Часть II.
Глава 1.
Страсть к книгам
Свое первое стихотворение я написала в шесть лет – в 1961 году. Оно было таким:
Летит ракета быстро-быстро,
Как будто пух летит вверху.
И я смотрю на небо чистое,
И, кажется – сама лечу!
Это стихотворение было мною не только сочинено, но и записано карандашом на листке бумаги, оно запомнилось навсегда! Многие из последующих стихов, которые долго хранил чердак батьковского дома на желтых листах и в ощущениях, чаще всего приходили по ночам, поэтому рядом с моей кроватью стоял стул, на котором всегда лежали карандаш и лист бумаги. Стихи периодами так и будут жить во мне: рождаться, дремать, плакать, любить, бурлить, мучить, во многом отодвигая меня от реальной жизни…
Потом я составлю свой алфавит, который, как обнаружится позже, когда я уже буду учиться в университете, к моему удивлению, во многом будет похож на старославянский… Алфавит дал мне возможность защититься – я могла писать любые свои мысли на бумаге и эти листы не прятать, оставлять, где придется – все равно никто не прочтет! Книг, кроме сборника Шевченко, пока мне в руки не попадалось, поэтому первый удар моего интереса к печатному слову припал именно на него. Эту книгу я читала-перечитывала, можно сказать, сама упивалась и мученически топила в ней вынужденных слушателей…
Уже когда я была в первом классе, Люська Бомко дала мне почитать яркую книгу большого формата, с картинками на белой гладкой бумаге – «Приключения Буратино» Алексея Толстого. Эта книга была для меня подарком, и я ее читала, как видела. Впечатление неизгладимое! Потом, будучи воспитателем в детском саду, каждой новой группе детей я буду с любовью читать эту необыкновенную сказку…
Наверное, с этих книг и родилась во мне трепетная любовь к литературе…
Долгое время книг у нас в доме, можно сказать, не было вообще, кроме разве случайно купленного сборника «Сказки 70 народов мира», которую мы с батьком сначала читали вместе, а потом – порознь.
Да, еще: в моей жизни сыграла огромную роль одна книжонка – тонкая, из серой бумаги, мягкая обложка грязно-зеленого цвета, не помню, как называлась, ну, типа, для юного натуралиста… Я эту книжку перечитала вдоль и поперек и узнала много интересного: о реальных птицах, животных, растениях, о почве, о том, как нужно прививать деревья и делать скворечник… Батько выделил мне кусок земли возле Аниной яблони. В 6-8 лет я копала землю, удобряла ее, сажала картошку, редиску, лук, морковь, кукурузу, тыкву, дыни и арбузы, делала прививки на деревьях… Как мне нравилось там возиться! Помню, как после удобрения почвы я была поражена высотой ботвы картошки и гороху в клубнях, как я радовалась арбузу, созревшему ко дню моего рождения, зазеленевшей веточке, доверчиво выглядывающей из разреза на стволе, перебинтованного изолентой…
А потом произошло следующее: Катя – Верина подруга – уезжала по комсомольской путевке на стройку, и, чтобы освободить квартиру, нам привезла дважды по целому мешку книг! Книги были высыпаны на пол в спальне возле моей кровати. Их ставить было некуда, так потом стопками они и будут лежали под стенкой у камина. Ага, не без дела! Я начала читать, в основном это была современная советская литература. Из одних стопок теперь книги перетекали в другие, делясь на две части: «прочитанное» и «непрочитанное».
Вскоре в доме, где жили Кравченко, поселилась новая семья – они приехали откуда-то с Дальнего Востока. У них было много книг, среди которых чаще всего попадалась зарубежная литература. Эти книги стояли рядами в оконной нише, которую обременили полками, на веранде, где когда-то таяла жизнь мамы Тамары Кравченко.
Я всегда с благодарностью вспоминаю новых наших соседей за то, что они разрешали мне брать книги. Теперь под моей подушкой могли прятаться: Вальтер Скотт, Эмиль Золя, Ги де Мопассан, Рабиндранат Тагор…
Да, Лилькина мать выписывала журналы, к которым, как приложение, почтальоны вместе с почтой приносили книги. Лильку они не интересовали, а мне нужны были, как воздух! И еще в старом сундуке бабы Татьяны, кроме разных интересных вещей, мы нашли книгу В. Гюго «Разгром», 1911 года издания, которую я прочитала с упоением. Я помню, что там описывались только батальные сцены – массовый герой участвовал в какой-то войне. Эта книга: желтые листы обветшали по краям, черная обложка – плотный качественный картон – не сохранил ни одной буковки – пахла рассолом… Потом ценные книги у меня будут ассоциироваться с этим запахом.
Вот теперь-то в моей речи появилось столько новых слов, которые, придя ко мне, стали проситься на волю. Мне их надо было употреблять в разговоре, и я начала всех изводить своими рассказами, особенно, когда вынужденным слушателям некуда было деться, например, в поле, когда копали картошку, или в стенах дома в плохую погоду!..
