ОДИН ШАГ В ПАРАЛЛЕЛЬНЫЙ МИР
В далёком детстве, прочитав роман Марка Твена «Принц и Нищий» и испытав после прочтения этого произведения сильное потрясение, я просто-напросто стала грезить героями этого чудного повествования и их эпохой, в которую автор поместил действующие лица, наяву.
В тот период я жила с родителями и сестричкой в посёлке Тригуляй. Там находилась воинская часть, в которой служил мой отец. Место, где мы проживали, считалось в народе святым. До революции на его территории находились два монастыря, на разрушенных останках которых располагалась воинская часть. С названием местечка местные жители связывали страшную легенду, которую знал каждый обитатель военного посёлка, да и всех окрестных поселений.
Эти события происходили очень давно. Три монаха сделали из своих кельей подкоп к кельям трёх монахинь. Каждую ночь монахи приходили в гости к своим подругам, благодаря связывающему монастыри тайному подземному ходу.
Однажды настоятельница монастыря застала в кельях своих монахинь лиц мужского пола, как в последствии выяснилось, монахов из соседнего мужского монастыря. И, как гласит легенда, в наказание за грех прелюбодейства трёх провинившихся монахов живыми закопали рядом с кладбищенской оградой. На могилу положили огромную плиту и посадили три сосны. Действительно на территории воинской части до наших дней существовало уже не действующее в настоящее время старинное кладбище с огромными, очень дорогими памятниками из мрамора и гранита, которые поблёскивали своими полированными поверхностями на ярком солнце, пробивавшемся через плотную листву старых могучих лип, аллеи которых пересекали своими правильными рядами кладбищенскую территорию.
А недалеко от сохранившейся до наших дней церкви, которую в воинской части использовали как гараж, возвышалась огромная плита, вокруг которой располагались огромная сосна и два пнища, невероятных размеров, оставшихся от спиленных сосен. По моим наблюдениям только толстый дуб, находившийся близ святого колодца, превосходил эту сосну в размерах. Легенда, конечно, не имела под собой никакой почвы, так как русская православная церковь дала согласие только на смертную казнь Аввакума, дьякона Фёдора, Лазаря, Епифания 14 апреля 1682 года*, представителей старообрядческого движения России. И то это разрешение выдали из-за чрезвычайных обстоятельств, так как он призывал к добровольному самосожжению своих единоверцев вместе с женщинами, стариками и детьми в деревянных домах. Православная церковь, кроме того, считает самоубийство большим грехом. И я, думаю на основании этого факта, что легенда исказила причину смерти трёх монахов. Возможно, от ужаса перед наказанием за смертные грехи, совершённые в святых местах, да и от стыда перед братьями из-за содеянного монахи покончили собой. И их по этой причине похоронили за кладбищенской оградой, сделав всё это тайно, что и породило в окрестностях Тригуляя такие жуткие слухи, на основании которых и появилась эта дикая и неправдоподобная по содержанию легенда. Но это только были мои личные догадки. Но я очень много думала об этих шестерых личностях, поступки которых породили такую ужасную легенду в народе. Сама я в детстве в основном думала о той версии легенды, которую привела выше. В те времена дети развивались слишком поздно. Мои личные познания об общении людей разных полов было довольно примитивными. И поэтому я придавалась немыслимым фантазиям о причинах, толкнувших монахов на такой каторжный труд, как подкоп. Расстояние между зданиями женского и мужского монастыря, на мой взгляд, внушительное, и, конечно, труд, затраченный на выполнение этого подземного перехода, - титанический. Этим размышлениям я придавалась в морозные ночи на сундуке, стоявшем вплотную к огромной печке, обогревавшей весь дом, а весной, летом и осенью на мостиках, к которым были прикованы цепями замки трёх лодок, принадлежащих воинской части.
Конечно, эти невероятные фантазии в человеческих мозгах возбуждали и окружавшие Трегуляй болота. Болотные люди особые. В 1950 году на полуострове Ютландия был при торфяных разработках найден человек, который пролежал в болотах более двух тысяч лет. Он не подвергся гниению. Только почернел. Наверное, в водах болота очень мало бактерий. Не зря же все колдуньи обитали на болотах, и обладали невероятной силой.
