Пал Петрович оказался прав. На следующее же утро новоиспечённый выпускник семинарии направился к купчихе Куприяновой, которая давно ему симпатизировала и покровительствовала. Правда, с некоторых пор он почувствовал некоторое отстранение с её стороны и поэтому свой визит готовил с особенным волнением. Он привёл в идеальный порядок подрясник, вымыл голову, одним словом, навёл лоска и свежести в той мере, в какой это ему позволяли обстоятельства.
Купчиха лично вышла к нему из дверей и, увидев своего любимца, моментально забыла предостережение старца.
«Ну, не может такой ангелок быть с нечистотой внутри!» - тут же сказало ей очарованное сердце, и она приветливой улыбкой тепло пригласила молодого человека в дом.
«Уф, кажется, всё в порядке…» - полегчало Семёну, и он, подобострастно пригнувшись над ручкой своей благодетельницы, приложил её к своим устам со всей бережностью и почтением.
- Как я рад видеть Вас, моя матушка, моя благодетельница, ангел во плоти! - завёл Семён свою сладкую речь, чем доставил хозяйке океан невыразимого удовольствия.
- Да что вы, голубчик, какой же я ангел? Глянь, какие кулачищи, да и синяки у дворовых моих не сходят.
- Вы же без гнева, без гнева, добрейшая Катерина Петровна! А это прощается у Господа.
- Да как же без гнева? Бывает, и осерчаю. Но больше-то для порядку, конечно, для воспитания. Тут уж лукавить нечего.
Катерина Петровна быстро распорядилась, чтобы накрыли стол, да получше. И вышколенная горничная сновала с кухни в столовую с поразительной и неслышной скоростью, стараясь не поворачиваться к гостю синеющей скулой.
- Вот, сердце моё, прошу отведать что Бог послал, - и совершенно растаявшая купчиха смотрела, как стрункой встал её любимец на молитву, кладя крестное знамение основательно, а не абы как. И его медовый голос вознёс бедную Катерину Петровну чуть ли не в небесные пределы.
- До чего же красиво молитесь, просто ангельски! - восхищенная хозяйка лично ухаживала за гостем, накладывая ему на тарелку из блюда янтарный кусок осетрины.
Через час совершенно объевшийся Семён, которого неотвратимо клонило в сон, силился из последних сил не уснуть под непрерывный стрёкот Катерины Петровны, решившей отчего-то обсказать ему все события провинциальной жизни за тот период, пока семинарист отсутствовал в родном городке. Окончилось это полной победой сна и Катерины Петровны, потому что Семён всё-таки уснул в мягких креслах, куда они пересели после обеда.
- Уснул, ангел. Умаялся... Слышь, ну-ка, принеси подушку-думку и плед, - и охваченная нежностью купчиха лично укрыла гостя пледом, подложив ему под щёку маленькую подушку, а потом ещё целый час любовалась тонкими чертами лица и ровным дыханием спящего юноши.
«Да ну его, этого старца. Ну, ошибся он, может быть. Ведь тоже человек. Всё-таки не может быть зла в этом юноше, никак не может. К тому же по духовному пути пошёл, семинарию окончил. Завтра же позову стряпчего, пусть готовит бумаги на усыновление. Думаю, что ангелок не откажется. Сирота ведь, чистая сирота...» - И Катерина Петровна смахнула с левой щеки крупную слезу.
Через час бодрый и наново голодный Семён открыл глаза.
- Ой, как стыдно, матушка, как стыдно! Ведь не дослушал вас, уснул. Совестно.
- Что вы, сердце моё, да это же так было хорошо, по-домашнему. Где ещё так поспать, как не у своих. Я же тебе вместо матери теперь, - утешительно произнесла Катерина Петровна, заметив невольно, как Семён бегло посмотрел в сторону обеденного стола.
- Эй, ну-ка чаю подать, - немедленно дала команду хозяйка.
- Радость моя, я тебя без чаю не отпущу. Надо бы взбодриться, голубчик. И не протестуй! Прошу, не протестуй!
