Мускат и тмин… Едва уловимый пряный запах вьется тонкой змейкой в стоячем воздухе. И от этого кажется, что в комнату ворвался легкий ветерок, гостивший до этого на кухне у бабушки моего двоюродного брата. На кухне между коробком спичек, пачкой соды и ржавой трескучей горелкой. Бабушка готовила непривычно, и мне казалось, что не вкусно, но мы, шалые дети с мячиком и пистолетами в руках влетали на кухню с дикими криками, красными шеями и черно-белыми кепочками задом наперед. Мы прыгали вокруг нее: маленькой, кругленькой и птичьей головой с остреньким носиком. Мы говорим наперебой, хвастаемся куском коры, по которому ползают зеленые и бронзовые жуки, изображаем безухого соседского кота, который крался за воробьем, а поймал Левин сандалик, вытаскиваем из карманов пивные крышечки с помятыми «юбочками». Это Петя с Глебом их в песочнице нашли! Целую кучу откопали, но взяли только половину…
Бабушка смотрит на этот разноцветный гнутый мусор с притворным любопытством. Но я то знаю, что как только мальчишки отвлекутся и забудут про крышки, то она, брезгливо сморщившись и поджав губы, выкинет наше «сокровище» в помойное ведро. Иногда я ей подыгрываю, иногда нет. А сейчас я просто вместе со всеми прыгаю по пузырящемуся линолеуму, вместо пояса у меня скакалка, недлинные волосы смешно кудрявятся, делая меня похожей на большеглазого мальчика. А Глеб, Петя, Лева, Саша и Арсений ( которого все называют Сеня) с таким презрением говорящие о девчонках в аккуратных плиссированных юбочках, (ангелах, качающих в колясочках, заботливо укрытых одеялами, кукол, таскающих мамину губнушку и алый лак для ногтей), смотрят на меня, как на ровню. И не потому что я сестра Леве, Пете и Глебу. А потому что я лазаю по деревьям лучше, чем немного упитанный и несмелый Лева, могу швырнуть камень дальше задиристого и непослушного Пети, и первая лезу в драку с тем, кто попытается кого-то из них обидеть. Ногти у меня при этом все время обломаны, руки грязные, а коленки пестрят зеленкой.
Бабушка отправляет нас мыть руки, а сама идет звонить мамам Саши и Арсения. Она прекрасно знает, что лучшей для нас подарок это обедать всей большой и веселой компанией. Чтобы всем смеяться, когда Глеб, (самый старший из нас ему уже скоро семь) жуя луковое перышко, станет изображать умного дядю Колю с пятого этажа.
Профессор филологии Николай Васильевич Коротузиков и поныне здравствует, хотя так и не избавился от смешной привычки жевать губами, потряхивая бороденкой, во время чтения газет. Петя станет корчить рожи, и изображать разные звуки по большей части неприличные. Лева любит играть с супом рассказывая, что вареная морковка – это вражеские подводные лодки, которые есть никак нельзя, потому что они взорваться могут. Саша с Арсением будут громыхать ложками по тарелкам и из-подтишка бросать друг в друга хлебные мякиши. А я буду вяло ковырять свою порцию, потому что никогда не хочу есть, и с надеждой коситься на свой стакан с компотом.
Но бабушка, зная мои обычные фокусы, не поддается и с боями отвоевывает почти 7 чайных ложек супа, котлету и чуть-чуть макарон. После этого компот в меня уже почти не влезает, а бабушка с улыбкой качает головой и говорит, что я – стрекоза. Такая же худющая и большеглазая. У нас у всех свои прозвища. Леву называем Бамси, Петю – Пёстриком, Сашу – Фуфликом, Глеба – Умником, Сеню - Торшером, а меня или Жуком или Стрекозой. И только Лева с Сеней иногда назвали меня Женечкой. Мое имя да еще в таком не то осторожном, не то нежном звучании казалось мне странным и чужим.
После обеда, мальчишек клонило в сон. И они мигом засыпали на огромной почти трехспальной бабушкиной кровати. А я замирала с закрытыми глазами на диване в другом углу комнаты и прислушивалась. Спать мне совершенно не хотелось, и я постепенно вливалась в плеск воды на кухне, в тихие шаги, в вежливый шепот дискового телефона, отсчитывающего цифры. Потом бабушка заходила в комнату, задергивала шторы, поправляла одеяла, поднимала с пола разноцветные носки, Глебовы шорты, и Левиного тряпичного клоуна, которого тот ронял во сне.