К мостикам можно подойти в сухое время по тропинке, ведущей через болота к реке Цне, или в период дождей и слякоти по склону, испечрённому многочисленными тропочками от склада, гаражей и бани.
Я любила туда бегать по тропе от святого колодца. Эта дорога была очень короткой и живописной. Тропу плотной стеной обступала болотная осока и камыши, под ногами хлюпала ледяная вода, прикрытая мягкой, ярко-зелёной, шелковистой травой.
Мостики, на которых в ясную погоду располагались жёны офицеров, чтобы полоскать прокипячённое на летних кухнях в бачках бельё, не очень манили к себе.
Но в сумрачные, тёплые, дождливые дни, они меня просто притягивали к себе. Я надевала на себя плащ-накидку, набрасывала на голову капюшон и долго смотрела на лилии и кувшинки, которые плотно гнездились вдоль лесистого берега Цны. И хотя капюшон и плащ-накидка были пошиты из ткани с рисунком в жёлто-серую клетку, я почему-то именно в таких плащах-накидках представляла монахинь и монахов. Только их одежды были чёрного цвета. Я воображала себе, как они сидели в трёх лодках парами: и о чём только они не беседовали, и какие только клятвы в любви они давали друг другу в моих фантазиях. Монахи и монахини в представляемых мною видениях сидели обычно друг против друга, держась за руки. Мне никогда не представлялись в моём воображении ни жуткие похороны, ни каторжная работа во время подкопа, ни их тесные кельи, в которых происходили их встречи. Почему-то и зимой на сундуке подле тёплой печки, не в другие времена года в покачивающейся на волнах лодке я представляла образы монахов только в лирических, милых образах, несмотря на тёмные одежды.
После прочтения книги «Принц и Нищий» я забыла о монахах навсегда. Но самое удивительное, сидя задумчиво в своих заветных местах, я не просто представляла Принца и Нищего во дворце или трущобах, теперь я сама вместе с ними присутствовала там. Я не смотрела на события со стороны, как, например, в кинозале на экране, Я САМА БЫЛА ТАМ! О БОЖЕ! ЧЕГО Я ТОЛЬКО ТАМ НЕ ВИДЕЛА!!!
После просмотра фильма «Собор Парижской Богоматери» я стала жить на улицах Парижа. Я гуляла вместе с Эсмеральдой по парижскому Блошиному рынку, Гарвардской площади или петляла по его узким улочкам и крохотным площадям, или летала вместе с птицами над древним грязным и сумрачным городом. И при моём удивительном погружении в мой фантастический Париж меня часто постигало страшное разочарование.
Герои романа не были похожи на красивых звёзд французского экрана. У них был какой-то засаленный вид. Одежда не простирана, обувь, если таковая имелась на ногах, стоптана, разбита и ободрана. Украшения выглядели хуже современных стеклянных.
Да и сама Эсмеральда выглядела худой неопрятной девочкой, правда, с очень свежим дыханием и матовой кожей. Её блестящие белые зубки и алый ротик делали Эсмеральду похожей на куклу в нелепой одежде.
А нищие, нищие Парижа представляли собой какое-то ужасное зрелище. Их лица были черными и потными как у кочегаров пригородных поездов, одеты все они были в просаленные лохмотья.
Но этот загадочный мир манил и привлекал меня в большей степени, чем французский фильм.
Потом я стала грезить «Алыми парусами», «Пятнадцатилетним капитаном», индийским «Бродягой», «Тарзаном».
Я так легко погружалась в этот вымышленный мир! Для этого мне нужно было сделать один мысленный шаг.
