=========================== Бабушкин чай
Олька не умерла. Мучилась «мигренями» до конца лета, а осенью боль вроде бы поутихла. Женька не верила дочери, приступала с расспросами: «Болит голова али нет? Не пойму я тебя. Ты мне прямо говори, не виляй»
- Да я сама не пойму… Голова какая-то не такая, - жаловалась матери Олька. – Не болит вроде, а не такая. Чувствую что-то внутри… будто котёнок коготками царапает. И думаю всё время… Почему меня из больницы выписали, лечить не захотели, ведь не прошла голова-то, даже ночью болела, а меня выписали…
- Думает она… А не надо думать! Завари лучше бабушкиного чайку, - советовала дочери Женька.
В тот памятный день, когда она отвезла матери «заклятые» чёрным магом наволочки и простыни, Женька по дороге домой развязала материн узелок и развеяла по ветру его содержимое. Мяту, бруснику и душицу она купила в аптеке, в красивых картонных коробочках. Вместо брусничного листа взяла сушеных ягод (помочь всё равно не поможет, а в чашке ягодки красиво смотрятся, Олька рада будет). Женька высыпала содержимое коробочек в Антонидин мешочек и теперь спокойно смотрела, как Олька пьёт травяной душистый чай с плавающими в нём красными шариками брусники. Пускай пьёт, с ягодками-то ей повкуснее будет… Похоже, чай ей и впрямь помогает – за голову-то руками не хватается, улыбаться стала… А летом-от – прям беда была!
В школу Олька не ходила. К ней забегали подруги – «Оль, когда тебя выпишут-то?» - «Не знаю, врач говорит, пока нельзя ещё». Приходили школьные учителя, предлагали даже подготовить Ольку в институт - заниматься по школьной программе, «чтоб ничего не забылось».
- Спасибо, мне врач пока не разрешает заниматься, говорит, когда голова пройдёт, тогда можно будет. Я обязательно приду. Обязательно! – благодарила их Олька, польщённая таким вниманием. Теперь она и сама верила – пройдёт. Ведь с каждым днём ей становилось легче! Не иначе, бабушкин чай помог… Милая бабушка Тоня! Милая моя!
=========================Бабушка Тоня
Через полгода боль наконец отступила, и голова прошла. Олька и не вспоминала о ней. И в институт поступила, правда не в юридический, а в медицинский – через год, как и обещал врач. А вот Антонида за этот год сдала: исхудала, почернела, на руках синяками набухли узластые вены…Заметней всего изменились глаза, из которых ушла жизнь – словно иссякла незримая сила, некая субстанция, питавшая Антонидину душу.
Впрочем, всё было как всегда: Антонида вставала, едва рассветёт, доила корову, провожала её в стадо. Кормила кур, возилась в огороде…Только разговоров «по душам» с Женькой больше не вела.
– Тебе ить некогда, что тебе со мной сидеть, иди уж… - говорила Тоня дочери. В материных глазах Женьке виделась – любовь. И ещё что-то, может сожаление, может боль – Женька не могла разглядеть.
- Чего смотришь-то? Иди, ты ж иттить хотела, вот и иди, - буркала мать, отворачиваясь. Показалось, думала Женька.
И в деревне уже ни с кем Антонида не схлёстывалась, как бывало. Поутихла, присмирела. Смотрела выцветшими глазами на Женьку (один глаз серый, а другой светло-карий), а в глазах тоска…
Ночевала Женька всегда на сеновале и никогда в избе, даже когда холодно было спать. Со страхом смотрела на снежно-белые простыни, которые побывали в руках чёрного мага. Обыкновенные простыни, крахмальные, хрустящие, пахнущие свежестью. Ничего в них нет – такого.
А вот выходит – есть! Выздоровела Олька-то! Ходит как ни в чём не бывало, зубоскальничает, мать просмеивает. Женька с ней вместе смеётся, на Олькины подковырки не обижается. – Голова-то больше не болит у Ольки, а врачи резать хотели…
У самой Женьки тоже жизнь наладилась – мужик теперь есть у Женьки! Зимой с ним познакомилась, сумки от магазина до дома донёс, сам в соседнем подъезде живёт… Весной расписались, Женька в загсе стеснялась, краснела как маков цвет, возраст уж не тот, а она в платье свадебном, цветы приколоты… Ездила в деревню к матери хвастаться мужем.
