Сижу я тут надысь с утреца, значит, завтракаю, чинно-благородно, как у нас, матерых холостяков, принято – позавчерашней гречкой, селедкой из банки, подсохшей черняшкой, на газетке культурненько порезанной. За окном серо, сыро и уныло, зато в доме свежо, потому как топят хреново, но я чайком отогреваюсь и новости поглядываю. По ящику показывают голодающих сирийских беженцев, бегущих от террористов и бомбежек на буржуйские харчи; хохлов, прыгающих от стужи без нашего газа под Верку Сердючку; да штатовских ниггеров-наркодилеров, устроивших кровавое побоище на празднике зомби. На душе сразу теплеет от горячего сочувствия к сирым и убогим, а сердце переполняется уверенностью в завтрашнем дне, гордостью за великую страну, крымнаш, армию и лично наимудрейшего Президента.
И тут в самый разгар такой благости вдруг приходит мне по аське послание старого приятеля, недавно в Италию подавшегося развеяться со своей бабой. Пишет он мне, чудак, что наслаждается сейчас видом Везувия, теплынью и небом голубым, сидя террасе палаццо в Неаполе, лопает спагетти с моцареллой и ризотто с санкционными трюфелями, заедает брокколи и спаржей, запивая къянти и просекко брютом. Я ему так спокойненько и почти доброжелательно брякнул, чтоб он, мол, не переусердствовал, а то в рамку металлоискателя аэропорта не пролезет. И тут он мне, понимаете ли, предъяву кидает, что я, такой-растакой, за него радоваться не умею, от зависти кисну и вообще и не друг, и не враг, а так. Типо, к чужому горю враз найдутся охотники соплей налить, а вот кайф разделить дистанционно – не каждому дано.
И вообще он с телкой спешит на Капри дайвингом заняться, а мне шлет на память фотку со своими объедками. Хотел я ему вдогонку напутствие теплое послать, но не успел, потух огонек зелененький. Нет, лично к нему я претензий не имею, мужик правильный, из грязи в князи поднялся трудом относительно честным, это все жена его от компашки нашей гаражной отвадила и к излишествам своим заморским пристегнула. Но тут мне в голову мыслишка пришла нехорошая, так что я последнюю черствую горбушку догрызть забыл. Это как, получается, выходит – он там по заграницам разъезжает, ништяки собирает, а я тут за него шибко счастлив должен быть? И вроде как мы привыкли уже, что надо бы радоваться чужому благу, а огорчаться не своему горю, да вот как-то все наоборот получается.
Может, и в самом деле что-то тут не то? Ведь прислал то он мне всего лишь извещение о том, что ему там хорошо, а ведь радости итальянского жития-бытия он там делит не со мной, а с законной супругой или с кем-то там еще. С какого ж рожна я должен изображать бурное, но фальшивое веселье? Сам то он мне вряд ли привезет оттуда хоть кусок пармезана, так о чем базар? Забыл ведь уже, как на поллитру занимать бегал, когда от запоя страдал. Мне этот сыр без надобности, да и макарон я не ем, капусту не люблю, а остальных слов вообще не знаю, так что дело не в зависти. Даже отдыхать от трудовых подвигов могу с соседом Колькой и пивасиком на городском пруду ничуть не хуже. С другой стороны и он вряд ли станет ночь не спать, если узнает, сколько у меня до зарплаты осталось.
Считается, что поделившись радостью, умножаешь ее вдвое, а горем - уменьшишь. Звучит красиво, но что стоит за этим? Не зря говорят, многие знания - многие печали. Поведав о своей беде, можно снять частично тяжесть со своей души, но в той же степени она обременит собеседника. А что даст ему рассказ о чужой радости, если уйти от привычных шаблонов? Полагаю, что в нашем обществе любителей порадоваться чужому горю и посочувствовать ему примерно поровну. Понятно, что веселья от того, что у соседа корова сдохла, маловато, а вони много, да и свою хату жальче. Но ведь есть немало и таких, что всерьез ждут, когда в клятой Америке супервулкан грохнет и доллар обвалится, забывая, что покупать на любые бумажки станет нечего, некому и незачем. Но не о том речь.
