Конкурсная работа. Номинация – Лирика. Проза.
"Галактический сезон литературных конкурсов 2015", I этап.
Чем больше узнаю людей,
Тем больше я люблю собак.
Русская народная поговорка.
Моей жене новый знакомый не понравился сразу. Чего не могу сказать о себе.
Осень. Красавица забайкалочка. Очарованный ею уходил в тайгу. Солдатская манерка, заварка, сахар, кусок хлеба, шмат сала и больше ничего для счастья не надо. Осенняя палитра забайкальской тайги! Слова? Нет таких слов. Это как описывать вкус утреннего тумана. Запах золота опавших листьев. Звуки музыки улетающих птичьих стай. А щедрость осени? Как любовь зрелой женщины, которая больше отдает, чем получает. Грибы, ягоды. Но больше всего я любил, захватив удочку, осваивать окрестные водоёмы. В речушке возле посёлка ловились в основном гольяны, изредка мелкий хариус. У дальней деревни, в которую приходилось добираться автобусом, было озеро. Водились в нем караси. Не карасики с ладошку, а караси, размером с совковую лопату. Но это летом. А осенью день ото дня их клёв становился всё капризнее. Приедешь с утра, продрогнешь в тумане, встретишь солнышко, оттаешь душой, а клева нет. Зато манили в распадок красноголовые подосиновики, по сосняку на гриве рыжики. Марь синела от голубики. Пустым домой не возвращался. В автобусе и познакомился с Александром. На озере я его не видел. Но ясно, что с рыбалки. Разговорились. Познакомились.
- Саня.
- Ваня.
- С уловом?
-С утра поймал двух лапотников, а потом гольян задолбал. За грибами ходил. А ты, как?
- Да, ничего. Пару кило поймал.
-А где ловил? На озере я тебя что-то ни разу не видел.
-На озере, я по весне и в начале лета ловлю. С августа по ключу, что с озера вытекает, рыбачу. Спущусь до речки - оно недалеко - и обратно. Как раз к автобусу успеваю.
-И как?
-Всяк бывает. Да смотри.
Саня развязал удавку солдатского «сидора». Прапорщики стоявшего рядом с поселком стройбата щедро снабжали поселок армейской амуницией.
- Во.
Он вытащил из пакета гольяна сантиметров двадцать в длину. Были в пакете еще такие же харьюзки - секачики. Шевелили жабрами переложенные травой караси. А у хариусов брюшко уже вздулось, посинело.
-Ты, что Саня, делаешь? Хариус больше пятнадцати минут без воды и жабры белеют. Полчаса - мясо от костей. Да и гольяны тварь нежная.
-Так, осень, прохладно.
-Это тебе прохладно.
Пятнадцать минут – тридцать километров. Но успели выяснить, что мы еще и земляки. Как прервать такой разговор?
Жена у меня хорошая, любящая. Любящая порядок. А порядок такой. К моим таежным трофеям она подходит со столовыми инструментами только тогда, когда они на столе в готовом виде. Грибы же до утра не отложишь. Устроились мы на кухне с Саней с корзинкой, ведром и тазиком. В четыре руки перебрали, почистили и на сковородку. Нашлась и бутылочка.
Вспоминали Гомель, где я родился, вырос. Где жила его бабушка, правда, не в самом городе, а на противоположном берегу реки. В деревне Якубовка. Даже песню спели.
Ой, красивы над Сожем закаты-
Поплыли Якубовские хаты
Мимо кручи
В Днепр могучий.
Плывут хаты. Плывут хаты
Выводил он красивым тенором. Оказалась на все руки он мастер: и швец, и жнец и на дуде игрец. Да и не только на дуде. И на гитаре и на гармошке. Красивый, веселый парень, а жизнь не задалась.
-Вот так она меня, стерва, и кинула. И из квартиры выписала и с дочками запретила встречаться. А бабка уже померла, а хату половодьем смыло.
Жаловался он на свою жизнь, когда в бутылке осталось на самом донышке.
-Пришлось сюда возвращаться. А на работу не берут. Вот ловлю рыбку, да на пятаке продаю. Тем и живу. Хорошо мужики в общаге приютили.
Так со слезой в глазах и проводил я его к мужикам. Добавлять с ними не стал, а договорился с Саней дня через два пойти рыбачить с ночевкой по речке. Благо рыба уже спокатилась. Рассказал Саня про отличное зимовье и сказочный клев у Шавектинского ключа.