Тут же вместе с чаем был подан нарезанный окорок с горчицей и свежеиспеченным ржаным хлебом. Одним словом, Семён снова как следует плотно отобедал и прямо от купчихи отправился в кабак навестить Фёдора.
Фёдор уже, конечно, был наслышан о приезде своего друга и с трепетом ожидал встречи. Всё валилось у него из рук, он чуть было не пересолил стерляжью уху, пережарил котлеты и разбил две супницы. Наконец, прибежал поварёнок и сказал, что Фёдора ждут в зале. Фёдор быстро снял поварскую форму. Сердце его громко билось, руки дрожали, на лице выступили крупные капли пота, которые он утёр свежим полотенцем. Глубоко вобрав в себя воздух, Фёдор вышел в зал и сразу же увидел за столиком у окна своего дражайшего друга, который тоже заметил его и приветственно махал рукой.
- Как тебе подрясник-то идёт! - воскликнул Фёдор, заключая в долгожданные объятия своего вернувшегося друга.
- Ох, знал бы ты, что я уж и соскучился по мирской одежде. Мы в семинарии, что грачи, все одинаковые. Так уже этот чёрный цвет приелся.
- Ну, наверное, как и мне поварская форма, - улыбался Фёдор, не в силах налюбоваться на ангельский лик товарища. Вдруг спохватился: - Ой, что же это, нужно же тебя угостить!
Но из кухни уже мчался догадливый поварёнок Мишка, неся на подносе самолучшую еду и напитки.
- Ну, отведаем чего Бог послал, - радушно пригласил Фёдор к накрытому столу.
- Отчего же нет? - степенно ответил вечно голодный Семён, картинно встав на молитву перед вкушением пищи.
«Ой, важный-то он какой стал, - затрепетал Фёдор.- Небось, больше со мной и знаться не захочет…»
Но страх исчез, когда Семён приступил к еде. Он всегда ел с таким аппетитом и изяществом, что Фёдор вновь залюбовался товарищем. Фёдор вообще любил наблюдать, когда его товарищ трапезничал. Всё, что можно было брать руками, аккуратно отторгалось от блюда тонкими изящными пальцами, составлявшими с извлекомым единое целое. Потом всё это подносилось к таким же изящным розовым устам и исчезало за ними в полной тишине и покое. Даже жевал Семён, как-то красиво двигая скулами. Уж и не стоит говорить о том, как бывший семинарист орудовал столовыми приборами. Они мелькали в его руках, как сабли в руках джигита. Но по-странности мелькали медленно. Как сия странность происходила, никто не мог объяснить.Ни малейшего стука и звона, одно только серебряное мелькание и аромат еды. Даже салфетку закладывал Семён так, будто облачался в королевскую мантию. Еда была для Семёна святыней, стол – алтарём, а всё прочее – элементами служения и поклонения – наверное, так бы сказал или подумал старчик, давно уже съехавший в неизвестном направлении из дворницкой купчихи Куприяновой.
- А переезжай-ка ты пока к нам с маменькой. Что тебе твой дом содержать. Он велик. Наступает зима, дров требует. А это – лишние расходы,- предложил Фёдор, когда его товарищ уничтожил и выпил всё принесённое.
- Хорошая мысль, однако. Но вот дом-то без отопления недолго простоит. Разве жильцов пустить?
- Жильцов пустить – мысль хорошая. Есть у меня на примете семейство. Хочет в городе пожить зиму. Дом у них в сельце непригоден. Хорошее семейство, чистое, аккуратное.
- Ну, пожалуй, давай так и сделаем, - радостно ответил Семён в предвкушении лёгких денег, всегда беззастенчиво пользующийся расположением и привязанностью своего товарища.
Фёдор был на седьмом небе от счастья. Его нежный друг будет с ним жить под одной крышей! То, что ему получится уговорить маменьку, он не сомневался. Его мать уже оставила свои посудомойные труды, полностью доверившись жалованию сына, и зависела от него в материальном смысле целиком и полностью. Фёдор один тянул и мать, и сестрёнку, и весь дом. Благо, что его поварской талант позволял получать хорошие доходы, и семья ни в чём не нуждалась.
(Продолжение следует)