Маскарад у губернатора Хау
Натаниэль Готорн
Как-то раз прошлым летом, прогуливаясь днём по Вашингтон Стрит, я обратил внимание на вывеску, что выступала над узким арочным проходом, расположенным практически прямо перед церковью «Олд-Саут-Черч».
Рисунок на вывеске изображал фасад величественного здания, обозначенного как «СТАРЫЙ ГУБЕРНАТОРСКИЙ ОСОБНЯК, гостиница Томаса Уэйта».
Я обрадовался этой возможности вспомнить о своём давно вынашиваемом намерении посетить особняк старых королевских губернаторов штата Массачусетс и погулять по нему; и, нырнув в арочный проход, что пронизывал собой кирпичный ряд магазинов, я сделал пару шагов и перенёсся из оживленного сердца современного Бостона в небольшой и уединённый дворик.
Часть дворика занимал старомодный фасад трёхэтажного Губернаторского особняка, крышу которого венчал купол. На самом верху, едва различимая, виднелась фигурка позолоченного индейца. В руках индеец сжимал лук с натянутой тетивой и стрелу, словно нацеленную на флюгер шпиля церкви «Олд-Саут-Черч».
Уже около семидесяти лет или более того эта фигурка сохраняла свое положение, с той поры, как достопочтенный дьякон Драун, талантливый резчик по дереву, впервые установил там этого индейца, отправив его в длительное дежурство на страже города.
Кирпичные стены Губернаторского особняка, казалось, совсем недавно покрыли свежим слоем светлой краски. Лестничный пролёт из красного строительного камня, огороженный необычным парапетом из кованого чугуна, приводил из дворика на просторную террасу, над которой парил балкон с железной балюстрадой такого же рисунка и качества, как и парапет лестницы. Надпись «16 P.S. 79» украшала перила балкона, и, возможно, означала дату строительства особняка и инициалы его основателя.
Широкая двустворчатая дверь впустила меня в холл или вестибюль, с правой стороны от которого находился вход в буфетную. Полагаю, это были те самые апартаменты, в которых прежние губернаторы проводили утренние приёмы посетителей, с пышностью вице-королей, в окружении гвардейцев, советников, судей, должностных лиц и других служителей короны, в то время как вся верноподданная часть провинции толпилась поблизости, чтобы оказать им честь.
Но сейчас этот зал, в его нынешнем состоянии, не мог похвастаться даже потускневшим прежним величием. Филёнчатая стенная панель, покрытая выцветшей краской, приобрела мрачный оттенок из-за глубокой тени, в которой оказался Губернаторский особняк из-за квартала кирпичных домов, что загородил его от Вашингтон-стрит. Солнечным лучам уже никогда не удавалось осветить эти апартаменты ярче праздничных факелов, последний раз погашенных ещё в эпоху Революции.
Самым почтенным и живописным предметом дома казался камин, отделанный по краю голландской голубой плиткой со сценами из Священного Писания; и, кто знает, возможно, леди Пауналл или леди Бернард сиживали у этого камина, рассказывая своим детям историю каждой голубой плитки.
Современного стиля бар, наполненный графинами, бутылками, сигарными коробками и подвешенными в сетках лимонами, оснащенный пивным насосом и сатуратором, занимал одну стену комнаты.
Входя в бар, я заметил пожилого джентльмена, причмокивающего губами, – лучшее доказательство того, что в подвалах Губернаторского особняка всё ещё хранился хороший ликёр. Хотя, несомненно, эти вина уже не той выдержки, что распивали старые губернаторы.
Выпив бокал портвейна «Сангари», приготовленного умелыми руками г-на Томаса Уэйта, я упросил этого достойного правопреемника и представителя столь многих исторических персонажей, чтобы он провёл меня по этому, почитаемому временем, особняку.
Он с готовностью согласился. Но, признаюсь честно, мне пришлось усиленно задействовать своё воображение, чтобы обнаружить нечто интересное в доме, который, не будь у него связи с историей, казался бы обыкновенной таверной – любимым местом приличных горожан и старомодных деревенских джентльменов.
Помещения, которые, возможно, были просторными в прошлом, сейчас разделяли перегородки, превратив их в крошечные комнаты. В каждом таком номере умещались один стул, туалетный столик и узкая кровать для проживания одного постояльца.
