У Вани Шапкина не было отца. Была мама Катя, но приезжала она из города только раз в месяц. И жил Ваня с бабулей и дедулей. С Прасковьей Никифоровной и Зиновием Акинтьевичем. Жил – не тужил.
Лето в этом году случилось раннее, вишни было облеплено. Дереву уже не знамо лет сколько. Ствол покрылся мхом и грибком, а внизу от старых корней новые ветки пошли. И так их много, что когда ветер колышет ветки, то с огорода кажется, будто кто-то большой и страшный затаился под деревом.
Повадился Ваня поначалу на вишню лазить, да Прасковья Никифоровна увидала: «А вдруг упадёт, зашибётся?» И схитрила: «Видишь, Ванюша, в вишняке чужой прячется!»
Посмотрел Ваня - и правда.
- А кто там? – спросил и за бабулину юбку спрятался.
- Там этот…
- Кто?
- Да ёлымь!
- Ё-лымь, - повторил Ваня.
И не стал бегать к вишне как раньше. Дедулю просил ягод набрать.
Не знал Ваня, что Ёлымь – Олымь – речушка, прячущаяся в высокой траве и густых кустах в том краю, откуда родом бабуля.
А деревенские пацаны, особенно Витька соседский, дразнили:
- У Ваньки-шапки нету папки.
Они были старше, с осени и до самого лета ходили в школу. И видел-то пацанов этих Ваня нечасто. Но нет-нет, да и спрашивал:
- Дедуля, а почему у меня папки нет?
- Да не слушай ты шелупонь эту, - серчал дедуля. И рассеянно гладил белого медведя в тельняшке на своём правом плече. То ли жизнь свою морскую вспоминая, то ли ещё какую думу думая…
– А хочешь, Ванёк, пойдем с тобой завтра в дальний поход, - говаривал часто дедуля.
И уходили они с самого утра то в Сафронов лес по грибы или ягоды, то с удочками на реку Девицу, то в Хромую Ярушку, то в Парточки, то на Кучугурский пруд…
А в этот раз пошли к источнику со святой водой.
Шли они долго. Сначала по узенькой тропинке, по самой верхушке Белогорского холма. Потом преодолели пологий склон и вышли на просёлочную дорогу.
Слева от дороги и до самой Курской области раскинулось жёлтое море подсолнухов. Справа - гречишное поле, а за ним - белые хатки Ольшанки в окружении яблонь и груш.
Свернули они с дороги и спустились на дно большого оврага. Здесь, в тени плакучих ив, текла из недр земли холодная кристальной чистоты вода.
Дедуля поставил свою флягу на камень. Взял Ванин бидончик и зачерпнул крышкой родниковой воды. Протянул крышку Ване:
- Пей, не спеши. Вода, должно быть, холодная.
Ваня взял крышку обеими руками и осторожно сделал глоток. Вода была такая холодная, что у него застучало в висках. Он перевёл дух и снова глотнул. Вкуса вода была необычайного.
Зиновий Акинтьевич наполнил флягу и бидончик. Взял у Вани крышку и допил воду до последней капли.
- Дедуля, а почему вода святая?
- Святая? Да, наверное, потому, Ванёк, что в годы войны хотели фашисты этот родник уничтожить.
- Почему?
- Ну чтобы лишить всю округу, а перво-наперво партизан, воды! Пригнали танки. И давай утюжить всё.
- И что?
- А то! Нет уже фрицев давно, а родник – живой! Дак, и куда ж без воды, Ванёк? Вода - это жизнь. Это и речка, и море, и океан.
Солнце поднималось всё выше и выше.
Ваня отдал бидончик дедуле и погнался за кузнечиками.
Дорога делала крутой поворот.
- Матрос Шапкин!
- Я! – весело отозвался Ваня.
- Не отставать! Полный вперёд! – командовал дедуля.
- Есть полный вперёд! - отвечал по-военному русоволосый матрос в серых линялых шортах и выцветшей голубенькой футболке.
Он оставил кузнечиков и побежал вперёд, обгоняя дедулю. И почти тут же остановился, словно замер.