На следующий день заглянул он на огонёк. Поговорили о книгах. Взял Саня почитать Задорнова «Амур – батюшку», а на рыбалку не получилось пойти. Нашла меня работа по специальности, устраиваться надо было срочно. Нужен я им был ещё вчера. Так что пришлось закатывать рукава и разгребать то, что накопилось. Руки по работе соскучились. Рабочая неделя пролетела - не заметил. Саня заходил по вечерам. Пили чай, ужинали, разговаривали. Дождались субботы.
Автобусом до деревни. Дальше Рюкзаки за плечи и по дороге пехом. Дорога – одно название. Через марь разбегается ручейками. Чтобы не сесть в колею, каждый следующий раз брали водители по целику кто правее, кто левее. Нет-нет и садился кто-то по самое «не могу», о чем свидетельствовали оставшиеся после трудов тяжких бочажины с вкатанными в грязь, ветками, бревнами, камнями. В утреннем тумане всё было волглым и казалось тускло матовым, наверное, от матов сложенных в бочажины. Пока дошли до опушки и сами вымокли по пояс.
- Ну, вот, вышли. Это старая, Царская дорога. Она когда-то от села до села по всей тайге бежала. По ней быстро сейчас к увалам выйдем. А там зимовье скотницкое. Речка с плёсами рядом. Там и порыбачим. А в зимовье переночуем.
На правах старожила проводил «рекогносцировку» Саня. Это он так сказал. Хотя никакого противника в округе не было и не ожидалось.
Дорога, прямая, как стрела рассекала тайгу, незаметно поднимаясь всё выше и выше. Морось тумана осела, заискрилась на солнце, капельками – бриллиантами на траве, на пожухлой листве. Пригревало. Вместо обещанных сорока минут мы шли уже второй час. Ох уж эти белорусы, прирожденные Иваны Сусанины. Где с прямой как стрела дороги взяли мы влево? Вышли к мари. Обрадовались, но оказалось, что перед нами раскинулась широкая равнина, а увалы синели слева и справа. Дорога убегала туда, куда идти нам не было нужды, влево. Снова цепляясь за кочки, проваливаясь в колдобины, потянулись мы под заметно пригревающими лучами солнышка к реке.
Продрались через заросли , перебрались по упавшей валежине через ключ и вот оно первое улово в устье ключа. Как хорошо снять лишнюю одежду, ополоснуть лицо и хлебнуть живой водицы.
- Вон, видишь в начале увала рощицу. Вот за ней и зимовье.
-Вижу.Дымок тянется в небо. Бледный такой. Прозрачный. Кто-то нас опередил.
- Ну и что, нам места хватит. Бодьшое Ловить будем или на зимовье?
Мне не терпелось забросить удочку. Ведь не ради того, что бы ноги бить выбрался я в выходные из дому. А зимовье? Не убежит. Так и пошли, спрямляя петли реки, от одного поворота до другого. Благо заметны они были издалека из-за куп кустов над уловами. Клевало так себе. Причём нельзя было сразу понять кто. Крупный гольян и хариус одинаково жадно хватали мушку по верху воды. Пока дошли до увала, в брезентовой сумке было уже с десяток рыбешок. Почистил, выкинув у них кишки жабры, переложив в пакет, посолил. Усолятся быстро. К чаю, с черным хлебушком. Слюнки потекли. Тем более, что время к обеду.
Зимовье стояло у самой дороги. Добротное. С сенями. Бросились в глаза косы, прислоненные к стене. Кого косить, трава пожухла? Да нет, давно не косили. Камельками крови проявилась на стали ржа. Поодаль оборудованное кострище, стол с навесом. Над костром на треноге ведро. За столом трое мужчин.
- Здорово мужики.
- Здорово, коли не шутишь.
И сразу без перехода.
- Куревом не богаты?
На столе мясо навалом. Початая бутылка. А уши, видно, опухли.
- Богаты. Угощайтесь.
Идешь в тайгу на день – бери на три. А курево - такая вещь; весит мало, а без неё курильщику тяжко.
Закурили.
- Присаживайтесь. Да пообедайте.
Кто же откажется от бухлера с добрым куском мяса. Да если еще на дно кружки плеснули не жалея. Русский мужик, когда сыт да пьян – добрый и разговорчивый. Слово за слово, ложка за ложкой. Подлили еще из ведра горяченького и из бутылки, за упокой коровёнки, что ногу сломала. Прирезали. Положено им в колхоз сдать стёгна, лопатки, грудину с рёбрами, а требуха с обрезками пастухам достается. А когда кони есть, то десяток верст до деревни - не круг. А как - свеженина, да без ста грамм?