Огромную лестницу, тем не менее, без всяких преувеличений можно было назвать признаком роскоши и великолепия. Пронизывая центральную часть дома широкими ступенями лестничных пролётов, каждый из которых заканчивался квадратной площадкой, откуда продолжалось восхождение наверх, она вилась к самому куполу.
Резная балюстрада, недавно заново выкрашенная на нижних этажах, но тускневшая по мере нашего восхождения, обрамляла лестницу сверху донизу причудливо закрученными и переплетенными стойками.
Эта лестница знала касания военных ботинок, или, возможно, подагрических туфлей многих губернаторов, восходивших к куполу, откуда открывался столь обширный вид на их метрополию и окружающие её предместья.
Восьмиугольный купол был оснащён несколькими окнами и дверью, ведущей на крышу.
С этой позиции, – тешил я своё воображение, – Гейдж мог созерцать свою пиррову победу в битве при Банкер-Хилле (если одна из трёх гор не заслоняла ему вид), и Хау отмечал приближения осаждающей город армии Вашингтона; хотя здания, выросшие с тех пор поблизости, загородили собой почти все объекты, за исключением шпиля церкви «Олд-Саут-Черч», до которого, казалось, можно было дотянуться рукой.
Спускаясь из купола, я остановился в мансарде, чтобы рассмотреть громоздкие стропила из белого дуба, гораздо массивнее тех, что устанавливают в современных домах, из-за чего они походили на древний скелет.
Кирпичные стены, материалы для которых везли из Голландии, и деревянные балки особняка, как и прежде, были крепки; но так как полы и другие части внутреннего интерьера сильно обветшали, невольно приходила мысль, что лучше полностью выпотрошить все внутренности и построить новый дом внутри древнего каркаса и кирпичной кладки.
В числе прочих неудобств этого здания хозяин упомянул тот факт, что любое дребезжание или движение приводили к тому, что с потолка комнаты осыпалась вековая пыль.
Мы вышли через стеклянную дверь на балкон, где в прежние времена, несомненно, у представителей короля была традиция показываться народу, вознаграждая его за приветствия и взлетающие вверх шапки величавыми поклонами своих горделивых персон.
В те времена фасад Губернаторского особняка выходил на улицу; и всё пространство, занятое сейчас кирпичным рядом магазинов, так же как и теперешним внутренним двориком, покрывали зеленые газоны, затенённые деревьями и огороженные оградой из кованого чугуна.
Теперь же старый аристократический особняк прятал своё потрёпанное временем лицо за современным зданием-выскочкой, у одного из задних окон которого я заметил симпатичных швей. Занятые работой, они непринуждённо болтали и смеялись, время от времени бросая беспечные взгляды на наш балкон.
Спустившись оттуда, мы снова вошли в буфетную, где вышеупомянутый пожилой джентльмен, чьи причмокивающие губы были лучшей рекомендацией хорошему ликёру мистера Уэйта, всё ещё бездельничал, сидя на своём стуле.
Он выглядел, если не постояльцем, то, как минимум, завсегдатаем, о котором можно было предположить, что у него есть постоянный счёт в баре, собственное летнее место у открытого окна и давно занятый им угол у зимнего камина.
Будучи общительным, я решился обратиться к нему с ремаркой, рассчитанной на то, чтобы вытянуть из него исторические воспоминания, если у него такие были; и, к своему удовольствию, я обнаружил, что в закоулках своего разума, где-то между памятью и преданиями, пожилой джентльмен хранил несколько весьма приятных слухов о Губернаторском особняке.
Та часть его рассказа, что меня в основном интересовала, представляла собой краткое содержание следующей легенды.
Он открыто заявлял, что услышал её от очевидца в перерыве между переменами блюд. Но этот источник с течением времени, наверняка, обогатился многими вариантами повествования; так что, потеряв надежду установить дословную и абсолютную истину, я не постеснялся внести дальнейшие изменения, которые, как мне казалось, способствуют пользе и восторгу читателя.
Во время одного из увеселительных мероприятий в Губернаторском особняке под конец осады Бостона произошёл случай, который так никогда и не получил удовлетворительного объяснения.
