Бог не может изменить прошлое,
а историки – могут.
С. Батлер.
Я пришел в изостудию ДК СПЗ «Сланцы» в Лучках, учась в 6 – 7 классах школы № 4, т.е. в 1966 – 1967 гг. Занимались мы тогда на втором этаже, в правом (южном) крыле здания. Это было светлое проходное помещение, с большими окнами, отделенное от фойе деревянной перегородкой. За нами находилась костюмерная ДК, но ею пользовались редко, и потому работе студии никто не мешал.
Из специального реквизита в рисовальне на втором этаже, мне кажется, ничего не было кроме стандартных постановочных предметов, – банок-склянок, кофейников и чайников. Вано, то бишь Владимир Иванов, ныне покойный, рассказывал, что ему в свое время в студии ДК Горняков в 1950-е гг. дали по молодости рисовать спичечный коробок и чемодан Ф.Л. Геера, преподавателя. Впоследствии руководитель студии Ирина Георгиевна Пригожина привезла из Ленинграда гипсовые головы Афины, Аполлона, Лаокоона и объемные орнаменты. Они до сих пор радуют глаз неопытного студийца, особенно, если он ничего кроме чертиков рисовать не умеет.
Головы Афины и Апполона рисовать приходилось неоднократно, но к Лаокоону я даже не подступал, ибо сложность реализма меня не интересовала и не интересует. Зачем писать пейзаж, если его исписали еще в XIX веке? Что можно сделать в жанровой живописи, портрете, пейзаже, маринизме после Брюллова, Репина, Шишкина и Айвазовского? – Ничего.
Между тем, салоны и галереи заставлены массой произведений в духе прошедших эпох, начиная с иконы. Художники дня сегодняшнего бесконечно тиражируют находки мастеров прошлого. Зачем это нужно, если человек рожден для исканий, а не повторения чужих озарений. В амплитуде современной живописи, построенной традиционным методом, творческие находки редки и незначительны. Иногда они остаются за кадром зрительского восприятия. Зритель, этот профан от искусства, с помощью произведений вторичного жанра, подвергается зомбированию традиционализма, не замечая новаций. Это прискорбно.
Студийцами при мне были Саша Дятченков и Саша Егоров. Через некоторое время пришел Коля Егоркин, и много позже ходил Миша Подобед. Из девчонок помню Марину Сычеву, которая посещала в студию в нач. 1970-х гг., в то время, когда я служил в армии (1970 – 1973). Она связала судьбу с Колей, и потому я ее знал через него. Дятченков и Подобед были на год старше меня, Егоров ровесник, Егоркин младше на пару-лет.
Судьба студийцев сложилась по-разному. Дятченков по окончании школы сдал экзамены в архитектурный институт, где на экзамене надо было изобразить гипсовую голову. Как сложилась его творческая судьба, не знаю, помню только, что он рано умер.
Начальные классы мы с ним ходили в 4-й школе. Я жил до 8 класса у Быков, а 9 – 10-й классы на Второй шахте. Его семья жила на Кутузова, в коттедже. Отец Сергея был председателем Горисполкома (главой администрации), но я с ним знаком не был.
В старших классах, уже во 2-й школе, я враждовал с одноклассниками Сергея, а с ним общался мирно. – Делить нам было нечего, разве что голову Апполона.
Мы причисляли себя к художественной элите. – Не каждый мальчишка в нашем окружении мог похвастать, что причастен к Великому.
Не знаю, как Сергей, но я прочесывал художественные дебри библиотеки на улице Жуковского, неплохо зная фонды в той части, что касалось художников. Читал биографии мастеров, смотрел альбомы. Кроме того, читал Верна, Толстого, Чехова и Маяковского.
В преддверии студии я бросил музыкальную школу, скрипку, лавры Паганини и Когана. В процессе посещения ДК я стал активно осваивать гитару, которая на долгие годы стала моим спутником.
Эстрадно-уличная страсть больно ударила по моим художественным устремлениям. «Я рвался на творческие части» и ничего не мог поделать с собой.
Сегодня уже лет двадцать как я забросил гитару, поскольку понял, что все в мире блеф, – большая музыка и большая эстрада.
В наше время эстрада была недоступна массовому исполнителю. В ней царили монстры: Зыкина, Хиль, Магомаев. Теперь мы их любим, но тогда звезды звучали с явным перебором. Мировые тенденции музыки их не касались. Кто бы им позволил работать вне рамок системы?