Посидели, погуторили. Договорились, что заночуем с ними на зимовье. Отдал им одну пачку «Беломора» из трех и стал собираться рыбачить дальше. Что там под самыми увалами, к которым прижималась речка? Вот одна и та же речка, а ведет себя по-разному. На мари она петляет, прячется между промытыми берегами, другой раз к воде не доступишься. А доступишься, не обрадуешься. Ухнешь по пояс, ил по колено. Хорошо если сапоги не утопишь. У увалов веселеет река. Бережок каменистый, дно светлое, и сама вода светлее, говорливее.
С неохотой оторвался от стола Саня. Но было у меня две сетушки, а ставить одному неудобно. В одиночку надо в забродку, а лезть в воду в сентябре без нужды не хотелось. Перетянули одну заводь, другую и заторопился Саня к столу. То ли живот заболел, то ли еще что-то, но не в моготу ему ходить, удочкой махать. А я с удовольствием прошёлся до второго плёса. Постоял на прижиме, на перекате. Полюбовался закатом. В сумерках, на свет костра, вернулся к зимовью. Такое впечатление, что из-за него никто и не вставал. Только налив себе кружку чая рассмотрел, что изменения есть. Исчез куда-то юркий, самый разговорчивый, а на его месте сидел кряжистый здоровяк.
- Иван.
- Семён.
Ответил он глубоким, низким голосом. Руку сжал сильно. Но чувствовалось – жалеючи.
Мясо мясом, а высыпал я в миску просолившуюся рыбу. Малосольный хариус с горячим чаем - пища богов, исчезла в один миг. Поговорили про рыбалку, про охоту. Что в округе из зверья водится. На поскотине, за дорогой, всхрапнула лошадь. Словно отвечая ей, на увале рявкнул козёл. Есть еще зверьё, есть.
-Что-то Миньки долго нет. Тут делов на час. Не загулял бы в деревне?
-Загуляет, я ему башку поверну куды надо. Гулена.
-Не, поеду я его встречать. А то еще заблукает. Да коровок гляну, что от стада отбились.
Перекинув через плечо ремень шахтерского фонаря, сидящий с краю, кряхтя выбрался из-за стола и, пошатываясь, отправился к поскотине. Вскоре по дороге простучали копыта. Звук удаляясь, затих, растаял в ночи.
За день притомился. Насытился. Клонит в сон. Сижу за столом, клюю носом. Кто о чём говорит?
- Не спи. Замерзнешь. – Толкнул под бок Саня. Сейчас Миня с деревни вернётся, добавки привезёт.
Какая добавка? На полати, на полати. В зимовье тепло. На нарах уложены матрацы. В головах подушки. Забрался и провалился. Сквозь сон слышал голоса. Опять кого-то потеряли. То ли коров, то ли того кто их искать отправился. Дергали за ногу. Звали к столу. Но прерывать сон, в котором, выстроившись в очередь, прыгали на мушку шустрые рыбешки, не хотелось. Отбрыкнулся, отматерился и, натянув на себя найденное в потемках какое-то одеяло, проспал до утра.
Кто-то храпел в другом углу. За окном серело. С порога, свежий, прохладный воздух ворвался в зимовье. Как не задохнулся в перегаре не пойму сам. Пару чурок в костре ленивыми язычками пламени разгоняли тьму. Видно успокоились недавно, раз костер ещё горит. Сходил по тропке к реке, набрал и подвесил над костром котелок.
Могут. Могут наши мужики. На столе обгрызенные кости, под столом пустые бутылки. Нельзя пустые на столе оставлять. Вот нельзя и всё. Ага, уйдут мужики от стола, если на столе полная стоит.
Попытался растолкать Саню, но даже не разобрал, что он мне пожелал. А солнышко уже замигало сквозь сосновые ресницы на вершине увалов. Хорошо. Спугнутые чирки низом, со свистом перелетели в дальний конец плёса. Парит вода, туманом расползаясь через кусты на марь. В тени увала свежо. Утро, рано. Рыба клюёт со дна. Но клюёт. Азарт. А солнце разогнало туман. Время. Поплавки сети посередине утонули. Белеет рыба. Не зря ставил. Не зря. Не зря говорят и лямки рюкзака врезавшиеся в плечи.
