Собрать бы всех филологов, да и научить говорить по-русски.
…
Куда только не занесет любопытство.
Недавно я побывал на круглом столе просвещенных филологов и прогрессивных поэтов. Должен сказать, все они совершенно безумны.
Во-первых, их круглый стол был квадратным, а публика расселась фигурой, известной как архимедов винт, если конечно вам это что-нибудь говорит. Если не говорит, не расстраивайтесь, наверно вы всего лишь гуманитарий.
Во-вторых, то что они говорили... Боже, это было нечто.
Сперва мне казалось, что я попал в другую страну, или просто забыл свой язык, ибо слова, произносимые ими, были едва похожи на людскую речь.
Смысл и значение их мне порой действительно были известны, и вскоре я стал различать даже отдельные фразы, но… употребляли они эти слова с каким-то жутким, почти садистским ожесточением, и в совершенно странном контексте.
Словно родная речь вдруг оставила их… хотя спор шел о русской поэзии.
Иногда в их взволнованной и вдохновенной речи встречались простые русские звуки, ненадолго оттесняя более привычные им "парадигмальную толерантность деффиниторов" и "мультисемантический ассамбляж"…
Но через пару минут они вновь брались за свое.
Должен признаться, первые полчаса мне очень хотелось убить парня, который постоянно употреблял слово "ассамбляж", буквально через каждое слово, видимо возлюбив его за едкий звук. Но потом я смирился и даже привык.
Ведь ассамбляж это вам не какое-то там сообщество или структура.
Это нечто высокое, вам не понять.
Тем временем, их вдохновенный синтаксис бурно тек, не неся в себе ни прагматической пользы ни семантической сути... Но вслед за тем вышло нечто, поистине дикое. Хотя и вполне ими заслуженное и на свой лад резонное.
На самом интересном месте, откуда ни возьмись, их квадратно-круглому столу из зала решительно подсела бодрая старушка, по виду из бывших филологов.
И принялась говорить.
Она сходу потребовала от них дать научное определение поэзии, ибо в нем пребывает священный ключ к постижению сути, и не приняла их робких протестов.
А потом...
Потом она говорила им о Слове и Смысле, ответственности поэта, о фильмах и книгах, которые она посмотрела и прочла, о людях, с кем свела ее долгая и трудная жизнь, а еще о цветомузыке как социально-культурном феномене бытовых практик.
Временами ее голос переходил в бессвязное бормотание, но затем вновь оживал и обретал филологическую силу и поэтическую строгость.
На ребят было больно смотреть.
Дрожащие, почтенные филологи и филологесы сжались под взором старушки, как пред перстом Вия. И некоторые уже стали прозревать в ней себя…
Но ни в ком из них не было сил, чтоб прервать, отблагодарить и с почетом вернуть в зал. Старушка тоталитарно, континуально и императивно властвовала над распавшимся дискурсом, как горный орел над поверженным зайцем.
Я с наслаждением наблюдал за лицами хозяев стола.
По грехам злодеям и мука, подумал я, и счастливый и прекрасно отдохнувший вразвалочку пошел домой. Надеюсь, пытка длилась долго и после моего ухода. Тешу себя надеждой, что свершившееся пошло им на пользу, и на многое открыла глаза.
Впрочем, надежда моя слаба.
Но вдруг...
…
P.S.
А теперь я пожалуй зайду к математикам. Говорят, они тоже не в ладах с языком и все время пользуются какими-то совершенно странными словами.
Пойду проверю.
…