Офицеры Британской армии и верные представители мелкопоместного дворянства, большинство из которых пребывало в осаждённом городе, были приглашены на маскарад; такая была стратегия у сэра Уильяма Хау – скрывать под показной роскошью праздника душевные страдания и опасность того периода, а также отчаянные перспективы их осадного положения.
Зрелище того вечера, если можно верить самым старым провинциальным придворным, стало самым весёлым и великолепным событием из когда-либо попадавших в летописи британского правления.
В восхитительно освещённых апартаментах толпились персонажи, которые, казалось, сошли с тёмных полотен исторических портретов, перенеслись туда с волшебных страниц романов, или, как минимум, не сменив костюмов, прилетели из одного из лондонских театров.
Закалённые рыцари времён Норманнского завоевания, бородатые политики эпохи королевы Елизаветы, и высокопоставленные придворные дамы смешались с персонажами комедии. Пёстро одетый Весёлый Эндрю дребезжал колокольчиками своего колпака, Фальстаф хохотал практически столь же дерзко, как и его прототип, Дон Кихот вооружился бобовым шестом вместо копья и крышкой от кастрюли вместо щита.
Но самое большое веселье вызвала группа фигур, нелепо выряженных в старое обмундирование, которое выглядело так, словно его приобрели на армейской барахолке или же стащили из хранилища ненужной одежды, как французской, так и английской армии.
Некоторые части их одеяния, вероятно, носили ещё при осаде Луисбурга, а шинели самого недавнего из всех покроя, возможно, были изорваны и продырявлены мечами, снарядами или штыками ещё во времена победы Вулфа.
Один из этих достойных персонажей – высокий и худощавый человек размахивал ржавым мечом огромной длины, претендуя на роль никак не меньше, чем генерала Джорджа Вашингтона; и другие высокопоставленные офицеры американской армии, такие как Гейтс, Ли, Патнэм, Шайлер, Уорд и Хит, были представлены аналогичными чучелами.
Диалог в притворно героическом стиле между повстанцами и британским главнокомандующим был встречен шквалом аплодисментов, причём громче всех хлопали лоялисты колонии.
Среди гостей был один человек, который стоял в стороне, наблюдая за этими фиглярами со строгостью и презрением, хмурясь и в то же время горько улыбаясь. Это был пожилой человек, который прежде занимал в провинции высокое положение, имел отличную репутацию и славу очень знаменитого военного в своё время.
Удивление вызывало то, что полковник Джолиф, который, как известно, придерживался либеральных принципов, хотя и был уже слишком стар, чтобы принимать активное участие в противостоянии, оставался в Бостоне во время осады, и, в особенности, что он согласился показаться в особняке сэра Уильяма Хау.
Но он явился, держа под руку свою светловолосую внучку; и стоял там, посреди всего того веселья и шутовства, угрюмый, старый, самый стойкий персонаж всего маскарада, лучшим образом представляя древний дух своей родной земли.
Другие гости соглашались с тем, что пуританская хмурость полковника Джолифа словно создавала тёмную тучу вокруг его фигуры; хотя, несмотря на его мрачное воздействие, их веселье продолжало пылать ярче, как – (зловещее сравнение) – мерцающее сияние лампы, которой осталось гореть совсем недолго.
Полчаса назад, когда часы церкви «Олд-Саут-Черч» пробили одиннадцать, по толпе распространился слух, что вот-вот начнётся какое-то новое зрелище или спектакль, чтобы стать подобающим окончанием великолепного торжества этой ночи.
– Что за новую шутку прячете вы в своём рукаве, ваше превосходительство? – спросил преподобный Матер Байлс, чья пресвитерианская щепетильность не помешала ему развлекаться. – Поверьте мне, сэр, во время ваших гомерических переговоров вон с тем оборванцем, генералом повстанцев, я нахохотался больше, чем пристало человеку в моем одеянии. Ещё один приступ такого веселья и я буду вынужден выбросить свой церковный парик и пояс.