У зимовья разборки. Ленивые, похмельные. Не злые. С подначками и почесыванием собственных затылков. Обе потери нашлись. Коровы забрались в овёс. Деревенские загнали к себе и теперь за потраву магарыч требуют. А давешнего, который отправился искать их, конь довез до первого стога. Миня свалился, в сено зарылся и проспал до утра. Пробудившись, добрался до деревни, нашёл коров в чужом загоне.
Еще одна потеря обнаружилась утром. Куда-то запропастилась лопатка телки. А за неё у пастухов вычтут. Если бы зверь, так он или на месте погрыз бы, или всё мясо перетаскал бы. Да и не мог зверь у железной бочки крышку, придавленную блоком от движка, поднять, бочку не опрокинув. А тут всё на месте, а лопатки нет. Вот и вспоминали мужики, что по пьяной голове, рубили, варили. Судя по костям на столе и вокруг, не было лопатки – не ели. Подошел Шурик. Оказывается пастухи отдали, вернее, показали, куда выкинули брюшину и он ее на речке вычистил, вымыл.
-Ты, что? Выбрасывать такое. Её отваришь, а потом хоть в пирожки, хоть с луком пожарь, да вилкой ешь. Приготовлю, попробуешь, пальчики оближешь.
Скороговоркой говорил он, укладывая в целлофановый пакет брюшину, неприятно склизко блестящую, напоминающую то ли несвежих кальмаров, то ли мокрую, выделанную шкуру.
- Ну, тогда с уловом. Давай собираться домой.
- А я готов, как тот пионер.
- Только не дыши на меня.
Оставив себе десяток папирос, я полпачки отдал пастухам.
- Спасибо мужики, за ночлег. За угощение. Счастливо оставаться.
- Катитесь, скатертью дорога.
- Спасибо, и вам не хворать.
-Да, шутит он. Спасибо за курево.
Семён протянул свою руку. Пожали и остальные, Попрощались, разошлись. Доведётся ли встретиться? Пути Господни неисповедимы. Тропки-дорожки рыбаков и охотников тоже.
Старая царская дорога малоезженая, но строили предки на совесть. Идешь по ней и, словно, их молитвы, души тебе помогают. Дышится легко, шагается весело. Вдоль дороги выстроились столетние лиственницы. Дорога угадывается далеко вперёд по прогалу между верхушками деревьев. Словно ведёт, зовёт за собой в небо. Мир перевернулся. В обрамлении золотистых берегов несёт льдинки – облака синяя, синяя река. Такой синевы кроме Забайкалья не видел нигде.
Отошли недалеко, зимовье едва скрылось из глаз, как Саня свернул в чащу мелкого листвянника.
- Ты куда?
- Иди я догоню.
Догонишь, так догонишь. Мало ли что после халявного мяса? Вышел на марь, к ключу. Вот и брод. Остатки старого моста. Даже не моста, а насыпь и срубы в концах насыпи. Как черные стенки. Сто лет прошло, а держат. Вода сжатая ими, как живое тёмное стекло. Внизу растекается струями по озерцу с песчаным, золотистым дном. Снуют стайкой шустрая рыбья мелочь. Сидел бы и не вставал.
Снизу, от реки, с треском, ломая кусты, продрался Саня. В руках, прижимая к груди, тащит мясо.
-Во.
С горделивой улыбкой он протянул его в мою сторону. Лопатка? Та, которую потеряли пастухи. Та из-за пропажи, которой они сейчас ломают свои похмельные головы?
- Ты, что?
Заклинило. Я не мог понять, что он от меня хочет.
-Так у тебя рюкзак большой. В мой не влезет. Давай, рыбу ко мне, а мясо в твой. По очереди понесём.
-Ты, что? Обурел. Отнеси, отдай обратно. Ты же пил, ел с ними. И у них же украл.
-А, им, куда столько мяса? А мне тоже есть надо. Когда еще на работу устроюсь? А жрать каждый день хочется.
- Саня причём тут много, мало? Им сдавать надо, с них копейки удержат? Да и сдавать, не сдавать? Ты у них украл. Отнеси.
-Нет.
И по всему его виду, по рукам, вцепившимся в кусок мяса, было видно, что не отдаст. Казалось, что еще мгновение, и он начнёт рычать, как собака над костью.
- Поделим. Тебе, что мясо не надо?