Больше всего мне нравилось вместе с Ассоль ждать Принца, приплывающего к нам на паруснике с алыми парусами. Вокруг нас стояли торговки, молодые морячки, не очень опрятные старушки, простоватые девушки, не верившие в чудо, но это чудо каждый раз происходило. Парусник с алыми парусами появлялся в голубой дымке моря. На капитанском мостике стоял Грей. Капитан всегда выглядел не отразимо. И я каждый раз завидовала Ассоль, которой представилась возможность поплавать на такой лёгкой, несущейся по волнам каравелле. Самое сильное впечатление на меня производила ткань на парусах корабля – алый очень тонкий и очень плотный шёлк горел над голубыми волнами. Всякий раз я прикасалась к нему щекой. Прохлада и свежесть наполняли всё моё тело.
В пятом классе я стала изучать историю Древнего Мира. В этот древний и непостижимый для моих детских мозгов мир мне помогали понять огромные фолианты томов «Всемирной истории». Древний Египет, Месопотамия, Древняя Греция и Древний Рим потрясали меня необычным величием и грандиозностью сооружений. Древний Египет мне стал постоянно сниться во сне. И когда сон по утрам прерывался, на душе у меня становилось так тоскливо и пусто.
Но перед самым Новым 1961 годом мы уехали из Тригуляя. В связи с массовым сокращением офицеров из рядов Советской Армии наша воинская часть расформировалась. Наша семья покидала воинскую часть одной из последних.
Нас провожало такое количество людей, которое я видела в последствии только на демонстрациях. К дому пришли все жители старого лесхозовского посёлка, обслуживающий гражданский персонал, жители Кордона.
Когда мы в сопровождении длинной постоянно что-то говорящей колонны пришли к железнодорожной насыпи, где останавливался пригородный поезд, постоянно курсировавший между Тамбовом и Котовском, к провожавшим нас от дома местным жителям прибавились работники лесхоза и торфушки.
Все эти люди расположились на огромном холме, вокруг зданий нового лесничества.
Наша семья стояла окружённая плотным кольцом людей, и все смотрели на нас. Наша семья выезжала одной из последних. Но почему-то никто и некогда не приходил никого из отъезжающих провожать из военного городка всем миром.
Всех обычно провожала небольшая кучка людей, которые представляли собой соседей или друзей уезжающих, среди которых обязательно присутствовали папа, мама и я с сестрёнкой. Семью Извариных, вообще, провожали только мы вчетвером, так как все офицеры уже почти разъехались (из офицеров оставались только майор Изварин и папа, да кто-то из младшего офицерского состава, ожидавший перевода в другое военное подразделение), а гражданское население, возможно, и не догадывалось о существовании майора Изварина.
Когда поезд подошёл к остановке, и паровоз стал тормозить, спуская пар, в рядах нашей семьи появилось даже смятение. Мы напугались, что не сможем пробиться к поезду. Люди сначала поставили в тамбур наши чемоданы, потом протолкнули нас с сестричкой к навесной лестнице вагона, на которую мы мгновенно вспорхнули. Мама же с папой еле-еле пробились к железной лестнице вагона и с большим трудом вскарабкались по ступенькам. Люди хватали их за руки, что-то им говорили. Паровоз подал привычный гудок, и поезд тронулся. Люди стали на ходу прыгать на ступеньки, карабкаться, влезать в тамбур и, толпясь в дверях, пробиваться в вагоны.
Я с сестрой уже зашла в вагон и смотрела через чистое стекло на толпу, которая бежала вдоль насыпи и что-то кричала. Среди них я увидела ребят, с которыми провела всю сознательную жизнь.
Они тоже бежали за поездом, что-то кричали и в глазах у ребят и у меня стояли слёзы. Через несколько мгновений они побежали по моим щекам жгучими струйками. Я в одно мгновение поняла, что мне нигде и никогда не будет так хорошо, как здесь, в Тригуляе. До меня дошло жуткое ощущение, что у меня никогда не будет в жизни сундука возле тёплой печки и трёх прикованных к мосткам лодок, под свисающими ветками серебристых ив, а, главное, чудных видений и погружений в таинственный и неведомый мир.