А потом лязгал ключ в замке, и я мигом выпрыгивала из одеяла и, схватив медицинскую энциклопедию моего дяди, или комикс про динозавров вновь забиралась в постель – рассматривать картинки. Я знала, что бабушка ушла пить чай к соседкам и раньше чем через час ее не будет. В плотной шторе была маленькая дырочка. Хвостатый надрыв искрился солнцем и подмигивал человеческому сердцу во всех проекциях и разрезах.
Треугольный солнечный зайчик неуверенно дрожит на вечной, никогда не устающей мышце и та медленно просыпается. Со сна она неуверенно дрожит и никак не решается на первый не то, вздох не то шаг. И наконец…Чем явственней и четче бьется нарисованное сердце, тем медленней и тише живет мое. В какой-то момент оно будто останавливается, и в полумраке комнаты встряхиваются в безумных улыбках тени.
Из-за большой напольной вазы с цветами величаво шурша длинной юбкой выходит высокая очень худая женщина. У нее постное озабоченное лицо, высокая прическа, узкие глазки, ястребиный нос и эмалевые сережки в виде слоников. Она садиться за стол, и думает, что в треснувшей чашке, из которой она пьет, налито кофе. Но я знаю, что чашка пуста. И женщину мне немного жалко. Ведь она хочет казаться знатной дамой. И неумело обмахивается покрытым паутиной веером, и пьет пустоту, капризно оттопырив мизинчик, и томно вздыхает, обсуждая с часами розы, которые столетие назад цвели у кованой низкой ограды в ее саду. А часы вынуждены слушать. Длины стрелок не хватает, чтобы заткнуть уши.
- Я принес тебе компот, только, чур, ягоды мне. – Сеня стоит перед диваном в полосатой маячке и в одном носке. В руках у него стакан. И женщина, обиженно вздохнув, снова прячется в вазу.
- Я не люблю ягоды, так что забирай, – с одного края стакан был в компоте и теперь у меня липкие ладошки, - пойдем на балкон?
- Так он закрыт.
- Нет, только штора задернута.
- Баба Люба ругаться будет.
- Ну и что. Ты трусишь?
- Сама трусиха! Коза-стрекоза!
- Торшер, - обижаюсь я, и, выпрыгнув из одеяльного гнезда, ныряю за плотную занавеску. Лето обрушивается на меня духотой, быстро темнеющим небом, и капризными воплями соседской девчонки, которая называет няню дурой и визжит, что не будет есть суп, пока ей не принесут «какаву». Я усмехаюсь и прячусь от слишком огромного для меня мира, за бабушкину Любину рассаду перцев и огурцов.
Здесь под ящиками у меня свой секретик. Лунный камушек в виде полумесяца, зеленая стекляшка с гладкими краями, и крошки в спичечном коробке для божьих коровок.
- Жень, ты где?- Сеня неуверенно топчется за занавеской.
- Здесь, иди сюда. Здесь очень интересно!
- И ничего интересного здесь нет!- неуверенно хмыкает Сеня, высовываясь из-за занавески, - пойдем домой, сейчас дождь будет.
- Я люблю дождь.
- Ну и сиди тут одна.
- Ну и ладно.
Дождь начинается как продолжение ветра, треплющего мои волосы, он щекочет руки тяжелыми каплями и рисует на моем смеющемся лице безвкусные слезы.
- Ты как безумный клоун, - говорит баба Люба, появляясь из-за шторы, - ну что ж ты ласточка моя не спишь?
- Я стрекоза, - шмыгаю я носом и принимаюсь расчесывать зеленочную болячку на коленке, - а стрекозы не любят спать.
- А стрекозы любят бабушкам помогать?
- Да, - не раздумывая, отвечаю я.
- Тогда пойдем со мной пирожки печь.
- Пойдем!
Моя влажная, вся в дождинках ладошка утопает в ее мягкой пятерне. Сеня, прячущийся от меня, дождя и бабы Любы под одеялом несмело косится на то, как бабушка вытирает мне голову большим махровым колючим полотенцем. А я дразню его, высунув язык…