-Такое нет. - Я закурил. Сел на край откос насыпи. - Такое нет. Воняет . И нести я его не буду. Тащи сам. Крыса.
Я сидел, курил и смотрел, как он пытается впихнуть мясо в солдатский сидор. Сидор короткий и мясо не вмещалось. Кое-как ему удалось впихнуть лопатку в рюкзак. Но лытка высоко торчала из-за рюкзака, перевешивала.
- Помоги.
Он жестом показал, чтобы я помог ему закинуть рюкзак за плечи.
- Нет.
Покачал я головой.
- Сам как-нибудь. И топай. Вон одна дорога, вон другая. Хочешь верхней, хочешь нижней? По любой мне с тобой не по пути.
Как ни выворачивал он руки, ему так и не удалось надеть коротковатые лямки на оба плеча. Он сбросил рюкзак на землю.
- Дай закурить.
- Нет, Саша. Не дам. Сходи у мужиков попроси. А себе я оставил как раз, что бы домой добраться. Пошёл я. А ты, … лучше вернись.
И солнце так же светит и рюкзак в меру. Не пустой, но и к земле не гнёт. А ноги тяжестью налиты. Без радости шагается. И у лиственниц стволы черные, и чаща мрачная, желна орёт не радостно, а скорбно. Как у Высоцкого; «Да и церковь, и кабак, ничего не свято. Нет, ребята, всё не так. Всё не так как надо». А как надо? Сам не святой. Но от мамы помню – не бери чужого. А в Якутии рассказывали побасёнки, что стреляют «крыс» без лицензии, сезон на них всегда открыт.
Я из лесу вышел. За марью деревня. От неё туча черная в мою сторону тянется. Не успеть. Деревню на глазах скрыла мгла. Как стеной отсекло. Гремит. Пронзают, не в силах пробить белую муть молнии. Ветер волнами пошел по желтому морю осенней травы. Не грех и труса попраздновать. Вернулся назад по дороге. Нашел в чаще мелкого листвяка полянку с березками, что как сестрички сбежались в кучку, переплелись ветвями. Покрытая мхом валежина кстати. На ней и уселся, опершись спиною о сук. Шумит верхами ветер. Уронил где-то дальше с треском старую лесину. Ждал дождя. А пошел снег. Густой. Сразу стало холодно. Словно кто-то распахнул дверь морозильной камеры. Греет ладонь огонёк папиросы. А мысли всё к тому же, всё о том же. Почему у меня даже кот со стола не таскает. Котёнком получал тапком. Сейчас, ему надо в чашку положить, мелко порезать. А так не его это - есть не будет. Ладно, кот зажрался, всегда сыт. Но мышей же ловит. Не с голодухи. Почему собака понимает команду «Нельзя»? Почему люди это не понимают?. Что как коту, как собаке острастка нужна? С детства тапочком вразумлять; « Не тронь чужого». А без страха, по совести?
Падает снег на золотистый ковер, а ветер срывает с деревьев и бросает на землю новые пригоршни листьев, мелкой хвои. Стих ветер и снег ложится на ветки, гнет их к земле. Первый вестник зимы. Полчаса всего шёл, а вокруг белым-бело. Выглянуло солнце. Резануло по глазам. Спрямлять через марь не стал. Пошёл по дороге, оставляя на ней первые зимние следы.
В автобусе ехали с Александром в разных углах. Дома ничего супруге рассказывать не стал. Высыпал рыбу в тазик. Милая подошла, посмотрела. Брезгливо, двумя пальцами, подняла крупного гольяна.
-Это что за рыба?
-Гольян.
-Мутант это, а не гольян. Таких крупных - не бывает.
Я замерил линейкой. Двадцать семь сантиметров с хвостом вместе. Не гольян, сельдь иваси. Ну и что, что мутант? Зато вкусный.
Александр постучал в дверь следующим вечером.
-Что надо?
Спросил я его, не протягивая руку, не пропуская в квартиру.
-Так, я….
Замялся он.
Я вышел в подъезд.
-Извини, Александр, я тебе вчера сказал; Нам с тобой не пути. Не приходи больше.
Больше я его не видел.
Жаль книгу, которую он так и не вернул.
P.S.
Видеть, я его больше не видел. Но посёлок у нас маленький, слухами земля полнится. Нет-нет доносились и до меня слухи о его дальнейшей жизни. Так появилась на свет «Сказка о рыбаке и золотой рыбке».