– Совсем нет, почтенный доктор Байлс, – ответил сэр Уильям Хау. – Если бы веселье было преступлением, вы никогда не получили бы вашу докторскую степень по Богословию. Что же касается этого нового дурачества, мне о нём известно не больше, чем вам; возможно, даже меньше. Теперь скажите честно, доктор, разве это не вы подбили некоторых из ваших трезвомыслящих сельских жителей принять участие в нашем маскараде?
– Быть может, – хитро предложила внучка полковника Джолифа, чьё хорошее настроение подпортили многочисленные насмешки, направленные против Новой Англии, – Быть может, нам нужны маски метафорических персонажей? "Победы", с трофейной добычей из Лексингтона и Банкер-Хилла, "Обилия" с его переполненным рогом, чтобы символизировать настоящее изобилие этого прекрасного города, и "Славы" с венцом на челе его превосходительства.
Сэр Уильям Хау улыбнулся этой реплике, на которую он ответил бы одним из своих самых мрачных взглядов, будь они произнесены человеком в брюках, а не в юбке. Но неожиданная помеха избавила его от необходимости отвечать.
В особняк вдруг ворвались звуки новой музыки, словно исполняемой военным оркестром, что в полном составе расположился на улице, играя совсем не праздничные мотивы, которые соответствовали бы мероприятию, а похоронный марш.
Барабаны звучали приглушенно, а трубы издавали скорбные, стенающие звуки, которые тут же утихомирили веселье гостей, наполнив их души удивлением, а у некоторых – мрачным предчувствием.
Многие из гостей решили, что, либо похоронная процессия, либо же какая-то важная персона остановились перед Губернаторским особняком, или что какого-то покойника в покрытом бархатом и изысканно украшенном гробу вот-вот пронесут через порог.
Послушав мгновенье, сэр Уильям Хау строго обратился к руководителю оркестра, который до этого оживлял этот праздник, играя радостные и лёгкие мелодии.
Этот человек был старшим полковым барабанщиком одного из британских полков.
– Дигтон, – потребовал объяснений генерал, – что означает эта глупая выходка? Прикажите своему оркестру, чтобы они прекратили играть это похоронный марш, или же, слово чести, им лучше бы запастись достаточными основаниями для своих траурных мелодий! Заставьте их замолчать, любезный!
– Прошу вас, ваша честь, – ответил старший полковой барабанщик, чьё румяное лицо внезапно утратило свой цвет, – это не по моей вине. И я и мой оркестр, мы все здесь вместе, и я сомневаюсь, что среди нас есть хоть один человек, который смог бы исполнить этот марш без партитуры. Я лишь однажды слышал его прежде, и это было на похоронах его покойного Величества, короля Георга второго.
– Хорошо, хорошо! – проговорил сэр Уильям Хау, восстанавливая хладнокровие, – Это, наверное, прелюдия к появлению какого-нибудь костюмированного фигляра. Пусть проходит.
В этот момент новая фигура предстала перед всеми, но среди множества фантастических масок, рассеянных по всему зданию, никто не мог сказать в точности, откуда появился новоприбывший.
Это был мужчина, одетый в старомодную одежду из чёрной шерстяной ткани, похожий на дворецкого или управляющего слугами в поместье дворянина, или же крупного английского землевладельца.
Этот человек прошёл к выходу из особняка, и широко раскрыв обе створки двери, отошёл немного в сторону и повернулся к парадной лестнице, словно ожидая того, кто должен был вот-вот спуститься по ней.
В это время музыка на улице заиграла громко и печально-призывно.
Сэр Уильям Хау и его гости повернулись к лестнице, где на площадке, различимой снизу, появилось несколько персонажей, что спускались в холл, направляясь к двери.
Впереди всех шёл суровый человек, голову которого прикрывала остроконечная шляпа, под которой виднелся вязаный шлем; одет он был в тёмный плащ, на ногах – огромные, сморщенные гармошкой, высокие ботфорты. Подмышкой он держал свёрнутый флаг, который казался флагом Англии, но был странно изорван и потрёпан. Правая рука его сжимала меч, а левая Библию.
Второй мужчина выглядел более спокойным, но также полным достоинства. Борода его утопала в широком воротнике плаща из выделанного бархата, надетого поверх камзола и чулок из чёрного атласа. В руке он сжимал манускрипт, свёрнутый в свиток.