В пяти метрах от него прямо посреди дороги стояла крупная тёмно-бурая птица. Крылья у птицы были длинные и широкие, а хвост чуть закруглялся кверху. На затылке и шее торчали в разные стороны большие золотистые перья. Клюв огромный, крючкообразный, сжат с боков и загнут вниз.
- Кыш, - робко обронил маленький матрос.
Птица ростом была выше Вани, и, наверное, потому никак не реагировала.
- Ты смотри, каков индюк, – Зиновий Акинтьевич подошел к Ване, поставил в траву флягу и бидон и крикнул: - Вот я тебе либидо-то сейчас порву!
Гордая птица неспешно повернула голову на крик.
Сзади раздался визг тормозов и, подняв облако пыли, рядом с людьми остановился голубой фаповский уазик. Птица отвернула голову, сделала три больших шага на своих могучих лапах, покрытых золотыми с фиолетовым отливом перьями. Взмахнула крыльями, оторвалась от земли и полетела в вышину над дорогой.
- Шо, хлопцы, сдрейфили? – водитель уазика высунул рыжую кудрявую голову из окошка.
Ваня густо покраснел, а дедуля громко сказал:
- Петро, да у тебя кругозор, как очко перископа!
- Гы-гы-гы, - рассмеялся довольный водитель.
- А ты как здесь? – спросил Зиновий Акинтьевич.
- Да я губановских старушек на рентген возил. Сейчас обратно в район, - ответил Петро. – Садитесь, подвезу.
Они погрузились в машину.
Ваня сел на широкую лавку позади водителя.
- Тебе сколько лет, Ванёк? – спросил Петро.
Ваня поднял правую руку с растопыренной пятернёй, а вслух сказал:
- Шесть.
- Будет зимой, - поправил дедуля.
- Хе, - рассмеялся Петро и завёл мотор.
Машина тронулась с места, и уже через пятнадцать минут они подъехали к дому.
- Спасибо, дядя Петя, - Ваня по-взрослому протянул руку водителю и увидел у того между большим и указательным пальцами синий якорёк. У дедули на правой руке в том же месте был не один, а целых два скрещенных якоря.
- Не за что, - ответил Петро и, заметив, куда смотрит мальчик, весело добавил: - Североморцы своих не бросают!
- Бабуля, а что такое бибидо? – спросил Ваня.
- Чего? – удивилась Прасковья Никифоровна.
В комнату вошёл Зиновий Акинтьевич.
- А мы с дедулей во-от такую птицу видели! – Ваня уже забыл, о чём только что спрашивал. – Она ка-ак полетит, и слышно только: «Кьяк-кьяк»!
- Это разве птица, - вставил Зиновий Акинтьевич. – Вот было дело, забрели мы помню в Атлантику. Шли из Гаваны в Порт-о-Пренс, на Гаити…
- Га-и-ти! – протянул Ваня.
- Это остров такой, французское название, а по-испански будет Эспаньола.
- Эс-пань-ёла, - зачарованно по слогам повторил Ваня.
- Хватит! Потом договорите, - прервала беседу бабуля.
- Вечно ты, Прасковья, - заворчал дедуля.
- Мойте руки, обедать будем.
Ваня убежал к рукомойнику, а когда вернулся, на столе уже дымился чугунок варёной картошки с укропом и топлёным маслом, стояла глубокая тарелка с жареными кружочками кабачков, блюдце с ломтями ржаного хлеба и маринованные огурцы в пластмассовом салатнике.
После обеда Ваню оправили отдыхать в спаленку за русской печью. Окно было открыто настежь, и с улицы доносились редкие деревенские звуки: то бестолковое куриное кудахтанье, то лай соседского Дружка, то хрюканье, то озабоченное кукареканье…
Проснулся Ваня оттого, что кто-то стукнул дверью. Ваня открыл глаза и увидел, что деревянная крашенная белой краской дверь спаленки закрыта, и услышал, как из-за неё доносятся приглушенные голоса.
- Денег мы тебе не дадим. Трезвая приезжай, - говорил дедуля. – Тебе же двадцать пять… О нас с бабкой, о себе не думаешь, так о сыне подумай…
«Опять мамка пьяная приехала», - подумал Ваня, встал с кровати и направился к окну.