Я, к сожалению, тогда недопонимала, что такие многолюдные проводы связаны с тем, что мои родители были очень хорошие люди, и что они сделали очень много добра жителям окрестных поселений Тригуляя. И только сейчас я поняла, что была единственной дочкой офицера, которой разрешали играть с детьми простых тружеников: детьми торфушек, детьми лесхозовских, торговых и кордоновских работников. За мгновение до меня дошло, что мои родители никогда не делили детей, и в нашем дворе всегда было негде яблоку упасть из-за большого количества детворы, что мама и папа все десять лет жалели безотцовщину всех окрестных поселений, и двери нашего дома всегда открыты и для всех ребят.
Я посмотрела на маму, она тоже плакала. От слёз и глубокого горя её лицо было прекрасным. Сестричка жалась к папе, выражение его лица было очень суровым, мужественным и одновременно очень горьким.
На папе была военная шинель, которая делала его высокую фигуру очень стройной и подтянутой.
Паровоз издал опять шипящие звуки, и поезд стал медленно останавливаться на станции, с которой я шесть раз в неделю отправлялась в 26-ю тамбовскую среднюю школу, в которой меня, по-моему, знали все.
Имея огромную свободу, до половины третьего дня, все тригуляевские ученики болтались по городу, то есть в окрестностях 26-й школы. Я мгновенно вспомнила все закоулки, скамейки, старые лестницы, где я вместе с болтающимися учениками нашей школы погружалась в мир удивительных фантазий, которые буквально роились в моей голове, как пчёлы и осы.
Я с усилием подняла голову, чтобы в последний раз из окна посмотреть на далёкий силуэт милой сердцу школы.
За чистым стеклом я увидела огромную толпу.
Это были ребята и учителя школы, которую я покидала. Я побежала к тамбуру, дверь была открыта. Я шагнула с лестницы в толпу, и мальчики-старшеклассники стали качать меня на руках, целовать, дёргать мои косички.
В конце декабря 1960 года уже наступили каникулы, ранний вечер напустил мягкий сумрак на железнодорожный узел.
Меня поставили на прежнее место. С верхней ступеньки лестницы я окинула взглядом огромную толпу. Пришло, наверное, полшколы. Я вытаращила огромные глаза и стала всматриваться в лица, чтобы запомнить их все на всю жизнь. Я до конца разумом осознавала - какие прекрасные ребята и учителя стояли передо мной и смотрели на меня. Объявили посадку, поезд тронулся, я медленно проезжала вдоль толпы, в которой каждое лицо мне было родным. Я отлично понимала, что с ними остаётся моё волшебное, безоблачное детство, полное игр, счастья, любви и познания тайного и явного, а, главное, природы с её необычным величием. Особенно мне стало жаль, что никогда мы не будем больше оставаться после уроков, где-нибудь в укромном местечке. Я восседаю на широком чистом белом подоконнике, ребята сидят вокруг меня на чистом паркетном полу, и я импровизирую, придумываю на ходу невероятные истории, и все слушают, затаив дыхание, мои рассказы о верных и справедливых рыцарях, таинственных девушках, скучающих в холодных средневековых каменных замках, о прекрасных турнирах, о кровавых битвах, об изнурительных походах по обезвоженным пустыням, о морях сыпучего, золотого песка, где, как в миражах плывут, возникая из ничего, всадники в синих одеждах, о подвигах Артура, рыцаря Круглого Стола, которые, конечно, он никогда не совершал... Этого уже никогда-никогда не повторится. Впереди подростковый период, который, как утверждал граф Лев Толстой, несёт в жизнь человека одни сложности и трагедии.