Позади этих двух мужчин шёл юноша, чьё лицо и манеры поведения поражали выражением глубокой задумчивости и спокойствия, и ещё, возможно, искрой энтузиазма в его глазах. Его одеяние, подобно нарядам тех, кто шёл впереди, было старомодным, а на его круглом гофрированном воротнике алело пятно крови.
В этой же группе шествовали трое или четверо других мужчин, все полные достоинства и, несомненно, облечённые властью, они держались как люди, привыкшие к взглядам толпы.
Очевидцы этого шествия предположили, что эти мужчины пришли присоединиться к таинственной похоронной процессии, что остановилась перед Губернаторским особняком; хотя, этому предположению явно противоречил триумфальный вид, с которым мужчины махали руками, переступая порог дома и исчезая за дверью.
– Что это такое, чёрт возьми? – тихо сказал сэр Уильям Хау джентльмену, стоящему рядом с ним. – Процессия судей цареубийства Короля Чарльза, мученика?
– Эти люди, – проговорил полковник Джолиф, практически впервые за этот вечер нарушая своё безмолвие. – Эти люди, если я верно всё понимаю, являются губернаторами-пуританами – правителями старой, истинной демократии штата Массачусетс. Эндикотт со стягом, с которого он сорвал символ повиновения, Уинтроп, и Дадли, Хейнс, сэр Генри Вэйн, Беллингем, и Леверетт.
– Отчего у юноши воротник в крови? – прозвучал вопрос мисс Джолиф.
– Оттого, что в последующие годы, – объяснил её дед, – он положил на плаху свою, самую мудрую голову во всей Англии, во имя принципов свободы.
– Разве вы не вызовете охрану, ваше превосходительство? – зашептал лорд Перси, который в окружении других британских офицеров составлял компанию генералу. – Возможно, это какой-то заговор под прикрытием маскарада.
– Да ну, чепуха! Чего нам бояться?! – беззаботно ответил сэр Уильям Хау. – Худшая измена, которой здесь можно ожидать, это розыгрыш, причём довольно глупый. Даже будь он остроумным и обидным, нашим лучшим ответом было бы посмеяться над ним. Видите? Вон идут ещё такие же люди.
Ещё одна группа уже почти спустилась с лестницы.
Первым шёл почтенный и белобородый старейшина, который осторожно нащупывал тростью путь вниз. Поспешно ступая позади него и протягивая вперёд руку в латной рукавице, будто пытаясь ухватить старца за плечо, шёл высокий, похожий на солдата, человек, экипированный стальным шлемом с перьями, ярким нагрудником и длинным мечом, постукивающим по ступенькам.
Следующим шёл крупный мужчина, одетый в богатое и аристократическое одеяние, но не аристократического поведения; его походка отличалась покачиванием, свойственным походкам моряков, и случайно спотыкаясь на лестничном марше, он сердился и бормотал себе под нос проклятия.
За ним следовал благородный на вид персонаж в завитом парике, таком, какие можно увидеть на портретах эпохи Королевы Анны и чуть раньше, а китель его украшала вышивка в форме звезды.
Продвигаясь к двери, он грациозно и вкрадчиво кланялся во все стороны, но, переступив порог, в отличие от пуританских губернаторов, он, казалось, начал заламывать от горя руки.
– Прошу вас, почтенный доктор Байлс, исполните роль античного хора, – попросил сэр Уильям Хау. – Поясните нам, кто эти достойные люди?
– С вашего позволения, ваше превосходительство, они жили несколько ранее моего времени, – ответил доктор, – но, наш общий друг полковник, несомненно, их большой друг.
– Я никогда не встречался с ними вживую, – рассудительно проговорил полковник Джолиф. – Тем не менее, я разговаривал со многими властителями этой земли лицом к лицу, и должен поприветствовать ещё одного, дав ему своё стариковское благословение прежде, чем умру. Но мы обсуждаем этих людей. Я считаю, что почтенный старейшина это Брэдстрит, последний из пуританских правителей, служивший губернатором в девяностых годах или приблизительно в то время. Следующий, это сэр Эдмунд Андрос, деспот, это вам расскажет любой британский школьник, и, следовательно, люди сбросили его с его высокого трона вниз, в темницу. Затем идёт сэр Уильям Фиппс, бондарь, пастух, морской капитан и губернатор – пусть многие его земляки поднимутся так высоко, будучи такого низкого происхождения! Последним вы видели милостивого графа Белламонта, который руководил нашей провинцией от лица короля Вильгельма.