- Ну-к, что ж, живите, коли вам охота, - нехотя, словно бы через силу сказала Антонида «молодым». «Поздравила» – с законным браком. Валерку от таких слов аж передёрнуло, и Женька наступила ему на ногу – молчи!
Умерла Антонида в том же году, зимой. Вечером легла спать, а утром не проснулась. Соседка в полдень услышала, как орёт в хлеву голодная недоенная Тонина корова, толкнулась в избу – и отступила испуганно: Тоня?! Никак, померла?
И пошла по деревне молва: ведьма умерла. Одна умирала, силу свою передать не успела никому, слава те, Господи! Избавились! Ослобонил Господь, внял молитвам…
ГЛАВА 8. УРОКИ ВЫЖИВАНИЯ
==========================Изба
Избу поделили на троих. Женьке досталась не треть даже – узенькая выгородка, где у Тони стоял стол (больше ничего не помещалось) и висела в «красном» углу иконка, с лампадкой и красиво вышитым рушником, Гальке с Колькой – жилая половина. Оба соглашались с Женькой, что её часть меньше, но не ломать же стенку!
Себе горницу взяли, а мне где спать? На лавке? А Ольке моей – где? – возмущалась Женька, но сделать ничего не смогла. Галя с Николаем устроились на своей половине «с размахом», разгораживать пополам не стали, отгородились дверью (стенка фанерная, зато дверь новая, замок новенький, блестящий, с их стороны крючок, чтоб Женьке неповадно было) и зажили припеваючи: у них была кровать, диван, стол, этажерка и материн сундук. У Женьки – голые доски, самодельный грубый стол с двумя узкими лавками.
Николай во Власьево почти не ездил, и Галя жила просторно – одна в избе. Дверь на свою половину держала запертой – Николай навесил замок. От родной сестры запиралась! На Женькины «провокации» Галя никак не реагировала, молчала, словно Женьки и не было. После смерти матери Галя с Николаем сдружились ещё крепче. И отгородились от Женьки каменной стеной молчания.
В том же году Николай купил дом напротив, а свою часть материнского дома подарил Гале («Всё честь по чести, документы у нотариуса оформили!» - рассказывала Женька Ритиной матери). И уже вдвоём они выжили Женьку из избы. Тяжко ей там было, не приезжала лишний раз, ненависти вынести не могла. За что они её так, она ведь им родная сестра...
===================По законам Древней Спарты
Олька вскоре вышла замуж (за того самого врача, из больницы), родила сына. Женьку к нему не подпускала, отдала ребёнка в ясли. Женька со слезами корила дочь:
- За что ж ты меня так? По вашему выходит, я плохая мать? Как же я тебя такую хорошую вырастила, на ноги поставила? А ты мне внука не доверяешь!
- Мам, ни к чему эти разговоры. Давай квартиру разменивать, мы отдельно хотим жить.
- Ишь, чего удумала! – закипала Женька. – Квартира моя, своим горбом заработанная, твоего тут ничего нет. Не нравится с матерью жить, живи где хочешь, а мы с Валеркой тут будем.
Здесь пора сказать о том, что жить Женькиному мужу было попросту негде. То есть дом-то был – развалюха, отопления нет, воды нет, удобства во дворе, одна стена треснула… Отремонтировать, конечно, можно. Но тогда Валерка запросто от неё уйдёт и будет там жить. А так – куда ему деться, со мной жить будет, - делилась с двоюродной сестрой хитрая Женька.
О том, что Олька с мужем хотели на свои средства (весьма скудные, но экономили на всём предельно жёстко, мечтая жить своим домом без постоянных упрёков, советов, назиданий, и поучений) сделать ремонт Валеркиной халупы и поселиться там, Женька не рассказала.
После двух лет спартанской жизни без телевизора и зимних сапог, которые Олька с успехом заменяла осенними, уверяя мужа, что «если быстро идти, то в них вполне нормально, в автобусе так вообще в кайф", молодые получили, что называется, от ворот поворот. Валеркины «хоромы» Женька им не отдала (Валерий в прениях не участвовал), и вдвоём с Валеркой выжила-таки дочь из квартиры.
Продолжение http://www.proza.ru/2015/10/29/1553