В Тамбов нас приехало провожать много народу. Но на перроне в результате огромного скопления людей никакого общения не получилось. Все что-то говорили, за что-то благодарили, желали и просили писать письма. Пригородный поезд отправился в обратном направлении на Котовск. Тригуляевские провожающие уехали на нём. На перроне остались только мама, папа, я с сестричкой, семьи бывших начальников воинской части Соловьёвых и Головастиковых, которые уже получили в Тамбове огромные трёхкомнатные квартиры, за заслуги перед Отечеством, а также семья Кузнецовых – наши самые близкие друзья. Виктор Андреевич и Нина Кузминична Кузнецовы очень просили моих родителей остаться в Тамбове. Они уговаривали нас очень долго и упорно. Они согласны были предоставить нам свою квартиру бесплатно на несколько лет, пока мы по существующему положению в стране о демобилизованных из армии офицеров не получим жильё. Но папа был неумолим. Нас на таких же условиях приглашали в Воронеж семья Кричевских. Анатолий Кричевский – папин друг, Герой Советского Союза, прошёл с папой всю войну и долгое время служил с ним в мирное время. Они вместе собирались поступать в академию. Но при поступлении в академию у папы был обнаружен туберкулёз, что поставило под угрозу папино пребывание в армии, вообще. За заслуги в годы войны папу оставили в армии, отправили дослуживать на военный полигон. Кричевский закончил академию, сделал головокружительную военную карьеру, но, несмотря на это, считал папу своим самым близким другом. Но папа отклонил предложение и самого близкого друга с военной поры. Мы ехали в никуда. Мама очень нервничала, в глазах у неё стояли слёзы. Поэтому прощание было очень томительным и горьким. Порой мне казалось, что всё хорошее в моей жизни закончилось. Тамбовские друзья не расходились до отправления нашего поезда, где у нас должна быть пересадка на Ульяновск, место нашего переезда я толком не знала. Перед отъездом из Тамбова, вообще, родители молчали целыми днями.
Но в Ульяновске в отроческий период меня не ожидали особые сложности. Один год я с родителями и сестрой прожила на улице Глинки, среди садов и полисадников. Мы жили в самом конце улицы, почти рядом с Мостовой, которая манила моё воображение красотой и загадочностью. И хотя о Мостовой в округе ходила дурная слава, мне казалось, что именно там живут феи, волшебники, ну и колдуны с колдуньями тоже. Сколько сказочных видений об этом таинственной местности промелькнуло меж ветвями вишен Подьячевского сада, когда я сидела на крыльце их дома. Родители целый год снимали квартиру у коренных жителей Ульяновска, которые знали о Симбирске всё! Зоя Степановна Подьячева закончила до революции гимназию. Недалеко от её дома на улице Пархоменко жила двоюродная тётка Зои Степановны Подьячевой. Ей было 86 лет. Она часто приходила к нашим хозяевам в гости и рассказывала мне такие истории!!! Её старший родной брат учился в одном классе с Владимиром Ильичом Лениным. И то, что она рассказывала мне о Ленине, вызывало такой восторг! Оказывается, Ленин был не только отличник, но и отменный хулиган, который верховодил мальчишками всей округи. Старший брат старушки в буквальном смысле этого слово смотрел своему однокласснику в рот. Его авторитет для него был выше авторитета родителей и учителей. За что ему доставалось часто и в гимназии, и дома. Информации было столько, что она, нахлынув на меня, быстро заслонила все былые фантазии. Ушедшее прошлое, для меня стало важнее настоящего. Я, не сводя глаз со старушки, слушала о балах в гимназии и дворянском собрании. Меня очень удивляло бытовавшее в Симбирске мнение, что Мария Александровна была очень высокомерной женщиной. Странным мне казался аргумент, по которому братья Ульяновы: Саша и Володя, - имели огромный авторитет у местных мальчишек. Оказывается, только они умели на доске спускаться с волжской кручи около филармонии, все остальные спускались на очень коротких лыжах. Ах, чего она только мне не рассказывала! Как хорошо было при белочехах, как они прятались в подвалах, когда красноармейцы Гая вошли в город. Как прятали вещи и продукты от конфискации. Эти рассказы мне порой казались сплошным бредом, но я слушала и слушала её, ловя каждое слово. Так как на Тамбовщине тоже ходили слухи об антоновщине. О страшном подавлении бунта Котовским, именем которого был назван город. Рассказывали о том, что Тухачевский выкуривал из тамбовских лесов кулаков газом. Но меня, почему, никогда не интересовали необоснованные слухи. Бабушка же рассказывала очень интересно. И я почему-то верила её рассказами. Особенно старушке было тяжело в Великую Отечественную войну. Голод был страшный. Я никогда особенно не задумывалась о том, как жилось людям во время войны в глубоком тыле. Кроме того, меня очень захватила школьная жизнь. Ровно год я училась в 6 «Е» классе 45-й средней школы города Ульяновска. В классе учились очень простые доброжелательные ребятишки, которые были очень похожи на тех, кто учился со мной в 26-й тамбовской школе. Наша классная руководительница Ирина Петровна преподавала русский язык и литературу. В свободное от учёбы время мы все посещали танцы и литературный кружок. Листки календаря срывались и летели, как листья осенью, стремительно и красиво.