– Но что это всё значит? – прозвучал вопрос лорда Перси.
– Если бы я была повстанцем, – произнесла негромко мисс Джолиф, – я бы решила, что все эти древние губернаторы собрались здесь для похоронной процессии в честь смерти королевской власти в Новой Англии.
Несколько других фигур появились у поворота лестничного марша.
У того, что шёл впереди, выражение лица было задумчивым, тревожным и даже немного лукавым, и, несмотря на его высокомерные манеры, что, очевидно, было результатом честолюбивого духа и длительной принадлежности к высокопоставленному кругу, он казался не лишённым способности к низкопоклонству перед теми, кто занимал более высокое положение, чем он.
В нескольких шагах позади него шёл офицер, одетый в украшенный вышивкой алого цвета мундир, причём настолько старомодного покроя, что его мог бы носить герцог Мальборо.
Его румяный нос наряду с блеском глаз, возможно, говорил о его любви выпить чарку вина и провести время в приятной компании. Но, несмотря на эти признаки, он, казалось, чувствовал себя не в своей тарелке и часто оглядывался по сторонам, словно опасаясь какой-то тайной беды.
Затем появился дородный джентльмен, одетый в пальто из мохнатой ткани, подбитое мягким бархатом; на лице его читались присущий ему здравый смысл, проницательность и чувство юмора, подмышкой он нёс объёмный фолиант; но глаза его выдавали в нём встревоженного человека, мучения которого превысили всяческое терпение, вымотав его почти до смерти.
Он поспешно спустился по лестнице, а следом за ним появился величавый человек в костюме из фиолетового бархата с необычайно роскошной вышивкой; присущая ему манера поведения отличалась бы величавостью, если бы не тяжкий приступ подагры, из-за чего ему пришлось хромать со ступеньки на ступеньку, в то время как лицо и тело его искажали судороги боли.
Заметив на лестнице этого человека, доктор Байлс задрожал, словно от боли, но продолжал стойко наблюдать, как страдающий подагрой джентльмен достиг входного порога, и с жестом, полным отчаяния и боли, исчез во мраке ночи за дверью, там, куда призывали его звуки похоронного марша.
– Губернатор Белчер – мой старый покровитель – в собственном образе и одежде! – выдохнул доктор Байлс. – Ужасная насмешка!
– Скорее унылая, дурацкая выходка, – равнодушно проговорил сэр Уильям Хау. – Но, что за люди те трое, что шли впереди него?
– Губернатор Дадли, коварный политикан, хотя его хитрость довела его однажды до темницы, – рассказал полковник Джолиф. – Губернатор Шют, ранее был полковником под начальством Мальборо, изгнанный людьми из провинции. И учёный губернатор Бернет, которого законодательная власть замучила до смертельной лихорадки.
– Мне кажется, они были несчастными людьми, эти королевские губернаторы Массачусетса, – предположила мисс Джолиф. – Господи, каким тусклым становится свет!
Это действительно было так. Большой светильник, освещавший лестничные пролёты, сейчас горел тусклым, сумеречным светом, так что несколько фигур, которые поспешно спустились по лестнице вниз и сошли с крыльца, выглядели скорее как тени, чем люди из плоти и крови.
Сэр Уильям Хау и его гости стояли у дверей смежных помещений. Охваченные различными эмоциями гнева, презрения или не совсем осознанного страха, но всё ещё с тревожным любопытством, они наблюдали за ходом этой уникальной пышной процессии.
Фигуры, которые сейчас, казалось, торопились присоединиться к таинственному шествию, теперь узнавались скорее благодаря поразительным особенностям их одежды или характерной манере поведения, чем какому-либо ощутимому сходству с портретами их прототипов.
Их лица, действительно, неизменно оставались в глубокой тени.