Получается, что мы в равной степени рискуем вызвать удовольствие и раздражение, когда делимся почти любой радостью или горем с другими людьми, вне зависимости от их близости и темы. Более того, эмоциональная реакция собеседников определяется только их собственным настроем, ситуацией, состоянием и желанием поступиться искренностью в ущерб непосредственности и правде. Может и в самом деле нужно держать свои мысли при себе, помалкивать в тряпочку? Я, разумеется, давно по своему опыту хорошо знаю, что все сказанное женщине может быть использовано против тебя, но нельзя же всю жизнь шлангом прикидываться и под хамелеона косить. Мы ж не негры какие, которые на похороны идут - плачут, а возвращаются – веселятся, танцуют да песни поют.
Вот тут недавно тоже случай был. Ушел старый хороший товарищ, до того долго, тяжело и неизлечимо болевший. О том знали многие, благо друзей у него хватало, так что известие о смерти не то, что удивило, но отозвалось вполне искренним и острым горем у большинства из наших. Понятно, что на похороны пришло немало народа, и над гробом народ говорил, подчас едва сдерживая слезы, с трудом подбирая слова, кто - коряво, по-простому и без зауми, кто гладко и красиво, как по писанному, но всегда так, как мог, и потому, что не мог иначе. Никто никого насильно к могиле не тянул, говорить не заставлял, могли б и просто отметиться, кинув на гроб несколько хилых цветков. Но мужика почти все действительно любили, пусть и не совсем так, как ему при жизни хотелось, бывает.
Все б ничего, но после, уже на поминках, видимо, перебрав утешительного, народ начал делиться воспоминаниями о том, каким он парнем был, как родине служил, как и с кем дружил, с кем больше, с кем меньше, то-се и, невзирая на регламент. Знамо дело, это не всем понравилось, начались споры и выяснения отношений. Тут встревает какой то мужичок непонятный, вроде из поваров, и на ломаном русском начинает публику причесывать. Типа того, что неправильно мы тут тризну справляем, алкаши и шалавы собрались нахаляву водки накушаться, а бакланим лишь для того, что б себя показать, мол, нет у нас душевного переживания, одни понты и фуфло. А он, вроде как, один тут такой красивый, белый и пушистый, вот так нам всю правду-матку и откроет. Говорю ж, ГАСТАРБАЙТЕР или как там его.
Ну, и отгадайте с трех раз, что дальше было? Когда его за грудки взяли и начали у него выяснять – кто такой и откуда взялся, он потихоньку к выходу рыпнулся. Я не я, и ботва не моя. Глядь, а у него самого пузырь из кармана торчит. Ясен пень, тут уж народ не стерпел и сказал все, что о нем думает и его не вполне корректных замечаниях. Ну, и накидали ему заодно люлей, конечно. Хорошо, хоть не убили, могли и башку снести, только половником пригладили, но ведь было за что. Явно нетактичное поведение в приличном месте, даром, что шалманчик в парке на другом берегу, рядом с пристанью. Сердобольные бабоньки ментов вызвали и те - кого повязали, кого так разогнали, словом, испортили все культурное мероприятие. Посидим в КПЗ, синяки сойдут, но осадочек останется, не так ли?
Вот я и думаю, что ж это получается – за чужой кайф теперь обязательно от счастья прыгать, как хохлу на майдане, пусть и на словах, в зубах лениво ковыряясь, а чужому горю посочувствовать, соболезнование выразить, слезу пустить, хоть и натощак – уже как то и неприлично, того и гляди за крокодила примут, а то и похуже. А то у нас народ простой, от сохи, политесам не обучен. Опять кому то не угодишь, вякнешь по простоте душевной, что думаешь, и не угадаешь когда, зачем и где. Начнут обсуждать, насколько оригинально и талантливо скорбь изображаешь, жизни учить, слова говорить неприятные, вроде уж не тот стал, повторяешься, в прошлый раз красивше сопереживал. Или у них там, за границей, теперь так принято, а мы тут все - отсталые ватники неумытые?