Роза ветров
По пыльной каменистой улице Степана Разина поднимались на вершину Малаховой горы шустрая девчушка лет десяти и её дедушка. Слободские домишки с палисадниками и зелёными лужайками, провожали их яркими бликами окон.
Достигнув вершины, дед и внучка, чтобы перевести дух, сели на скамью, опоясывающую деревянный грибок. Когда и кем он был поставлен – не помнили, наверно, даже старожилы Северского посёлка.
Вытянув ноги, дед дрожащими пальцами осторожно потёр колени. Чуть в стороне играли детишки и девочка присоединилась к ним.
Стояла дивная пора бабьего лета, и островки берёз в густых однотонных зарослях хвойника, покрывающего соседние горы, выделялись жёлтыми заплатами.
Дед закрыл глаза и будто сильнее ощутил последнее осеннее тепло солнечных лучей. Здесь, на вершине, свежий ветерок чувствовался значительно сильнее, чем у подножия горы.
- Да-а, роза ветров, - чуть слышно пробормотал он.
- Дедушка, ты меня звал? – внучка тотчас оказалась рядом.
Дед улыбнулся, обнял девочку:
- Нет, милая, не звал. Просто сказал: «Роза ветров»… Былое вспомнил.
К ним подошли ребята.
- Дедушка, а что означают эти слова? – спросила Настёнка.
- Есть на земле такие места, в которых пересекаются ветры разных направлений. Например, холодный и тёплый. Который из них сильнее дует, тот мы своим телом и ощущаем. Оказывается, что учёные определили к таким местам и нашу Малаховую гору.
Порфирий Семёнович задумался.
- Да, разные ветры дули через Северский посёлок.
Дети плотнее обступили старика.
- Неужели и вы, как моя внучка, любите слушать рассказы старших? – пошутил он.
Ребятишки дружно закивали головами.
- Ну, ежели так, то слушайте. Во-он, видите, на берегу пруда безлесую горку, что Остренькой зовут?
- Да… Видим.
- Это она сейчас отличается от остальных гор плешинкой. Во время последней германской войны лес с неё срубили на топку мартеновских печей, - дед показал рукой на цех с высокими трубами, - и в «буржуйки». Так заводские рабочие звали круглые, из листового железа, домашние печки. «Буржуйка» грела жильё, пока её топили. Перестал топить – и она сразу же остывала.
В ту пору, о которой я вспомнил, с разных сторон к Северскому посёлку подходило несколько дорог и одна из них – у подножия Остренькой горы. Я тогда был чуть старше вас.
В те годы пронёсся через Урал и Сибирь огненный ураган, сжигая и разрушая всё на своём пути. Не миновал он и наш посёлок. Этим ураганом была гражданская война, в которой русские люди встали друг против друга. Одни назвали себя «красными», другие – «белыми».
Нас, мальчишек, красные командиры записывать в боевые отряды не стали: дескать, малы ещё воевать-то. Однако и без дела не оставили – собрали в молодёжные дружины, выдали каждому по винтовке и стали обучать стрельбе – вдруг пригодится. Мужчин в округе оставалось всё меньше и меньше – на фронт уходили. Потому взрослые доверили нам, мальчуганам, нести дозорную службу на подступах к заводским слободкам, охранять покой наших матерей.
Никто не знал, по какой дороге придут к нам белые, а потому боевые заставы выставили на всех окрестных дорогах: и там, и там, и там, - дед махал рукой в разные стороны.
- Вручая нам винтовки с патронами, командир дружины дал строгий наказ: «Пойдёте за Остренькую гору. Смотрите, чтобы мимо вас ни один человек не прошёл и не прополз».
Порфирий Семёнович поднялся со скамьи, осторожно разогнул спину и прошёл вокруг «грибка». Размявшись, вернулся на место. Дети следили за ним нетерпеливыми взглядами.
- Деда, а что было дальше? – прервала молчание Настюшка.
- Пришли мы втроём на указанное место, замаскировались, положили перед собой на землю свои «Ватерле» - так винтовки назывались. Сколько-то времени прошло, слышим между кустами, в аккурат напротив нас, шорох. Мы обомлели, но затаились, молчим. А сердчишки внутри так и барабанят: «Тук! Тук! Тук!».