Школьная библиотека меня и притягивала, и отталкивала… В библиотеке было много книг, но в ней хозяйничала очень своеобразная женщина (она мне напоминала ту, что когда-то испугала меня в посадке): рябое лицо, быстрые движения, образная речь, резкая и насмешливая…
Ее звали Клавдия Михайловна. В школьной библиотеке она была на своем месте и хорошо играла свою роль. Иногда она злилась, но всегда по делу. Книги я у нее брать любила потому, что она почти всегда спрашивала о том, что я прочла, а это было настолько личное, чем никто не интересовался, что я была рада поводу поболтать… Первой библиотечной книгой был «Мойдодыр» Чуковского. Потом она разрешит мне недопустимое: брать по несколько книг сразу.
Даже когда я с нею подружусь, она мне не всегда будет понятна… Услышав новость, что я выхожу замуж, она скажет: «Ну, это – доброволец!»
Состарившись, она уйдет на пенсию и будет у нас в школе долгое время бессменным Дедом Морозом. Этот Дед Мороз был настолько экстравагантным, что в разрез со сценарием, он мог свое выступление закончить такой белибердой, суматохою у елки, с паданием, с выбрасыванием ног вверх, что становился для нас уже опасным, так как был непредсказуемым и неуправляемым…
Однако я уверена, что и сегодня, через пятьдесят лет, ее вспомнит ни одна тысяча бывших учеников нашей школы, и эти воспоминания будут окрашены обязательно яркими красками…
Когда пришла в библиотеку Мария Николаевна, я ее боялась. Она была учителем младших классов, строгая, подтянутая, а еще убитая горем – погиб ее муж в шахте. Она была вся черная, замкнутая, сжатая; мне казалось, что она груба и категорична.
К ее сердечку я протаптывала дорожку долго, часто обижаясь. Но потом я ходила в библиотеку к ней, поговорить, посоветоваться, мне был открыт вход к дальним полкам, к драгоценной серии «Всемирная литература»… Значительно позже на мою просьбу: «Мария Николаевна, дайте что-нибудь почитать!», она ответила: «Тут тебе больше делать нечего! Все прочитано!..» Конечно, она ошибалась…
В книжные магазины я заходила только полюбоваться… Книги были дефицитом. Нужно было иметь близко знакомых продавцов, чтобы купить хорошую книгу. Особо денег не было, да и зачем тратить их, если книгу можно бесплатно взять в библиотеке!?
Но однажды я зашла в книжный магазин, засмотрелась на книги… Среди них был сборник рассказов и повестей Алексея Толстого, полистав его, мне очень захотелось прочесть «Гадюку», я поборола себя и вышла из книжного магазина с твердым намерением взять эту книгу в библиотеке. Но желание «иметь сейчас и читать сегодня» перебороли: я возвратилась, купила, прочла, полюбила… С этого дня я начала покупать книги, не смотря на цену, тратя на них иногда большую половину зарплаты… Купив, тут же читала и чувствовала счастье… Ах, вот оно мое, поймала!.. Я полюбила прозу и стихи. Читая прозу, уходила в другие миры, особо ощущала прелесть языка, стихи помогали понять в себе то душевно невыразимое, что было еще намеком или уже родилось…
В девятом классе несколько раз ходила в литературную студию при редакции местной газеты. Мне было интересно, так как я была среди таких же страдальцев… Слушая мои стихи, редактор сказал: «Это лучшее, что я здесь слышал!» Несколько стихотворений было напечатано. Редактор дал мне книгу по теории литературы, которую я прочитала с большим интересом, потом это мне поможет при обучении на первом курсе университета.
Часть III.
Глава 12.
Увлечения
Я рисовала как-нибудь всегда. Первоначально с мамой, помните: я рассказывала, как рисовала все предметы, названные
ею? Позже, вспоминаю, как говорила моя двоюродная сестра: «Прихожу – рисует – ухожу и думаю: «Все! Две недели ходить не
буду!» Но проходит два дня. Самой дома скучно. Плетусь к ним. Сидит. С надеждой спрашиваю: «А что ты делаешь?» – «Рисую!» Но я такого не помню, поэтому сомневаюсь, что это было именно так…
Никто меня рисовать не учил, не считая несколько занятий в школьном кружке в седьмом классе и два занятия в изостудии на шахте «Красная Звезда» в девятом классе. Хотя я рисовала и писала кистью всегда и везде: в школе – когда
еще училась и когда уже работала; в детском саду, на фирме – по какому-либо поводу, для всех: писала объявления,«молнии», поздравления, оформляла различные выставки, коллажи, стенгазеты, но для себя лично – по своему желанию и для своего удовольствия – никогда.
