С началом осени в отдел пришла новая сотрудница, Лена. Непримечательная на первый взгляд девушка, сходу получив статус серой мышки, не стала его развенчивать. Тихо жила в своём замкнутом мире, не спешила пускать в него кого-либо и от этого, казалось, была счастлива.
Она не очень делилась своими проблемами, редко что спрашивала по работе, предпочитая самой находить выход.
Как очутилась выпускница романо-германского факультета в огромном НИИ, работавшем на оборонку, оставалось первое время загадкой.
Причина же оказалась простой. Проработав несколько лет в Музее западного и восточного искусства, Лена попала под сокращение, и, поскольку надо было на что-то жить, согласилась на любую работу. Троюродная тётя имела подругу в нашем институте, и та, будучи на короткой ноге с директором, выхлопотала ей место.
Когда все разбегались на обеденный перерыв, Леночка подходила к окну и меланхолично грызла неизменное яблоко. Это и был её скудный обед. Потом, правда, курила с чашечкой кофе, и я, когда мне не нужно было мчаться за ребёнком в школу, составляла ей компанию.
Следующей точкой соприкосновения стала живопись. Леночка, хоть и водила иностранцев с экскурсиями по залам музея, но большую часть времени пребывала в реставрационных мастерских. Ей было интересно всё – фактура, цвет, линия. Но больше всего занимал вопрос, не скрывал ли верхний слой холста сюжет совершенно другой картины.
Часто мы фантазировали о жизни художников, делали какие-то эскизы…
А однажды я застала её что-то торопливо переписывающей в личный блокнот. Это были стихи. Так появилась ещё одна тема общения, и единственная точка соприкосновения переросла, наконец, в плоскость, а, затем, и в пространство.
Книг она читала море. Причём, по нескольку сразу. И если в рабочее время она скрывала свою страсть от начальства, то от меня даже не прятала книгу в письменный стол. Поразившись разнообразию и редкости многих книг, возник вопрос об источнике. И тогда она познакомила меня с Фимкой.
Это был интеллигентный мальчик из богатой еврейской семьи. Отец его был известным врачом, и желал сына видеть своим продолжателем. Но Фимка был натурой до того творческой, что пошёл наперекор отцу, и это немало огорчало последнего.
Бросив медицинский после третьего курса, он нигде не работал, тусовался с богемной элитой и носил серьгу в ухе. Из шикарной отцовской библиотеки он и таскал нам книжки.
О, с ним было не соскучиться!
Однажды он приволок какую-то книгу на старославянском. В силу образования, прочитать её могла одна Ленка. И тут возникла идея читать непременно при свечке и в какой-нибудь келье. Обычная комната для этих целей не подходила, и мы еле дождались выходных, чтобы отправиться читать её в Зверинецких пещерах.
Монастырей в городе много, но нам почему-то захотелось именно туда. Оказавшись внутри, зажгли свечи, уселись прямо на земляной пол, и началось действо. Леночка, сначала монотонно, а потом всё более выразительно, читала вслух древнюю книгу. И если десять первых минут мы её терзали переводом непонятных слов, то вскоре примолкли и не спрашивали ни о чём. Просто слушали облечённую в звуки древнюю вязь, раскрашивая с помощью пляшущих теней возникающие в воображении картины.
Леночка вошла в раж, и, казалось, не замечала нас с Фимкой, притихших по обе стороны от неё. А мы не замечали, как сдвинулся с места пласт почвы, и вскоре глыба природного потолка рухнула перед нами.
Поблагодарив бога, что зашли не столь далеко от входа, стали разгребать завал и выбираться из пещеры.
Оказавшись в безопасности, на ярком солнечном свету, почувствовали жуткий голод. И тут за спиной что-то смачно хрустнуло. Мы обернулись – Леночка с яблоком во рту, протягивала нам ещё два.
Этот её яблочный лейтмотив стал настолько привычен, что уже не обращал на себя внимания. Но сейчас его нотки в виде двух спелых красных плодов были весьма кстати.
Что-то крепко связывало нас – Лену с филологическим образованием; недоучившегося студента Фимку, бросившего медицину ради удовольствий богемной жизни; и меня, математика, тяготеющего к литературе.
Прошло совсем немного времени, и оказалось, что Лена беременна.
Теперь она рассматривала тот песчаный обвал как знак. Но никак не могла решить, добрый он или злой, пока реакция Фимки оставалась неизвестной.
Не задумываясь раньше о детях, ей самой потребовалось время, чтобы понять, хочет ли она этого ребёнка. Оказалось, хочет, да ещё и как! Но Фимка к будущему отцовству отнёсся сдержанно, а потом и вовсе попросил об аборте.
– Вот, тебе и яблоко с древа познания, – грустно сказала Ленка. Безвыходность ситуации толкала её на нежелательный шаг, и она сдалась.
Фимкин папа подсуетился, выделил деньги и сам договорился с врачами.
В больничном листе, который она принесла спустя пол месяца на работу, значилось обычное строе респираторное заболевание, что и положило конец досужим разговорам сотрудников.
Всё пошло как обычно. Настораживал только серый цвет лица да унылое состояние духа. У тех, кто её окрестил серой мышкой, тревоги это не вызывало, а вот меня пугало отсутствие даже малого румянца на её щеках.
