байка…
Попросил меня хозяин из Москвы встретить, но так, чтобы инкогнито, знаменитого актера и сопроводить его на «вышку» на охоту. Только что утки и гуси передохнуть перед дальним полетом в жаркие страны на камышовые заливы слободы прилетели. Я согласился — триста баксов на дороге не валяются. Да и сам решил пострелять. До последнего не знал, кого встречать в Слободе буду. Приехал он на мерине, вел сам, другой мерин с охраной шел позади. Как вышел, я так и присел: Да это же NN! Собственной персоной. Вышел без куража и базара. Протянул руку, крепко пожал мою и сказал:
«Дальше мы с тобой вдвоем. Охрана заночует на слободе. Мне некого бояться. Да и тебе, как вижу, тоже».
Мне было приятно, что мы с ним сразу перешли на «ты». Он был полностью экипирован. На плече висел обыкновенный советский «иж». Прежде, чем пересесть в мою «Ниву», он властно распорядился:
«В машине два ящика захвати!»
Один ящик был патронов, а другой — водки!
«А жратва?» — спросил я.
Он в ответ только хмыкнул и сильно дернул себя за ус. Я не понял, посмотрел на мужиков из охраны. Они как-то глупо улыбались…
Перевез я Народного Артиста СССР на вышку, что посреди залива. Это такие слегка возвышающиеся от малой волны на жердях настилы, радиусом в метр. Со всех сторон изгородь из сплошного высокого камыша, так что стоять можно и высокому мужику в полный рост. Но только стоять, или сидеть на корточках. Или вертеться на месте.
Вышка артисту понравилась;
«Сгружай ящики», — приказал.
Ящики пришлось ставить на попа, иначе артист бы не поместился.
Когда, наконец, и он забрался на вышку и скрылся в камышах, я спросил:
«Когда забирать тебя?»
«Через три дня! В это же самое время».
«А как же еда, сон?»
«На охоте я не ем и не сплю!»
«А водка…»
Вопрос застрял у меня в горле. Я почувствовал, что спросил что-то нелепое…
Все же на всякий случай разбил на берегу шалаш, разжег костер и начал готовить еду — макароны по-флотски и крепкий чай. Были у меня и другие продукты. Ведь я хорошо видел, что народный артист ничего, кроме ящика водки и ящика патронов, c собой не взял. Но также хорошо помнил, что без красной ракеты через трое суток — приближаться к нему мне было запрещено. Возможно, с кем-то договорился о еде и отдыхе. Наверняка, ни один приехал!
Артист палил три дня и три ночи без остановки. Я не спал. Я считал, сколько уток и гусей он должно быть насшибал! А красной ракеты все не было.
Ровно за сорок минут (столько нужно мне, чтобы догрести до шалаша артиста) я увидел красную ракету. Прыгнул в лодку — я не без интереса, начал быстро грести.
Пришвартовываясь к вышке, заметил два пустых, плавающих рядом ящика. Потом камыши раздвинулись, и показалось синее лицо артиста, как в гриме мертвеца с впалыми глазами. Лицо улыбалось. Хриплый голос вместо приветствия сообщил, что охота удалась на славу и чтобы я забрал трофеи. Артист в позе пьющего лося вяло забрался в лодку, а я, чтобы ненароком не спихнуть его за борт, сунул голову в камыши за дичью. Мысленно я уже видел груду уток и гусей. Тон голоса актера был высокий от удачи. Но не уток, ни гусей я, увы, не увидел. ТО, что я увидел, чуть не свалило меня за борт, ибо дно лодки вмиг ушло из-под ног. В левом углу настила аккуратно, один на другом, лежали три — тетерева! Их красные головы с густыми бровями на длинных шеях были направлены прямо на меня. Артист подстрелил трех тетеревов на заливе, что твое море, с островками, поросшими лишь камышами, с десятка три километров до настоящего леса! Как лунатик от потрясшей меня таинственностью своей картины, я повернулся к актеру, чтобы выдавить из своей глотки один единственный вопрос:
«Откуда здесь тетерева?».
Но, увы, артист спал непробудным сном, сладко посапывая и храня на синем лице лучезарную улыбку удовлетворения.
Так мне и не удалось ничего у него разузнать, ибо не смог разбудить, сонного передал охране вместе с тетеревами.
«Мужики, — не выдержал, — он на середине залива тетеревов подстрелил!..»
Охрана не проронила ни слова. Как ей и положено. Только когда мерины взревели своими моторами, готовые рвануться в ночь по направлению залитого огнями потока машин Ленинградского шоссе, из одного окна высунулась рука охранника и бросила мне небольшой, с портсигар, плоский предмет. Я его поднял и сразу все понял…
Ежик и стаффордшир-терьер.
О Стаффордшире-терьере ходят легенды. Эта собака действительно уникальна. Есть картина Тинторетто 1512-1590 гг., на которой изображена схватка трех стаффордширов-террьеров со львом — собаки явно побеждали властелина зверей. Два Стаффордшира валят буйвола. Раде, о которой пойдет речь, 11 лет. Живет она на даче в Завидово у очень пожилой хозяйки. Преданно ей служит в качестве компаньонки.