Мы, слушая одним ухом советскую эстраду, другим через шумы глушилок бит. Сегодня силовики убрали свои глушилки, обошли КПСС и народ, – и рулят страной. Мы все остались в жо. – Нам ничего не досталось от совецкого пирога. Окуджава заметил: «Пряников всегда не хватает на всех».
Свободный художник в Советском Союзе был чужд коллективистских устремлений социалистического отечества и жил в выдуманном мире, паря над заземленностью. Ему были ближе художественные персонажи прошлого. Мне, напр., близки Дюрер и Брейгель. С Брейгелем я бы выпил. Мне непонятен Хрущев. Находясь на государственном посту, он жлобствовал, как мужик, – гонял художников.
Нельзя быть правителем-популистом. Это недопустимо для главы. Пост предполагает культуру. По критериям культуры следует рассматривать человека, но в мире у руля оказываются звери. Человек человеку волк, не товарищ, и не брат. – Советские СМИ нам врали. 70 лет советской власти нам врали все, кому не лень.
В свое время, уже после армии, умер студиец Егоров. О его работе ничего сказать не могу, т.к. творческого наследия он не оставил.
Давно нет уже Коли Егоркина. Между тем, он был человеком интересной судьбы. С ним мы в студийные годы общались изрядно, но впоследствии пути наши разошлись. – Коля бросил искусство.
Егоркин жил в коммунальной квартире, в доме, где находился магазин № 42. Соседом его был художник ДК, впоследствии городского торга Юлий Дерешко, – большой оригинал в работе, одежде и поведении. Со временем Дерешко уехал из Сланцев куда-то на Кавказ, где дни его закончились в психиатрической больнице.
Дерешко, я это помню по художественным выставкам в ДК, исполнял эскизы декораций театральной труппе ДК. Возможно, это входило в его служебные обязанности.
Одна из художественных выставок проходила на первом этаже, в помещении, что располагалось под нашей студией. Из работ я запомнил только дизайнерские изыски А.В. Залешина, – оформителя ДК. Дизайн мебели, который он представил, меня мало интересовал, но она была сделана с применением инкрустаций, металла и невесть чего. Дерешко представил смелые по цвету картины, что меня интересовало больше. Помню его живопись, в которой он изобразил сиженскую церковь в ярко-красных тонах и в жестком ракурсе. Работа была сделана мастихином.
В 2003 г. у меня тоже не было синей краски, а поэтому, я написал часовню о. Залит в горячей гамме. Вышло, на мой взгляд, неплохо.
Через Егоркина я сумел пару раз навестить Дерешко. – Он был для меня авторитетом. К кому обращаться за сочувствием, я не знал.
Юлий был экспериментатором, и это было важно. Я тоже люблю в ИЗО новации, но новации, основанные на западном искусстве ХХ в., а не на теориях импрессионизма.
Для просмотра я принес рисованную копию фрески Микельанджело «Сотворение мира», на которой довольно похоже был нарисован Адам. Кроме того, представил некоторые работы сухой кистью и еще что-то. Художник отнесся ко мне положительно. Один из опусов он тут же окрестил двуликим Янусом, что я взял на вооружение. В 2009 году я переработал на ПК старую почеркушку на этот сюжет, которую оформил в виде обложки гипотетической книги несуществующего поэта Василия Симонова .
С удивлением замечаю, что образы найденные еще в молодости, волнуют меня и сегодня. Думаю, это не страшно. Иногда графику обрабатываю на компьютере, который разнообразит палитру и вводит изобразительный элемент в мир виртуальных образов.
Сегодня мало кто работает в компьютерной графике, но меня это не беспокоит. Важен образ, не материал. Важна новация мысли и свежесть исканий.
Егоркин, живя рядом с художником, увлекся графикой Ван Гога. Он без конца рисовал тушью пейзажи и лики, изредка тонируя их акварелью. Фактически он остановился в развитии, хотя энергии ему было не занимать. Найдя однажды свой псевдо-стиль, он стал рабом сумасшедшего мастера. Впоследствии он уступил мне книгу «Письма Ван Гога».
Мало того, в свой черный период он рисовал на военную тему. Сомневаюсь, что вообще надо изображать войну. Очень неблагодарна сюжетная графика, тем более, Militari. Коля в глаза не видел войны и вырос на тенденциях пыльной сланцевской улицы.