Слышу, дружок мой Васька – он старшим дозора назначен был – хриплым голосом прошептал:
- Стой! Кто идёт!? Пароль?!
В ответ тишина. Похоже, и в кустах затаились. Мы с тех кустов глаз не спускали, потому сразу заметили, как их ветки опять шевельнулись. Поди, в нашу сторону лазутчик белых шёл, а мы его вспугнули.
Васька не выдержал. Вскочил на ноги да во весь голос, звонко так, как заорёт:
- Сказывай пароль, нето стрелять буду!
Кто-то рывком метнулся от кустов в сторону и тут над нашими головами грохнул Васькин выстрел. Вскочили на ноги и мы. Опрометью, гурьбой, с винтовками наперевес, ринулись мы к зашатавшимся ветками и увидели под ними убитого… зайца. Хотели расхохотаться, но Васька приложил палец к губам и мы вернулись в укрытие.
От длинной речи дед закашлялся и Настёнка, ни слова не говоря, побежала к ближайшей избе и через несколько минут протянула ему ковшик:
- Деда, попей, кашель-то и пройдёт. Не бойся, пей, вода тёплая.
- Спасибо, деточка и тебе и хозяевам. Ты уж сбегай, верни им ковшичек.
- Только ты, дедушка, без меня не рассказывай!
- Хорошо, не буду, - согласился Порфирий Семёнович.
Вернувшись к «грибку», внучка спросила:
- Деда, а те, друзья твои, сейчас живы?
- Самая малость. Кто позже с северскими отрядами «красных» на фронт ушёл и погиб, как Вася Ушаков, Володя Стихин, Витя Безукладников. А кто здесь остался, тех, почти всех, белые расстреляли. Но это было потом, позже. Уже перед самым приходом «белых», нас - нескольких подростков – снова отправили на Остренькую гору и командир дружины ещё строже сказал нам: «Ребята, будьте очень внимательны и осторожны. Обо всём подозрительном сразу сообщайте мне. Пришло известие, что «белые» наступают со стороны Челябинска и в любой день могут появиться на заводе. И запомните: пока вас не сменят, заставы не оставлять! Это приказ военно-революционного комитета».
В тот июльский день 1918 года смена к нам так и не пришла - ни днём, ни поздним вечером. Это нас очень встревожило. Кто-то из ребят произнёс:
- Смены нам, похоже, не будет. Наверно, в посёлке что-то случилось. Уж не «белые» ли в него вошли.
Посоветовались и решили по одному, цепочкой возвращаться домой и при первой же возможности, не мешкая, бежать на фронт, к «красным».
Наши опасения оправдались. В Полевскую и Северскую слободки ещё утром, вскоре после нашего ухода в дозор, вошёл кавалерийский вражеский полк. И вошёл он со стороны Уфалея.
Не заходя домой, я задами прокрался в заводскую контору, перед входом в которую стоял часовой, и, под прикрытием ночи, вынес из неё через окно забытые в спешке ревкомовцами две винтовки, которые забросил крест-накрест за спину и тяжёлую пишущую машинку «Уранию». Крадучись, находки еле донёс до своей избы, спрятал их на сеновале и только тогда вошёл в сенки. Навстречу бросились обрадованные родители. Младшие братья и сестрёнка уже спали.
- Мы не знали, что и подумать: то ли тебя арестовали и увезли куда-нибудь, как заводских мужиков, то ли в живых уж нет, - плача, говорила мама.
- Я на сеновал пойду. Пап, если утром долго просплю, то разбудите, попросил я отца. – Завтра, может, в Екатеринбург с друзьями уйдём.
Мама опять в слёзы:
- Вас, поди, уж не тронут. Малы ещё.
Но батя возразил ей:
- Пущай идут. Целее будут. Сама видела, что днём в посёлке творилось.
Я залез на повети и сразу же заснул.
Ранним утром меня разбудил стук в ворота. Выглянув с сеновала, я увидел, что встревоженный отец не успел отскочить в сторону от распахнутых створов, как мимо его пробежало несколько казаков с офицером и они тотчас рассыпались по усадьбе – в избу, в баню, на задворки. Лицо бородача появилось и в проёме сеновала. Прятаться или убежать было поздно. Заметив меня, казак направил в мою сторону ствол нагана:
- Ну-ка, малец, слезай! Эй, хозяин! – крикнул он бате, застывшему на крыльце в оцепенении. - Это твой пацан?