Когда-то она жила в Москве. На дачу ее привозили не часто. Будучи молодой, приезжая в Завидово, она одним своим запахом наводила ужас на местных собак. В поселке становилось тихо. Как-то ее вывели на прогулку. На пути оказался могучий ротвейлер. Схватка была неминуема. Вырвав цепи на которых их держали хозяева, собаки схватились, не обращая никакого внимания на «строгие» ошейник. Через пять минут ротвейлер был мертв с перегрызенными шейными позвонками. Примерно также погиб от пасти Рады огромный немецкий дог. После чего хозяин перестал выводит днем Раду на прогулку.
С Радой он развлекался по-разному. Больше всего ему нравилось подвешивать собаку на дереве, сунув ей в пасть толстый сук. Вечером подвесит, а утром снимет. Рада хорошо плавала, даже под водой. Ныряла с крутого берега. Одно плохо — совсем не годилась в охранники. Так при ней средь бело дня обокрали дачу, когда не было хозяев. А она бегали среди воров, и виляла хвостом. Если бы они, воры, были бы собаки, она расправилась бы с ними играючи.
И вот 11 лет. Старость. Морда седая. Но челюсти по-прежнему мощные, зубы все целы. На даче ей вольготно. Особенно на земляничной поляне, которую она облюбовала для своих физиологических нужд. И как хозяйка ее не гоняет с поляны, и не ругает, Рада продолжает делать свое дело круглый год, и когда поляна под снегом, и когда, как под снегом от ковра белых цветов. И когда красна от спелых ягод.
Случилось это в один из таких моментов, когда Рада пристроилась на земляничной поляне по большой нужде. Хозяйка махнула на нее рукой — бесполезно! Не успела облегчиться, как громко взвизгнула и резко подпрыгнула, в воздухе развернулась. Наверное одновременно с хозяйкой увидела огромного серого, как гранитный камень, которыми украшены тропинки в саду, ежа! Как он оказался на участке, когда до леса шесть километров жилых усадеб и две шоссейных дороги — одному ему и известно.
Рада никогда не видела такого неприятного (это она почувствовала своим задом) животного. Тем не менее, смело рванулась в бой. Ежик тоже оказался не из робкого десятка… Выставив колючки как копья, он двинулся навстречу оскаленной морде Рады. У Рады, собственно, был один смертельный для ее врага прием. Она широко раскрыв пасть с челюстями-тисками, захватывала в нее жизненно важную часть тела противника и постепенно тиски сжимались. Кости просто рассыпались под их давлением. С ежиком этот номер не прошел. Ежик первым рядом колючек-копей вошел в ужасную пасть Рады. И этого было достаточно, чтобы, истошно взвизгнув и поджав хвост, Рада ретировалась. Но, будучи собакой бойцовой и не знающей страха и поражений, она изменив тактику, ринулась на ежа. Сильно ударила его лапой! На это жалко было смотреть, во что превратился в миг стаффордшир–терьер, в жилах которого текла кровь предков, валивших буйволов, львов, и даже в Африке слонов! Рада не только поджала хвост, но и уши, тело ее изобразило дугу, она рванула от ежа на полусогнутых лапах. А еж не удовлетворился скорой победой. Он бросился вдогонку за Радой. Подпрыгивая, как авианосцы с вертикальным взлетом на метр и с высоты пикируя на Раду.
Хозяйка, до этой поры с любопытством наблюдала сцену поединка ее компаньонки с пришельцем из леса — пусть еж отучит Раду испражняться на земляничной поляне — сейчас же испугалась за нее. Да и жалко стало побитую собаку. Старушка подняла свой костыль и шамкая беззубым ртом, выкрикивая что-то вроде: «Пшел, пшел, ожорник!», что было силы ударила ежа по спине. Он сразу же прекратил атаку на Раду и шмыгнул в густую траву. Это лето было очень дождливое и трава затянула весь огород, вымахала выше человеческого роста…
Рада неделю боялась выходить в огород. К земляничной поляне не приближалась за версту. И все нюхала, и нюхала траву, где скрылся ежик.
Как-то Раду взяли на лисью охоту. Пока стояли и мерзли на номерах, Рада притащила огромного лиса в пасти, с переломанной шеей.
Правда, это был единственный ее охотничий трофей.
Еж, как известно, в схватке с лисой всегда проигрывает. Лиса изящным движением лапы переворачивает его на спину и вонзает острые зубы в его непокрытый колючками живот. Лисы, как известно, питаются ежами.
Наверняка в этой «басне» есть мораль. Для каждого — своя!
…Послесловие к рассказу.