- Сирота при живой-то матери, - послышался голос Прасковьи Никифоровны.
«О ком это бабуля?» - подумал Ваня и спрыгнул из окна в сад.
Солнце парило ещё высоко. Ваня потёр кулачками глаза. Он стоял меж двух яблонь. Справа был соседский плетень, а слева - метрах в пятнадцати – вишня, где притаился злой и страшный ёлымь.
Витька появился внезапно:
- У Ваньки-шапки нету папки!
Перемахнул через плетень и отрезал путь отступления к окну спальни.
- У Ваньки-шапки – дед да бабка, - злорадно кричал Витька.
Ваня нерешительно двинул к вишне.
- У Ваньки-шапки нету папки!
Ваня повернул голову назад.
«У Витьки вон, какие кулачищи! И дедули нет рядом. Он бы показал Витьке, как маленьких обижать!»
Ваня зажмурился и, осторожно ступая босыми ногами, пошёл вдоль стены дома, мимо огромной вишни.
«А там ёлымь!»
- У Ваньки-шапки – дед да бабка!
Сухая ветка хрустнула под ногой. Ваня вздрогнул и упал без чувств…
Зиновий Акинтьевич успел вовремя. Всё, что произошло, он увидел из окна спальни. Действовать нужно было быстро.
- Звони в медпункт, - приказал он Витьке.
Витька достал мобильник.
- Ой! Люди! - Прасковья Никифоровна зашлась в истерике.
- Цыц, Прасковья! – гаркнул Зиновий Акинтьевич так, что жена даже присела.
Дальше он отдавал скорые, чёткие и понятные команды. Сам же отнёс Ваню в дом.
Фельдшера – Елизавету Васильевну – привёз Петро на уазике.
Ваня разметался по кровати и бредил. Она потрогала его лоб.
- У него жар!
И стала расспрашивать, что произошло.
Зиновий Акинтьевич рассказал всё в двух словах.
Фельдшер поставила Ване укол.
Через несколько минут он успокоился и задышал ровно, а чуть позже уснул.
Елизавета Васильевна вышла из спаленки.
Прасковья Никифоровна молилась, стоя на коленях в красном углу.
- Всё обошлось! – сказала фельдшер. - Пускай поспит! А мы поедем. Если что, звоните.
Витьку отец запер в чулане и отобрал телефон. В кромешной темноте Витька тёр свои чуть припухшие уши и слышал, как в другой комнате мать спрашивала отца:
- И в кого он обалдуй такой?
Зиновий Акинтьевич сел на стул у кровати. Поправил простынку.
«Уж больше четырёх лет пролетели, а всё перед глазами…
Сын Алексей, хоть и запойный был, но чтоб мать с днём рождения не поздравил, такого не было. Никогда.
Тут-то я и заподозрил неладное.
Говорю Прасковье утром:
- Поеду в город, куплю палец для мотоплуга. Скоро уж картошку сажать.
- Езжай, - говорит. – Заодно к нашим наведайся.
Материнское сердце, видать, тоже учуяло.
В город приехал и сразу к сыну. Звоню, а никто не открывает. Слышу только Ваня, правнучек годовалый, ревёт.
Я дверь рванул, вбегаю, а там три покойника. И Ванюшка в мокрых ползунках мать Катерину за руку теребит. Мычит, сказать-то ничего не умел ещё.
Катю, внучку, откачали потом. А сына единственного Алексея и жену его непутёвую - родителей Кати – мы аккурат на пасху схоронили.
Вот ведь водка до чего доводит!»
Ваня во сне повернулся на бок. Правой ладошкой своей коснулся руки прадеда, где между большим и указательным пальцем два скрещенных якоря.
- Спи, Ванёк, прогнал я этого ёлымя!
А Ваня видел сон яркий и красочный. Будто стоит он на капитанском мостике и ведёт свой корабль по просторам Атлантики, из Гаваны в Порт-о-Пренс, на Гаити. И дальше к таинственным островам Антигуа и Барбуда.
А рядом с ним кто-то родной и сильный.
сентябрь 2015