Но доктор Байлс и другие джентльмены, которые были хорошо осведомлены о следующих один за другим правителях провинции, шёпотом произносили их имена: Ширли, Пауналл, сэр Фрэнсис Бернард, и всем хорошо запомнившийся Хатчинсон; таким образом, они признавали, что актёры, кем бы они ни были, участвовавшие в этом призрачном марше губернаторов, преуспели в создании некоторого отдалённого сходства с портретами реальных персонажей.
По мере их исчезновения за дверью, эти тени всё ещё протягивали руки во мрак ночи с наводящим ужас выражением горя на лицах.
Следом за имитатором, представляющим Хатчинсона, появился военный. Лицо он скрывал за треуголкой, снятой с припудренной головы. Но погоны и другие знаки отличия говорили о том, что это генерал. И нечто едва уловимое в его манере держать себя напоминало посетителям маскарада человека, который не так давно сам был хозяином Губернаторского особняка и властителем этой земли.
– Образ Гейджа, такой же верный, как в зеркале, – вскрикнул Лорд Перси, побледнев.
– Нет, конечно же, – воскликнула мисс Джолиф, нервно рассмеявшись. – Не может быть, чтобы это был Гейдж, иначе сэр Уильям поприветствовал бы своего старого товарища по оружию! Возможно, он не позволит следующему пройти беспрепятственно.
– Уж в этом можете быть уверенны, молодая леди, – ответил сэр Уильям Хау, одарив выразительным взглядом неподвижный лик её деда. – Я достаточно долго откладывал исполнение долга хозяина дома по отношению к этим уходящим гостям. Следующий будет принят соответственно правилам этикета.
Дикие и тоскливые звуки музыки ворвались в открытую дверь. Казалось, словно процессия, которая постепенно заполнила свои ряды, вот-вот двинется с места, и что этот громкий зов плачущих труб и раскат приглушённых барабанов призывают какого-то бездельника поторопиться. Множество глаз под влиянием непреодолимого импульса обратились на сэра Уильяма Хау, как будто это был он, кого внушающая ужас музыка призывала на похороны уходящей власти.
– Смотрите! Вон идёт последний! – зашептала мисс Джолиф, указывая дрожащим пальцем на лестницу.
Ещё один персонаж появился в поле зрения, словно спускаясь по лестнице. Хотя пространство, из которого он появился, было погружено в сумрак, некоторым зрителям показалось, что он создал себя из мрака.
Человек спускался по лестнице величественной и воинственной поступью, и, достигнув нижних ступенек, оказался высоким мужчиной, одетым в военный плащ, натянутый на лицо таким образом, что ворот его почти касался широких полей шляпы на шнуровке. Черты его лица поэтому были полностью скрыты.
Но британские офицеры считали, что они видели этот военный плащ прежде, и даже узнали потрёпанную вышивку на воротнике, так же как позолоченные ножны меча, что выступал из складок плаща и поблёскивал в ярких отблесках света.
Помимо этих незначительных деталей узнавались также характерная походка и осанка, что побудило удивлённых гостей перевести взгляд с закутанной фигуры на сэра Уильяма Хау, словно чтобы удостовериться в том, что хозяин особняка не испарился вдруг из их окружения.
Они увидели, как лицо его вспыхнуло тёмным гневом, и, вытащив меч, генерал двинулся навстречу закутанному в плащ человеку, чтобы встретить его раньше, чем тот успеет сделать хоть один шаг к двери.
– Открой лицо, негодяй! – закричал он. – Ты не пройдёшь дальше!
Человек в плаще, не отклонившись ни на волосок от направленного ему в грудь меча, сделал торжественное паузу и опустил край плаща, приоткрывая лицо, но всё ещё недостаточно для того, чтобы его можно было разглядеть из толпы.
Но сэр Уильям Хау, очевидно, увидел достаточно.
Суровость на его лице сменилась выражением дикого изумления, если не ужаса, в то время как сам он отпрянул на несколько шагов и уронил меч на пол.
Воинственный человек снова натянул плащ на лицо и прошёл дальше; но достигнув порога, спиной к зрителям, он топнул ногой и погрозил сжатыми кулаками небу.
Впоследствии говорили, что сэр Уильям Хау повторил тот же самый жест, в котором сквозили гнев и печаль, когда в последний раз переступал порог Губернаторского особняка в качестве последнего королевского губернатора.