- Мой! Мой! – кинулся ко мне отец.
- Иван! – позвал бородач шнырявшего по дворовым постройкам дружка. – Отведи-ка огольца к господину офицеру, а я сеновал осмотрю. Слезай вниз!
Мной овладел страх: если сейчас он отыщет машинку и винтовки – добра не жди.
В красном углу избы, за столом, сидел пожилой офицер. Двое белогвардейцев переворачивали нашу скудную утварь вверх тормашками. Возле них толкался и наш поселковый мужик. С полатей и печи во все глаза смотрели перепуганные братишки и сестрёнка. Скрестив руки на груди, как бы прикрывая собой подход белогвардейцев к детям, стояла у печи мама – бледная, безмолвная и неподвижная. Увидев меня и мужа в сопровождении охранника, она вскрикнула и медленно опустилась на лавку.
Не успел сопровождавший нас казак промолвить офицеру и слова, как в переднюю ввалился бородач с ношей. Офицер с удивлением уставился на его поклажу. Бородач, самодовольно ухмыльнулся, прислонил к стене винтовки и поставил на стол пишущую машинку.
- На сеновале, вместе с пацаном, хоронились, - казак кивнул в мою сторону.
- Откуда они у вас? – жёстким голосом спросил офицер у отца.
Отец в недоумении пожал плечами.
Местный мужик, прочитав названия машинки и винтовок, угодливо произнёс:
- С «Ватерле», ваше благородие, эти молокососы, - и он указал пальцем на меня, - в дозоры на дороги бегали, чтобы членов революционного комитета о вашем подходе предупредить. А на «Урании» машинистка волостного исполнительного комитета разные совдеповские документики печатала, пока с красными в Екатеринбург не сбежала.
- Кто-нибудь из оставшихся в посёлке заводчан умеет на ней печатать?
Мужик поглядел на меня.
- Вот – он. Я не раз видел, как этот шкет сидел за машинкой – он в волисполкоме писарем служил.
- Да-а?! – не то удивился, не то обрадовался офицер и обратился к сопровождающему нас конвоиру: - Сучков, отведи-ка мальчишку в подвал земской управы да запри его там понадёжнее.
- Слушаюсь, вашбродь! Пошли, пацан! – и казак дёрнул меня за рукав рубахи.
Мама бросилась к нам, потом к офицеру, но её грубо оттолкнули и я услышал за закрываемой дверью, как она упала на пол. Я обернулся, хотел броситься в избу, но казак больно толкнул меня прикладом в спину и гаркнул:
- Иди, заморыш долговязый, и не оглядывайся!..
Поднимаясь на крыльцо волостного исполнительного комитета, я заметил, как к воротам купеческого дома, стоявшего напротив здания волисполкома, со стороны улиц Церковной, Грязнухи, Большой Пеньковки и Далеки казаки конвоировали арестованных заводчан и членов их семей. У входов обоих зданий стояли вооружённые часовые.
В полутёмном, холодном и сыром подвальном закутке я просидел весь день. Один. Белые плохо знали расположение подвальных помещений, поэтому, с помощью друзей, мне удалось бежать и я, не заходя домой, лесными тропами отправился с ними в Екатеринбург.
(Иногда дед прерывал свой рассказ, чтобы успокоить волнение или объяснить детям значения непонятных им слов).
От автора
Я лично знал Порфирия Семёновича – наши дома разделяла лишь проезжая часть улицы Розы Люксембург.
После кончины Завьялова (1903-1965), один из ближайших родственников передал мне часть его документов, среди которых оказались и наброски к выступлениям перед школьниками. Из них-то я и узнал, что он был избран членом Екатеринбургского уездного комитета Рабоче-крестьянского Союза молодёжи (РКСМ) и что в феврале 1920 г. молодые рабочие Полевского и Северского заводов избрали его делегатом на II уездный съезд РКСМ. Когда в июле 1919 г. в Северском посёлке восстановилась советская власть, Завьялову было выдано личное оружие и он на протяжении длительного времени охранял покой земляков.
Подаренные документы помогли мне позже представить, как этот пожилой человек, много повидавший и испытавший на своём веку, поведал бы внучке, условно названой Настюшей, хотя бы о нескольких днях своей юности.
1998 г.