Желание рисовать началось со сценок, которые я могла видеть из окон общественного транспорта города Харькова, а проводила я в транспорте ежедневно достаточно много времени. Вот эти интересные, на мой взгляд, картинки из жизни людей я смело могла воссоздать словами в стихах и прозе, то есть нарисовать словесно, а вот изобразить другими способами у меня не получалось, даже приблизительно. Это меня расстраивало, скорее даже ставило в тупик: ну, почему я не умею рисовать? Ну, почему с помощью почти таких же инструментов, как ручка, я не могу увиденную социальную картинку изобразить на бумаге?..
Тогда появились такие стихи:
***
Она сидела на огромном колесе,
Между двумя машинами дорожной службы,
Так примостилась и уже
Ей ничего не нужно…
Ее оранжевая куртка и берет
Всех призывали: будьте осторожны!
И было ей, наверно, много лет,
Моя ровесница, возможно.
Она была, и не было ее –
В руках – развернутая книга посредине,
И желтые листы, и красный переплет…
В ее руках трепещут, как живые!
Она была и там, и здесь…
Хотелось мне с ней рядышком присесть.
***
Июльская жара всех оголила –
Полуодетая толпа людей ходила,
Но вдоль постройки 19 века
Шла женщина, по строгости одета:
Был черен ее вязаный костюм,
Большая шаль коричневого цвета
Скрывала ее голову и грудь,
Крестом связав живого человека.
Та гостья в нашей летней круговерти –
Начала 21 столетия –
Из прошлой жизни, опустив глаза,
Несла нам душу голую, как правда,
И чистую, святую, как слеза.
***
Геометрической фигурой замыкаются
Больница, храм и Невский – монумент.
В том тупике стояла странница,
Вернее женщина, неопределенных лет.
Во внешности полна противоречий:
Одежда старая накинута на плечи,
Рюкзак походный – у спортивных кед.
К ногам слетелись голуби взволнованно,
У ног ее живого моря бриз…
В руках краюха хлеба, что ломалась,
Дождем из крошек осыпалась вниз…
Сосредоточено лицо. Кусает корочку,
И взгляд ее куда-то занесло…
И у святого пальцы в небо просятся –
Взметнувшегося голубя крыло.
И на живой трепещущейся ткани
Из разноцветных перьев и воды
Хотелось прочитать на расстоянии
Загадочный узор ее судьбы.
Но правду говорят: о чем человек начинает думать, к тому он идет напрямую – по бездорожью или по тропам, ранее неведомым ему. Так, желая научиться рисовать, я вышла сначала на одного нужного человека, потом – на другого. Интерес укреплялся за счет книг, которые они мне великодушно давали. Книги были бесценные: лучшие иностранные издания по обучению взрослого человека основным навыкам рисования разными стилями, о развитии восприятия прекрасного в себе и в окружающем мире, давались практические задания. Это было тогда, когда я еще работала. Мой интерес подпитывался походами на выставки картин, в художественные музеи, театр. Потом я начала рисовать каждый день, покупала и читала журналы о великих художниках России, серию книг «Великие музеи мира», рассматривала картины, срисовывала понравившиеся, рисовала что-то свое. Итак, эти занятия меня увлекали, развлекали, отвлекали, помогали выживать, особенно тогда, когда я заболела и оставила работу… Дома, рисуя, я как бы спешно пробегала плохое время – через боль и страдания, заменяя его временем удовольствия. Мне нравилось «малевать»: я не считала это красотой, это было моим лекарством. Значительно позже Мирра мне скажет, что где-то читала: в самые тяжелые времена в человеческом сознании любой вид творчества штопает прохудившуюся карму.
После заданных вопросов, я начала искать на них ответы. Читая книги по изо, учась жить и думать в режиме-П, я внимательнее стала смотреть на отдельные предметы, видеть ранее не видимое, воспринимать весь мир детально и в целом
совсем по-другому – в форме, цвете, сложности соответствия и разногласия. И это не могло не отразиться в стихах. Так появились картинки немного другого плана – словесно-изобразительные…
***
Из тени листьев на стене
Цветов, что примостились на окне,
Такая интересная картина
Из светотени желтого и синего
Возникла и исчезла – в ночь ушла –
Мираж для глаз из тонкого стекла.
И в нашей жизни есть эффект стены…
Я знаю, мальчик, что исчезнем мы…
***
Я покоя не нарушу,
Мир прозрачен в октябре:
Бархат мха, сухие груши
На безлиственном стволе,
Галка с синим опереньем –
Отблеск солнца на ветру –
За собою водит тенью
Свою черную сестру…
Рисовать я перестала тогда, когда моя дочь стала заниматься эти делом профессионально.
Стихи продолжали приходить, но реже. На смену им явилась вот эта проза – «писанина», которая не отпускала меня до тех пор, пока я не поставила в ней последний смысловой знак.
Следующим моим всепоглощающим интересом стали минералы, драгоценные, полудрагоценные и поделочные камни.
Итак, жизнь продолжалась... Время от времени я ощущала себя счастливой потому, что даже в детстве у меня не было таких интересных игрушек и умных книг с красивыми картинками.