– Слушайте! Процессия уходит, – сказала Мисс Джолиф.
Звуки музыки затихали на улице, и печальная мелодия смешивалась со зловещим полуночным звоном колоколов церкви «Олд-Саут-Черч» и с грохотом артиллерии, возвещавшим о том, что, взявшая их в осаду армия Вашингтона, укрепилась на более близких высотах, чем раньше.
Когда низкий рокот пушечного выстрела достиг его слуха, полковник Джолиф встал в полный рост своей старческой фигуры и сурово улыбнулся британскому генералу.
– Желает ли ваше превосходительство продолжить расследование тайны этой пышной процессии? – спросил он.
– Побереги свою седую голову! – в ярости закричал сэр Уильям Хау, хотя губа его дрогнула. – Она слишком долго держалась на плечах предателя!
– В таком случае, вам следует поторопиться, если хотите её отрубить, – спокойно ответил полковник. – Потому что ещё несколько часов, и ни власть сэра Уильяма Хау, ни его хозяина не сможет заставить упасть ни один волос с моей седой головы. Этой ночью Британская империя в этой старой провинции находится на последнем издыхании, и в то время, как я произношу эти слова, она уже почти труп. И сдаётся мне, что тени прежних губернаторов – подобающие плакальщики на её похоронах!
На этих словах полковник Джолиф надел плащ, и взяв внучку за руку, покинул последнее из всех торжеств, когда-либо устроенных британским правителем в старой провинции Массачусетского залива.
Предполагали, что полковник и молодая леди владели какой-то секретной информацией относительно мистической процессии той ночи.
Чем бы это ни было, это знание так никогда и не стало общедоступным.
Актёры того действа растворились в ещё более глубокой неизвестности, чем даже та индийская банда, которая разбрасывая грузы чайных судов по волнам, заработала себе место в истории, но не оставила никаких имён.
Но одно из суеверий, среди других легенд этого особняка, повторяет удивительную историю о том, что в юбилейную ночь поражения Британии призраки прежних губернаторов Массачусетса всё ещё скользят через порог Губернаторского особняка.
И, в конце концов, появляется фигура, закутанная в военный плащ, которая грозит сжатыми кулаками небу и с видимым лихорадочным отчаяньем топает подбитым железом ботинком по широким ступеням из песчаника, не производя при этом ни единого звука.
Когда искренняя речь пожилого джентльмена затихла, я глубоко вздохнул и обвёл взглядом комнату, стремясь всеми силами своего воображения окрасить существующую реальность в оттенки романтичности и исторического величия.
Но вместо этого я почувствовал запах дыма сигары, облака которого исходили от рассказчика, словно зримый символ туманной неопределённости рассказанной им истории.
Кроме того, мои яркие фантазии прискорбно разрушили звуки позвякивающей в бокале ложки, которой г-н Томас Уэйт размешивал пунш для другого клиента.
Также мне ничем не помогла живописность деревянной обшивки стен, на которой сейчас вместо гербового щита давно покинувшего особняк губернатора висела грифельная доска станции Бруклинского дилижанса.
У одного из окон расположился кучер, читая ежедневную газету "Бостон Таймс", стоимостью в одно пенни, и никоим образом не представляя собой образ с иллюстрации газеты "Таймс в Бостоне", издаваемой семьдесят или сто лет назад.
На стуле у окна я заметил аккуратный, завёрнутый в обёрточную бумагу, свёрток, адрес на котором я из праздного любопытства прочитал. "Для мисс Сьюзен Хаггинс, Губернаторский особняк". Наверняка, хорошенькая горничная.
Признаюсь честно, это безнадёжно тяжёлый труд – пытаться воссоздать волшебство седой старины в местах, к которым прикоснулся современный мир и уходящий день.
Тем не менее, когда я посмотрел на величественную лестницу, по которой спускалась процессия старых губернаторов, и, переступил порог освящённых веками дверей, через которые до меня проходили они, я с радостью испытал ощущение трепетного благоговения.
Затем я нырнул в узкую арку, и несколько шагов перенесли меня в оживлённую толпу людей, снующих по Вашингтон-стрит.