У Ирины Петровны родная сестра работала в Ульяновском областном краеведческом музее, из которого мы практически не вылазили. Нас там все сотрудники знали в лицо. Кроме того, на улице Дмитрия Ульянова располагалась таинственная необычная библиотека, которая тянула к себе как магнит. Отрываться от реальности и уходить от неё в фантастический мир, просто не было времени.
31-го декабря 1961 года папа получил для семьи квартиру за Свиягой около автозавода и старого аэродрома. Пока я училась в 33-й школе и дружила с ребятами нашего двора, жизнь повернулась ко мне своей самой лучшей стороной. Об этой счастливой поре можно написать увлекательный детский роман, который ребята будут читать ночами. Прекрасная школа, турлагерь «Салют», прекрасный школьный двор с катком и всевозможными спортивными площадками, а около дома возле моего подъезда также прекрасный каток, теннисный столик, отличные сверстники, музыка, танцы, волейбол, бадминтон, а дальше за домом огромное поле аэропорта, что ещё нужно подростку для счастья?
Когда успевала жить такой насыщенной – не знаю!? Как жила просто не помню! Телевизор никогда не смотрела.
1963 год. Поступаю в УАМТ. Группа отличная!!! Ребята такие хорошие, что лучше таких и не придумаешь. А в свободное время один баскетбол! И какой баскетбол!!!
Но вот на третьем курсе я отстала из-за болезни от своей группы при отправлении её в колхоз и приехала в Тетюшское с опозданием. В квартирах, где расположились наши ребята, негде было яблоку упасть.
Меня поселили на окраине села к старой бабушке, которая оказалась доброй колдуньей. Все вечера, тёмные и холодные, я проводила в таинственном мире гаданий. Во сколько тайн посвятила меня древняя старушка страшно рассказывать. Она передавала мне своё искусство с охотой и доброжелательно, так, что порой казалось, что во всём этом есть что-то нечистое. Вечерами я гуляла около тополей над оврагами, где располагалась наша столовая. Я опять стала попадать в таинственный мир чуда. Одна из моих подружек в колхозе заболела, другая почему-то стала настраивать ребят против меня.
Но я не боялась некоторого отчуждения однокурсников. В этом новом необычным мире стало захватывающе интересно. И я твёрдо знала, что теперь, общаясь, с этой вечной загадкой и тайной я буду всегда интересна людям.
Так как я никогда не буду погружена ни в дрязги, ни в сплетни. Появилось что-то плохое, грязное в настоящей жизни – сделай один шаг, и ты в фантастическом мире грёз и надежд, который так обволакивает воображение, так влечёт в неведомое и таинственное, что мелкие пошлости и недоразумения становятся неинтересными. Этот мир фантазий неизменно вызывает желание творить, писать. Так незаметно и властно творчество вошло в мою жизнь, создавая ещё один очень увлекательный, всепоглощающий и в какой-то степени порабощающий загадочный мир. Сделай один мысленный шаг вперёд - и весь окружающий мир становится подвластным твоим фантазиям, где всё случается как ты хочешь, а не так, как диктует беспощадная реальность, из которой ты черпаешь только то, что для тебя интересно.
1965 год.
* ...на смертную казнь Аввакума, дьякона Фёдора, Лазаря, Епифания 14 апреля 1682 года*, представителей старообрядческого движения России - исправление внесено 5 ноября 2015 года.