Мастерство – экспромт, а не заданность листа. – Каждый лист должен отличаться от предыдущего, или обогащать его.
Мало-помалу мне надоели гипсы и ученические постановки. – Я ударился в чистое творчество.
Прежде всего, я отошел от студийных дел и занялся собой, рисуя дома, сообразуясь лишь с домыслами рассудка. Это дало большой сюжетно-стилевой скачок. Зрителей у меня практически не было, но они мне были и не нужны. Не нужны они и сегодня.
На Базарной ул. у меня была своя комната, а стало быть, мастерская. Я изводил бумагу, экспериментируя в черном, добавляя подколеровочные цвета. Использовал: тушь, гуашь, акварель, масло, рисовал пером, кистью, графитным карандашом, ретушью, даже восковыми мелками. Форматы были от листа писчей бумаги до листа ватмана. Помню каллиграфии на разворотах книг и на обоях комнаты. Творческий запал был силен. Вечером заниматься было нечем, и я писал свое черное, пока не смыкались веки. Работы сохли на полу. – Пробираться к леглу приходилось со спичкой, дабы не наступить на шедевр. С утра происходила сортировка работ и некондиция отправлялась в печь.
Помню, ходил за черным маслом к художникам шахты «Ленинградской». В то время там работали отец и сын Метелкины. Владимир Метелкин-младший, в просторечии Метла, в учился в Тавриде, – художественном имени В. Серова училище, бывшем Таврическом, откуда был изгнан за пьянство. Какова его судьба, не знаю. Старик умер в Сланцах. Сегодня его помнят немногие.
Работа оформителя мне не нравилась. Откуда было знать, что впоследствии именно она будет меня кормить долгие годы.
В 1970 г. я закончил 10-й класс 2-й школы и в поисках художественного счастья из города Кировской мечты уехал в город Ленинской мечты, которая приказала долго жить.
СССР – страна социалистических мечт и кровавых утопий. Ленин – «кремлевский мечтатель». – Это сказал Герберт Уэллс, знаменитый масон. Он приехал глянуть на новую Москву, – творение своего братства. Был ли он разочарован, никто не знает, но Россия как игрок на 20 лет была убрана с мировой шахматной доски.
В Ленинграде со мной случилась особая эпопея, никак не связанная со студией сланцевского ДК. О ней я расскажу в другом месте.
Наезжая из города в Сланцы, я уже редко посещал ДК. Все ученические нити были порваны. – Я стал на путь творчества, а оно не предполагало рисование горшков. Для меня по приезде приоритетом было посещение друзей и танцев. Студия была как маленькая ступенька в жизнь.
Помню, с Ириной Георгиевной пошли на пленэр: жара, комары, никчемное изучение природы, конспектирование на листок, который будет долго валяться в комоде, пока его не выкинут на помойку просвещенные потомки.
Рисовали мы Подкинскую заводь, в которой ничего прекрасного я не увидел. Когда муж Ирины Георгиевны подарил Сланцевскому ИКМ ее акварели, в собрании оказалось много небрежных зарисовок с т.н. натуры. В натурном наброске Н.Х., в электронной версии произведения, мне пришлось однажды править с помощью Photoshop небрежно писанный крест на шпиле храма.
Неаккуратность в графических листах приобретает значение недосказанности, – мастерства. Что хотел сказать художник, обычно никто не знает. Напр., не знаю, зачем Л.Н. Лындаева рисовала натюрморт с пивом и воблой.
Когда в Сланцах открылась Детская художественная школа, И.Г. Пригожина параллельно с Изостудией работала в ней. В школу из ДК пришла стайка студийцев, которая отличалась от других детей лучшей подготовкой. Это случилось в 1975 г. Школа эта на первых порах располагалась по адресу: ул. Банковская, 6, рядом с Администрацией, занимая три рабочих комнаты в том помещении, где сегодня находится городская Фининспекция. Преподавали в ней Е.С. Дмитренок (директор), Н.А. Холмеев, И.Г. Пригожина. Недолгое время работала В.Г. Потехина. Впоследствии школу перевели на Больничный городок (Гагарина, 1), где предоставили отдельное и несколько большее помещение. Позднее в городе было выстроено специальное здание художественной школы на улице Ленина, 25/8.