Через некоторое время Лена всё же повеселела.
Надвигалась зима, впереди был день рождения, Новый год, Крещение, масленица. А если считать не по праздничному календарю, то ожидалась суматоха четвёртого квартала, никому не нужный глупый годовой отчёт и гриппозно-эпидемический период со слякотью в душе.
Также почитывая книжки, которые теперь покупались в складчину, и не меняя яблоки ни на один экзотический фрукт, ждали мы прихода весны.
Фимка больше не объявлялся, как в воду канул. Позже дошли слухи, что он восстановился в медицинском, опять стал пай-мальчиком и, вроде бы, родители подыскали ему невесту.
А Леночка возобновила старые связи с «богемным» миром, стала появляться в арт-клубах, куда смело теперь могла ходить, не боясь встречи с бывшим. Внутренне она готова была к новой любви.
Как-то, оказавшись недалеко от прежней работы, Лена зашла в музей.
Начальница, завидев её, заулыбалась и попросила подождать. В мастерской, спиной к Лене, сидел какой-то мужчина. Вместе с заведующей, которая называла его Мишей, они что-то рассматривали.
Это была небольшая старинная икона, и человек этот, видимо, знаток, давал некоторые пояснения бывшей Ленкиной начальнице.
Когда закончилось обсуждение, мужчина быстро встал и направился к выходу. И тут Ленка увидела его лицо.
На вид он был даже старше её отца. Но молодые глаза и ещё более молодой голос, с раскатистой, не выговариваемой буквой «р», составляли такой диссонанс, который не мог не понравится Ленке.
Сделав вид, будто, что-то забыла, Лена быстро распрощалась и вышла вслед за незнакомцем. Он стоял на улице возле входа, будто, ждал её, а не просто прикуривал сигарету.
– Куда пойдём? – спросил он таким тоном, будто были они лет сто знакомы.
Рядом больше никого не было, и Ленка поняла, что обращаются к ней.
– Прямо, – ответила Лена и пошла в сторону сквера, в котором он тоже любил гулять. Потом к университету, который он тоже когда-то заканчивал. По обожаемей улице, да к известному кафе… Совпадения не иссякали, так же, как и интерес друг к другу.
С тех пор в Ленкиной душе наступило лето.
Вот, бывает так, из зимы – да под горячее любовное солнце, минуя весну, постепенность и осторожность.
Снова близилась осень, Миша сделал ей предложение, и она, конечно, сразу же согласилась.
Скромно расписавшись в районном загсе, отправились осваивать своё новое жилище. На квартиру денег не было, и они сняли маленький домик без удобств в черте города.
Самой большой роскошью был огромный сад. Старые толстые деревья, казалось, только и ждали, чтобы поделиться с кем-то своей жизненной мудростью, которая была записана на коре стволов. Но вот прочитать её мог только тот, кому знаком был этот язык.
И деревья терпеливо ждали, лишь изредка шелестя не до конца опавшими листьями. Больше других устала ждать старая яблоня. Она склонилась над самой крышей и периодически сбрасывала свои плоды, вообразив себя древом познания.
Яблоки громыхали по шиферной крыше, будили влюблённых, и скатывались в траву.
В домике зажигался свет, и начинались ночные бдения, когда, кажется, нужно рассказать друг другу всё и сразу, опасаясь того, что к утру что-нибудь да забудется.
Но, однажды налетел ветер, и подул с такой неистовой силой, что за одну ночь упали почти все яблоки. Собирая их, зародилась идея отведать яблоко и побольше.
И когда весь запас яблоневой мудрости был исчерпан, пришло решение – Нью Йорк!
Поскольку из целого медового месяца оставалось ещё два сладких дня, отправились в посольство узнать насчёт документов.
Муж Лены, Миша, давно бредил идеей отъезда, у него уже и часть родственников стала американцами и благополучно обитала в Большом Яблоке.
Лена не возражала. Меня здесь ничто не держит, сказала она мне, объясняя причину отъезда.
Вызов пришёл неожиданно, как всегда это бывает, когда чего-нибудь долго ждёшь.
На прощальной вечеринке пили вино и хрустели яблоками. Миша раздаривал свои написанные в молодости картины, что-то пели под гитару.
Пару раз звонил телефон, но в трубку только громко дышали. Лена отозвала меня в сторону и вопросительно посмотрела, может, Фимка?
Я промолчала. Не хватило смелости сказать, что неделю назад я сама сообщила ему дату Лениного отъезда. Мне казалось, что этим двоим стоило попрощаться. Но Фимке, видимо, не хватило духу ответить.
Потом она писала пару раз. Сообщала, что обосновались в Бруклине. Миша опять стал писать, а она, когда не занята дочкой, пробует себя в переводах. Мечтают о галерее. А пока знакомые помогли с учениками, и Миша дома учит их азам живописи.
Прошло ещё несколько лет, и когда Машка пошла в школу, у неё появился маленький братик. Позже и галерею, пусть не собственную, а на паях, но всё же открыли.
В общем, Большое Яблоко дало им всё, что они хотели.
И если иногда появлялась тоска по дому, то они вспоминали сад, маленький домик и стук яблок по его ветхой крыше.
30.10.2015