Рада ровно неделю боялась выходить в сад. Через неделю она начала караулить ежика… Свидетелей схватки не было. Утром старушка обнаружила мертвое, истерзанное, со вспоротым животом тельце ежика. Рядом, растянутая как для сушки лежала его игольчатая шкурка. Чуть поодаль сидела небольшая ежиха, сгрудившись в комок. Рада, подбежав, верхним и нижним нюхом проверив окружающее, на ежиху не обратила никакого внимания. Мелкие иголки зверька слегка вздрагивали…
...Сейчас Бирюля занялся бизнесом: торгует конфетами на местном рынке, с 9 до 15 часов, ежедневно. В субботу и в воскресенье до 18 часов. Свой «бутик» он сделал из контейнера, который «позаимствовал» ночью у кого-то в соседней деревне. Он уверен, что «через год-два «расширится» и откроет лавку. А, там, гляди, и магазин!
На душе очень прескверно, как любил повторять покойный незабвенный Жорж Самсонович Коробочка. Адлеровские комплексы неполноценности из фрейдовского бессознательного выползают наружу! Но — пока все еще рядом Виктор Бирюля! Как-то он сказал: «Если ты среди людей, которые собираются тебя съесть, то это еще не значит, что ты — пища!» Завидово – Москва. 1993 г. …
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Бездомная дверь. Байка Бирюли, продавца конфет на рынке, прототипа егеря, в фильмах «Особенности национальной охоты» и «Особенности национальной рыбалки», душевного друга Рины Грушевой.
Ее выбросили на свалку ненужных вещей сразу же, как заменили новой, железной, с хитроумными импортными замками и глазком. Сейчас многие заменяют двери: наружные — металлическими, внутренние — дверьми в европейском стиле.
Наружная дверь (которую заменили металлической) перенесла многое: в ней постоянно ломались замки, врезались новые, ее открывали пинками, когда терялись ключи... Дверь была полая, и только по краям ее были деревянные бруски. При замене замков, бруски, естественно, разрушались. И, когда врезали последний замок, то укреплять его пришлось, виртуозно изощряясь: длинными шурупами, гвоздями, проволокой... Тем не менее, он держался на честном слове и охранял квартиру чисто символически. Для пущей прочности снаружи область замков, как-то укрепили тонкой медной пластинкой: дверь так стала выглядеть «круче». Снаружи обили ее черным дерматином, а изнутри обклеили обоями, теми же, что и коридор (на обоях изображались сцены английской охоты). В общем, дверь вполне могла бы еще служить (если не принимать в расчет воров, для которых, впрочем, и хитроумные замки железной двери не преграда!) Железная дверь появилась в этой квартире, когда в подъезде почти все двери вдруг оказались железными.
Итак, пока ставили новую дверь ловкие рабочие (всего то и работы полчаса!), старую дверь отнесли на помойку. Бросили, как ненужный хлам!
Вот, собственно, и все. И писать вроде бы было не зачем, и не о чем: подумаешь, дверь изношенную, заменили новой, современной, а старую снесли на свалку! Да такое только в одной Москве сейчас происходит, чуть ли не ежечасно. А в России, наверное, ежеминутно. Люди хотят жить спокойно, надежно защищенными, вот в железных дверях с мощными замками они и находят, пусть иллюзию, но душевного спокойствия. Хотя в этой квартире, о двери которой пишется, никто не почувствовал, что жить стало спокойнее.
Захотелось написать о двери, наверное, потому, что стало по-человечески жалко ее, когда увидели ее на свалке. Только что прошел дождь, и обои, которыми была оклеена дверь, сморщились, как кожа лица очень пожилого и уставшего от жизни человека. Но, все же живого и умеющего страдать. К помойке постоянно шли люди, не задерживаясь у нее, выбрасывали мусор и возвращались в свои квартиры. И почти каждый из них, волей-неволей, бросал взгляд на сморщенную дверь. Что при этом мелькало у них в голове? Может быть, кто-нибудь прикидывал, на что еще могла бы дверь пригодиться? Но у большинства были мысли иные, отвлеченные, философские...
Известно, что человек, что бы его ни касалось, ни захватывало бы его воображение, всегда все примеряет так сказать к себе. Так уж мы устроены, что не только все мерим на свой аршин, но и через все, ни мало, ни много, можем пересмотреть заново всю свою прожитую жизнь, мгновенно переоценить все, даже самих себя, и, таким образом, случайно, из-за пустяка, переосмыслить свое житие-бытие.
Какие мысли возникали в головах жильцов, выносивших мусор в то время, когда «сморщенная» дверь валялась, выброшенная хозяином из квартиры, которую она верно и преданно охраняла в течение полувека?
Жильцы шли разные, молодые и старые, мужчины и женщины, старики и дети… И, все видели дверь и ее позор быть выброшенной на свалку, никому и ни на что не нужную, не имеющую никакой перспективы вновь оказаться нужной вещью... Что ей осталось в этой жизни? Только быть раздробленной вместе с другими такими же, отслужившими свой срок вещами и оказавшимися на свалке, и сожженной где-нибудь на свалке за городской чертой. Вот и все. Печальный конец... двери? Увы, всего на этом Свете (если подумать философски). У всего свой срок. И у комнатной двери, и у людей, которые за ней до поры до времени прячутся.
06.09.1998.