***

Ночевала тучка золотая
На груди утеса-великана;
Утром в путь она умчалась рано,
По лазури весело играя;
Но остался влажный след в морщине
Старого утеса. Одиноко
Он стоит, задумался глубоко,
И тихонько плачет он в пустыне.
(М.Ю. Лермонтов, «Утёс», 1841г.)


Так иногда ночь незаметно наступает…
Будто подкрадывается. Я различаю этот момент, когда из густых сумерек начнет задувать и гудеть в моем чреве влажный ветер с Малой Невы, чьи порывы, бывает, находят где-то под сидениями забытый бумажный стаканчик и заставляют его плясать и стучать по ступеням трибуны, выхватывая меня из накатывающей полудремы. То ли я стал такой рассеянный, закутанный в свои мысли и воспоминания, то ли просто старею…
Люблю, когда оставляют по периметру дежурные лампы на ночь. Но сегодня вот нет… Потому и клонит меня в сон, едва солнце скрывается за корабельными доками.
Зябко. Скорее бы весна. Я уже знаю, что тогда по газону расставляют длинные передвижные лампы, чтобы трава росла ровная и мягкая. Так тепло мне становится от этого, так душевно: кольца темных голубых трибун, а между ними сочное зеленое пятно – в самом моем сердце. Помню, когда зимы были лютыми и вьюжными, никто не играл в футбол до весны. Тогда поле мое заливалось «коробкой» и играть приходили плотно одетые люди с деревянными загнутыми палками в руках. Сейчас такого нет… Да и зим таких нет. Совсем ведь раздетые бегают теперь хоть в ноябре, хоть в марте!
Эх, осень. Конец сезона, что ли. Или как там они его называют, когда никто ко мне не приходит, прожекторы включаются все реже, только техники то и дело снуют туда-сюда, как муравьи, снимают и уносят куда-то поломанные сиденья. Сегодня вон что-то паяли опять на втором секторе, уж живого места там не осталось, по-моему, все скребут, эх…
*
Важно видеть цветные сны, я думаю. В них всегда полно людей, радостного шума, в них воздух пахнет морской водой, волнением и ликованием одновременно.
Так мне нравится, когда снятся именно они.
Не то, что пугающие черно-белые листы из моего детства – строители в кирзовых сапогах, покрытых грубыми толстыми наростами оранжевой глины, показывали эти листы друг другу, прячась от бригадиров за обшитые опоры моей только возведенной окружности.
- «На спортивном стадионе имени В.И. Ленина в Петровском парке наводнением испорчена часть земляных работ. Трибуны выдержали напор стихии и остались без повреждения. Работы на стадионе продолжаются»… Во-как, мужики… Во, какой сентябрь нонче…
- Это что! Они в декабре ужо хотят дорожку для коньков залить и поле для хоккея. Поди знай, как успевать!..
Вода действительно подступала ко мне, темные волны каждый день крались все ближе и ближе. Но я был совсем один на своем клочке земли, укрепившись бетонными корнями в глину и подземные насыпные пласты щебня, другого пути не было. Да и не такой характер мне прочили. Я слышал такие слова, как «крупнейшее спортивное сооружение», «огромное значение не только для города на Неве, но и для всей страны»… Я никак не мог ни сдаваться, ни отступать. Зато в разгар наступившего лета, казалось, весь город пришел на мой День рождения: на яркой зелени газона шеренги детей с красными треугольными платками на шеях, флаги по периметру поля, цветы в руках улыбающихся женщин. Я увидел тогда и понял свое предназначение… Мои бетонные трибуны были в те времена еще совсем маленькими и низкими, это только через восемь лет их нарастят деревянными конструкциями. Что это были за времена!.. Почти каждые выходные я был при параде, мне было слышно, как за моими стенами люди наводняли близлежащие улицы, штурмовали мои входы, торопясь поболеть за очередные соревнования... Это мои люди. Я живу, пока они есть…
*
Ты смотри, какой ветрища поднялся. Всю ночь не унимается, не заснуть никак. Прямо воет, воет…
Так тревожно было несколько десятков лет назад: город дымился, и днем, и ночью грохотали взрывы. Мои деревянные трибуны разобрали, как я слышал, «на дрова», а приходить ко мне стали не веселые зрители и спортсмены, а люди в одинаковой одежде цвета жухлой травы – такого, каким стало мое вытоптанное поле. Из меня тоже рвались снаряды – орудия с длинными стволами были расставлены по краю и направлены на Тучков мост. Я был самой настоящей храброй крепостью. Как в самых смелых моих фантазиях.
Но реальность была сурова. Страшная сказка. Даже когда разрушения закончились и город начал восстанавливать и отстраивать себя, ко мне никто не пришел! Именно в это время, на целых пять лет меня почти совсем забросили. Это ли не хуже любых разрушений… И когда я уже было смирился со своей судьбой, в мои стены снова пришли строители. И не покидали меня несколько лет. Я стал красавцем, обшитым прочным панцирем и украшенным величественными фасадными колоннами, я вместил в себя множество полезных помещений под моими трибунами. А к Олимпиаде на мне появилось освещение и экран. Воскрешение и расцвет. Мои золотые годы…
Завтра будет последняя в этом сезоне игра – снова задрожат мои трибуны под тысячами ног, снова по окружности прокатится эхом клич болельщиков, украшающих матчи принесенными сине-бело-голубыми флагами и шарфами. Я приму их всех, окружу собой: как тот старичок, который не один год подряд водит своих внуков на футбол и бережно обнимает их за плечи; как молодые парни, закрывающие своими широкими спинами своих подруг от радующейся голу толпы…
Но все это завтра…
Наконец-то, хоть под утро ветер умолкает. Мгновенно воцаряется тишина. А в пронизанном влагой воздухе начинают летать первые в этом году снежинки. Неподвижность во всем – и только медленное падение сверкающих хлопьев в мою темноту.
Слегка наклонив кроны моих выключенных прожекторов, я смотрю вниз, чтобы увидеть, как они полупрозрачным покрывалом ложатся на мое большое прямоугольное полосатое зеленое сердце.